Квартира

Каждое утро в одиннадцать тридцать генерал вермахта от артиллерии Вальтер фон Зейдлиц приступал к обстрелу русских позиций в районе Мамаева кургана и «Баррикад», педантично обрабатывая их девяностопятифунтовыми снарядами, и каждое утро ему отвечали орудийные расчеты с противоположного берега Волги. Иосиф же дирижировал этими враждующими оркестрами, воображая себя капельмейстером в огромном концертном зале под открытым небом. Каждое утро он представлял, как где-то там бравые, сияющие улыбками артиллеристы в касках отдают честь ему, своему незримому дирижеру, как приступают к сверкающим на солнце орудиям (детища музыкального концерна «Рейн­металл», Дюссельдорф) и как, посвистывая, настраивают их, подкручивая нужные регистры, проверяя легким ударом камертона каждую гаубицу, каждую мортиру. Когда они фальшивили, Иосиф грозил им пальцем, когда играли чисто — одобрительно кивал головой. Мелким, рубленым движением левой руки он задавал такт умницам-артиллеристам из третьей и четвертой батарей фон Зейдлица, нетерпеливым движением правой указывал нерасторопным расчетам за Волгой, чтобы подтянули, не сбивались с темпа. И они послушно отзывались на его команды, исполняя для него сложную, грохочущую симфонию, грозным эхом разносившуюся над городом.

Нахраписто ухали за горизонтом двухсотмиллиметровые басы, внушительно рокотали вдали стопятидесятимиллиметровые тенора, тонко подпевали им альты, дивизионные «сотки» и «восьмидесятки». Иосиф давно уже знал наперечет все эти голоса войны — гаубиц, мортир, зенитных и пехотных орудий. Наслушавшись их за полтора года, он легко мог отличить звук 37-миллиметровой «Шкоды» от грохота 50-миллиметрового противотанкового орудия «Pak», стон шестидюймовой гаубицы «Kanone 16» от гвалта аналогичной ей по калибру пушки «Sig-33», залп немецкого «Небельверфера» от залпа советской «Катюши». Война давно обновила звуки этого мира, исказила и извратила их. Вместо пения птиц — совиное уханье сверхтяжелой крупповской гаубицы «Мёрзер», вместо дуновения ветра — басовитый гул штурмового орудия «Stug III», вместо шума дождя — шакалий вой «Небельверфера». Иосиф давно убедился в том, что люди безумны, и нисколько не сомневался в том, что их безумие будет только прогрессировать. Он был уверен, что война будет продолжаться бесконечно, до тех пор, пока воюющие не доберутся до Арктики, и эти самые «Мёрзеры» и «Stug'и», едва ворочая дулами в многометровом снегу, не начнут рокотать где-нибудь посреди обледенелых скал Северного полюса и Гренландии. Все, чего он хотел для себя, — вовремя соскочить с этого тонущего корабля, отвоевать себе маленькую безопасную нишу в этом насквозь враждебном мироздании, а там пусть воюют хоть на Луне, отбивая друг у друга кратеры и штурмуя покрытые серебряным прахом холмы — он, Иосиф, будет только махать им издали рукой, желая обеим сторонам приятного взаимоуничтожения.

Приходя в себя после увиденного, Иосиф со всей ясностью ощутил, что ничто не заставит его вернуться туда, в этот кошмар, даже если это будет стоить ему голодной смерти в четырех стенах. Лучше умереть здесь, в этой квартире, среди пыльной мебели и книг, чем бросаться вот так по чьему-то приказу на стену из свинца и огня, каждую секунду рискуя превратиться в кровавый сгусток или пылающую головешку. Меньше всего он понимал, зачем с таким упрямством бросать людей туда, где каждый сантиметр пространства простреливается противником, что два дня тому назад так красноречиво подтвердила атака его полка. Докатившись до этого города, война, вероятно, достигла той степени автоматизма, при которой обе стороны руководствуются уже не здравым смыслом, но желанием дожать, додавить друг друга любой ценой, не считаясь с потерями, ибо энергичные эшелоны с запада и востока всегда привезут еще. И на такой войне у него не было ни малейшего шанса уцелеть.