Olive Kitteridge

И она была счастлива сейчас, это правда. Джейн Хоултон, чуточку ерзая внутри своего красивого черного пальто, думала, что, в конце концов, жизнь– это дар и что, старея, осознаешь, сколько ее моментов были не просто моментами, они были дарами. И как на самом деле здорово, что люди с такой серьезностью отмечают это время года. Что бы ни происходило в их жизни (а некоторые домa, мимо которых они проезжали, были отмечены скорбью и невзгодами, Джени знала), все равно, все равно люди чувствуют себя обязанными праздновать, потому что все они, каждый по-своему, знают: жизнь достойна праздника.

Они никогда не смогут с этим справиться, не смогут забыть ту ночь. И не потому, что их держали заложниками в туалете, — что, разумеется, Андреа Биббер и сочла бы кризисом. Нет, они никогда не смогут справиться с этим, потому что они произнесли слова, изменившие то, как они видят друг друга. А еще потому, что она с тех самых пор не перестает лить в душе слезы — словно у нее внутри подтекает тайный краник, — не в силах оторвать свои думы от рыжего мальчишки с перепуганным, прыщеватым лицом; словно влюбленная, как обыкновенная школьница, она рисует себе его прилежно работающим в тюремном саду и, с разрешения тюремных властей, готовится сшить ему садовничий комбинезон из той ткани, что купила сегодня в «Соу-фроу»: Оливия ничего не может с собой поделать, как, должно быть, не могла Карен Ньютон, когда влюбилась в того мужчину из компании «Мидкоуст пауэр», — несчастная, изнывающая Карен, произведшая на свет сына, который заявил: «Может, ты мне и бабушка, но, видишь ли, это вовсе не значит, что я обязан тебя любить!»