Ülima õnnelikkuse kogudus

Глядя на него, она поняла природу его красоты. Трудясь,он выточил сам себя. Дерево, которое он ладил, сладило его. Каждая выстроганная доска, каждый забитый гвоздь, каждая сработанная вещь- все это формировало его . Ставило на нем печать. Придавало ему гибкости, силы, изящества.

Кометы, скрипки, парады, одиночество, облака, бороды, фанатики, списки, флаги, землетрясения, отчаяние - всё смешалось в этом свирепом водовороте.

Она не позволила себе задуматься о том, кому же она завидует. Мужчине или девочке. Или, может быть, самому этому миру сцепленных пальцев и внезапных улыбок.

...ни одному зверю ни сравниться с человеком в многообазном, бесконечно богатом на выдумки искусстве ненависти. Ни один зверь не достигнет в нём такой мощи и широты.

Каждый вечер он бил ее латунной цветочной вазой. Побои не были новостью. Новостью была частота, с какой они начали происходить.

Движимые подспудным мужским желанием уничтожить то, что нельзя подчинить и нельзя обожествить. Мужской Потребностью.

К ним, к обделенным судьбой, лишенным отца близнецам, она относилась с неприязнью, какую несчастливые люди иногда испытывают к собратьям по несчастью.

Расставшись с родителями, Маргарет-кочамма вскоре обнаружила, что чем дальше, тем больше становится именно такой, какой они хотели ее видеть. Столкнувшись лицом к лицу с Действительностью, она нервно цеплялась за старые заученные правила и бунтовать могла при желании лишь против самой себя. Поэтому в Оксфорде она жила все той же строгой, неяркой жизнью, из которой думала вырваться, – разве что, слушая пластинки, делала громкость чуть больше, чем ей позволяли дома.

В те ранние, смутные годы, когда память только зарождалась, когда жизнь состояла из одних Начал без всяких Концов, когда Все было Навсегда, Я означало для Эстаппена и Рахели их обоих в единстве, Мы или Нас - в раздельности.

Но сейчас она мысленно называет Эсту и Рахель Они, потому что по отдельности и тот и другая уже не такие, какими Они были или когда-либо намеревались стать.