Двойник

У Достоевского вообще не всегда всё плохо было, если кто не в курсе – всё-таки прозвище «русский Ницше» не всем подряд давали - хотя и это не сказать, что комплимент, а всё равно успех и признание. Родился Ф.М. в бедной семье – папа был лекарь, а мама из купеческого рода, детей в семье было восемь, и Фёдор был вторым. Читать и писать учился по Ветхому Завету, потому что книг в доме особо и не было. Это тяжёлое в каком-то смысле детство читатель с успехом найдёт на страницах «Братьев Карамазовых» или там в «Подростке», потому что все писатели пишут о себе, даже если пишут не о себе (тут бы что-то вставил Ницше, но речь не о нём).

А о том, что был у Фёдора Михайловича двойник.

Появился он, конечно, не сразу, а где-то в том месте, когда папа отправил Фёдора и его старшего брата Михаила учиться на инженеров, хотя оба хотели учить литературу, читать книжки и быть поэтами или писателями, но папа был непреклонен, в конце концов, хватило «Ветхого Завета» в детстве – и сказал, чтоб не дурили, а учили, что папа сказал. Где-то здесь у Фёдора Михайловича очевидно и случилось некоторая встреча с Фёдором Михайловичем-2, который «сочинял роман из венецианской жизни» и «мечтал о поэзии и поэтах», тогда как Фёдор Михайлович-1 учил математику, физику и был зачислен полевым инженером-подпоручиком куда-то там в Петербурге. Потом, видимо, Ф.М.-1 и Ф.М.-2 крупно повздорили, инженерия была заброшена вместе с чином в мрачную Неву, родился Фёдор Михайлович, почти как женщина, которая поёт, только мужчина, который пишет. Ф.М. начал много-много переводить, стал зачитывать свои сочинения в литературном кружке Белинского и даже дочитал им всем до конца своих «Бедных людей». Это был успех, а «Бедные люди» все запомнят как невероятный прорыв, «Новый Гоголь», многочисленные публикации, новое слово в литературе. Один Фёдор не хотел сокращать огромный текст романа, но другой всё-таки сократил. Дальше, конечно, по нарастающей – второй, который всё сокращал, потолкался в кулуарах с Тургеневым, а всё потому, что тот вообще не оценил «Двойника» (в общем-то, как и вообще все остальные), хотя первый Фёдор говорил второму, что фигня какая-то, Федя, получается, уже и Одоевский даже читать такое не станет – что за история, Федя, такая, один титулярный советник Голядкин встречает точно такого же второго и второй этот такой м**ак, пардон за мой французский, что первого отовсюду взашей и пинками выгоняют, кто же в это поверит, да он же явно шизофреник. Однако второму Фёдору всё страшно нравилось и он даже писал брату Мише о своём таланте, даре, который надо ценить, но потом в другом письме тому же брату Мише уже второй Фёдор злорадно напишет, что Голядкин это ужас что такое и зачем я вообще его сочинил, сожгу-ка к чертям собачьим, в самом деле.

Такой вот «Двойник».

Тут и с остальными приятелями в литературном окружении пошли споры да ссоры, и уже после Тургенева, Ф.М. толкался в кулуарах с Некрасовым, а тот вообще большой любитель кулаками махать. Но пока один Ф.М. толкался с Некрасовым, второй познакомился с Гончаровым, а там уже и новый лит.кружок организовал и написал «Белые ночи» и только-только вроде всё наладилось, как тут второй Ф.М. опять учудил и вот уже арест, тюрьма, допросы, каторга, ссылка, наказание без преступления и вообще, расстрел, и вот стоят все такие и ждут вердикта на плацу, а голос произносит, что казнь, а потом, что помилование. Конечно, что тут говорить – нельзя так над людьми издеваться, и один из знакомых Ф.М. сошел с ума прямо там, на морозе (было кстати 22 декабря), а Ф.М., который всегда всё подмечал для своей литературы, опять потом напишет про это в «Идиоте», потому что он же писатель, и хотя в этом месте у него произойдёт окончательный раскол личности и начнутся падучие (эпилепсии), поэтому его, в общем-то, освободят, а потом Николай первый умер, а Александр второй абсолютно точно что-то подозревал за этим писателем и даже слежку приставил (или не приставил, но Фёдор Михайлович всех уверял, что за ними следят-с).

Потом тот Ф.М., который всегда любил литературу, всё-таки женился, но тот, который был инженером, устроил очередную порцию припадков и любовь даже прошла, жена страдала от нелюбви, а Ф.М. от скуки брака, а ещё, если современники раннего периода помнили Ф.М. не сильно верующим, здесь, в конце века, Достоевский стал отчаянно религиозен и всё Богу молился, пока другой писал, второй начал поигрывать в азартные игры. Падучую свою поехали оба лечить в Европу, и пока один грелся в источниках, второй проиграл почти все деньги и подцепил какую-то бабу с дурацким именем, а первый от горя потом и про это роман напишет – «Игрок» называется. Жена такого не пережила и умерла, потом умер брат (который Михаил), и тут окончательно всё помутилось и первый Ф.М. начал писать как сумасшедший – вот тебе и «Преступление и наказание» и всё остальное, особенно «Братья Карамазовы», всё опять стало плохо и даже сын умер где-то между романами и было уж всё – и очередные сканадльчики, и депрессия, и рулетка с алкоголем, даже один был замечен в антисиметизме, хотя второй вообще-то всё отрицал, но тут тот, который всегда любил литературу, выступил с Пушкинской речью и это опять был успех и фурор, хотя другой Ф.М. ему сразу сказал – какой такой Пушкин, что за сукин сын, триста на чёрное, каналья. И единственным произведением, которое хоть как-то на всё это намекало, был этот самый «Двойник», где было почти всё то же самое, только, конечно, хуже – просто Ф.М. тогда был моложе и ему нравилось писать мрачновато, плюс ещё концовку открытую оставил, да и вообще в тексте намёков накидал и на раздвоение сознания, и на удушье, и на мрак невских глубин, всё, словом, как Достоевский любил и практиковал, только критики, конечно, так этого и не поняли, хотя он старался.

А потом он умер и никого не стало, кроме вечного эха гения, про которого вообще никто не может сказать что-то однозначное, а всё почему.

...Месяц умер,
Синеет в окошко рассвет.
Ах ты, ночь!
Что ты, ночь, наковеркала?
Я в цилиндре стою.
Никого со мной нет.
Я один...
И разбитое зеркало…

(Сергей Есенин)

Порою мне кажется, что все ключевые персонажи вселенной Достоевского только тем и занимались, что пытались разглядеть самих себя в осколках разбитых зеркал, мучительно осознавая нецелостность своей натуры, ее чрезмерную сложность, никак не вписывающуюся в какие-либо рамки и границы и постоянно меняющуюся, подобно быстрому потоку бурной реки или обрывистому мышлению сумасшедшего. Но (что важно)- все они были совершенно здоровы, не писал Достоевский о психически больных людях. Они казались, порою, такими (для не слишком внимательных читателей), но, в действительности, были нормальными и даже гармоничными в своем странном двойничестве. И я уже привыкла смотреть в души его героев как в бездонную бездну, снова и снова понимая, что мы способны лишь разглядеть отдельные тени, а до сути нам не добраться. Разве что когда-нибудь и кто-нибудь…

Данная повесть Достоевского обескураживает своим нестройным и, во многом, сюрреалистичным содержанием. Главный герой, попавший в причудливый лабиринт собственного разума, с легкостью утягивает за собой и читателя, тщетно стремящегося понять, кто есть кто в этом произведении: кто уже утратил разум, а кого это только ожидает; кто реален, а кто иллюзия, призрак, плод воображения или даже коварный брат близнец. Ловите, ловите, все равно за гением Достоевского никому из нас не угнаться и эта повесть одно из лучших тому доказательств.

Достоевский слишком хорошо понимал опасность и сложность двойничества (причем, на собственном опыте). И вовсе не в смысле душевных расстройств, а, скорее, в смысле устройства его мышления. Это двойственность пронизывает все творчество Федора Михайловича и всю его жизнь, она причудливым образом возрождается из раза в раз в персонажах самых разных его произведений. Никто из героев Достоевского не определен до конца, никто не целостен на 100%, все они носят в себе целые миры и, порою, десятки самых разных личин.

Воспринимать «Двойника» лучше всего подсознательно. И это именно то, что следовало сделать со своею жизнью главному герою. Он все стремился логически подходить к делу, понять, определить, разобраться со своим столь своеобразным «братом», а позднее уже и пристыдить того, победить, уничтожить. Голядкин только и хотел, что сохранить свое место, свою жалкую жизнь, привычный порядок вещей - вот чем он занимался. Герой этот кажется довольно простым и жалким, не более чем обычным маленьким человеком, давно знакомым нам по той же «Шинели». Но все это только на первый взгляд. В действительности, господин Голядкин вовсе не такой. Какой же он маленький, когда его амбиции не под одну шинель не спрячешь? Он ведь так многого хочет и так на многое надеется в тайне или совсем уж явно, перед всеми на виду. И самолюбие имеет вовсе не ничтожное и мечтает… Словом, все как любой обычный человек, ничем он не отличается от большинства. Его неумные амбиции и желания, загнанные «под ковер» неприглядной рутиной жизни, вырываются на поверхность в лице коварного «брата». Или, так только кажется? Может, раздвоенность тут вовсе не так проста? Не даром ведь мне все время казалось, что я не повесть читаю, а смотрю чей-то сон (в чем-то весьма похожий на мои собственные).

Периодами я думала, что Достоевский затеял какую-то странную и забавную игру с читателями, многое запрятал и усложнил так, что понять уж вовсе невозможно. Порою, я ловила себя на мысли, что читать «Двойника» очень тяжело и порывалась бросить несколько раз. Но неуемное желание узнать, чем же все в итоге кончится, делало свое дело. И вот как раз таки финал и радует в этой повести больше всего. Он именно таков, каков нам надобен (сказал бы по этому поводу Петр Верховенский). Он ничего не объясняет и не раскрывает, не показывает сути главного героя, не открывает завесу над его безумием, разумом или еще чем. Скорее, финал окончательно уносит читателя в страну гоголевского или кафкианского абсурда и их же недостижимой гениальности, оставляя нас неизменно восхищенными, но и не менее обескураженными. Тут мы идем все с теми же знакомыми дорожками «Процесса» и «Замка», мы ничего не находим (на уровне сознания), но на подсознательном уровне обретаем даже слишком много, отчего становится как-то не по себе и тень чужого двойничества уже вплотную подходит к тени твоего собственного и деликатно здоровается с ним за руку.

Вот ведь и так бывает- я, с юности полюбившая все произведения Федора Достоевского, которые прочла ,пишу, что это произведение мне не понравилось.
Сюжет вроде любопытный, но мне было неинтересно читать в этот раз. Может потому что язык здесь все таки отличается от более поздних произведений автора. Он какой то тяжелый. А уж когда начинает говорить главный герой , просто хочется закрыть произведение .Конечно такой язык у ГГ неспроста, ведь тут с первых страниц видно, что человек нездоров, и с каждой страницей все больше усугубляется его психическое здоровье, что и отражается на его мыслях и разговоре. Но и сам характер , это пресмыкание просто убивает .Желание читать о том, что же будет дальше пропадает практически сразу . Двойник, которого он встречает, после потрясения конечно совсем противоположность ГГ. До конца сохраняется интрига кто же он, хотя все вроде понятно, когда читаешь бред который приходит часто в голову героя. Итог на последней строчке в книге.
Я не буду перечитывать эту книгу однозначно, мне было скучно читать ее , и не зря книгу критиковали после ее полного опубликования. Она какая то немного недоработанная кажется, хотя автор и дорабатывал ее после .Неинтересно, в этот раз .

При всем моем уважении к Федору Михайловичу, но эта повесть прошла мимо моего сознания. Я приложила все усилия, чтобы понять происходящее и все равно вопросов осталось много.

Некий титулярный советник Яков Голядкин полностью зависит от мнения общества. Он все время старается всем угодить, ко всем подлизываться. Однажды, не попав на званый вечер. Если быть точнее, он пришел, но дальше порога его не пустили. В расстроенных чувствах он недоумевал, где мог так провиниться. Психическое расстройство оказалось таким сильным, что на следующее утро он увидел своего двойника, по характеру являющийся полной противоположностью.
После этого момента я запуталась, и мне стало скучно. По мне произведение спас Иван Литвинов. Насколько виртуозно было его чтение. Пару раз я даже засмеялась, так он смог правильно подобрать голос для главного героя.

Ранний Достоевский в который раз оставляет меня равнодушной. Хотя я люблю темы двойственности и нереальности происходящего, «Двойник» не понравился мне ни сюжетом, ни героями, ни языком повествования – одно разочарование.

Герой повести – Яков Петрович Голядкин, господин Голядкин, как называет его автор, титулярный советник, и мягкий, простодушный человек, по большому счету – «маленький человек», «дело которого – сторона», а он ни при делах, просто наблюдатель. Он – бесхребетный и вялый человек, который не может за себя постоять, зависимый от общественного мнения, и боится даже слово сказать собственному слуге Петрушке, который обкрадывает и презирает собственного барина. Господин Голядкин пытается найти оправдание своим собственным неудачам и недовольства самим собой и своей жизнью.

Герой одинок, незначителен и незаметен. Его жизнь однообразна и скучна, пока в один неблагоприятный момент, когда господин Голядкин является на прием, и узнает, что ему отказано от дома, он не встречает собственного двойника. Жизнь его меняется, и встает с ног на голову. Двойник господина Голядкина – полная его противоположность: наглый, хитрый, изворотливый плут-карьерист, который строит козни против настоящего Голядкина, настраивая против него всех коллег и знакомых, высмеивая и принижая его. Голядкин-младший воплощает все то, чем бы хотел быть Голядкин-старший, но не смог, и поэтому презирает и осуждает в своих сбивчивых речах.

Проблема двойственности пронизывает все произведение, вытекая из его названия. В Голядкине борются два чувства: противопоставление себя обществу, ведь он «не носит масок» и не лицемерит, и его желание быть как все, не выделяться – «он как все, он не хуже других». А также проблема «маленького человека» - этакой «грязной ветошки», в душе которой есть и достоинство, и амбиции. Но все это подавлено, а точнее – раздавлено обществом.

Читая «Двойника», я совершенно не узнавала языка Федора Михайловича. Все казалось каким-то витиеватым, перегруженным фразами, так, что приходилось буквально продираться сквозь текст. Понравился только образ Петербурга – мрачный, подавляющий, холодный. В итоге – не понравилось, и вряд ли когда-нибудь я возьмусь перечитывать «Двойника».

Наверное, ни один человек не может быть абсолютно уверенным в незыблемости собственной идентичности, поскольку в иных ситуациях все люди, хотя бы мимолетно, способны испытать тревожащие чувство временной или пространственной неустойчивости ощущения себя, трудности удержания своего «я» в границах собственного физического или психологического «тела» (переутомление, стресс, или после хорошо проведенной вечеринки, с бессчетным количеством выпитого спиртного). Ф.М. Достоевскому, тема «двойственности» была не только интересна, но и довольно близка. На протяжении своей жизни, он не единожды сталкивался сам на сам, с мощной тревогой «раздвоения» собственного мира, проявляющегося в телесных панических страхах: «Он испытывал нервные спазмы в горле, боль, <воспаление сердца>, головокружение. Временами у него отмечались галлюцинации и паранойяльное восприятие реальности. В этот же период у него наблюдались несколько легких судорожных приступов с непродолжительной потерей сознания». По этому, нет ничего удивительного в том, что ему удавалось, и не единожды, в своих романах отражать мир человеческой двойственности, мир подавленных желаний, нездоровых фантазий и грез.

«Двойник» - повесть, которая в полной мере, отразила всю сущность человека борющегося за свое постоянство на право существования в мире «нормальных» людей. Яков Петрович Голядкин хоть и был человеком маленьким, но имел добрый нрав. Он «ходит не в маске, не интриган, действует открыто и идет прямою дорогою». И жил он с одной целью – убедить себя и других в лояльной схожести с остальными - «я – как и все». Однако его ранимость и мягкость в характере никак не содействовали ему в борьбе, которую он вел со своими страхами и комплексами. Везде, куда бы Голядкин не пошел, где бы ни появлялся, он чувствовал себя не уютно, ему казалось, что против него плетутся интриги, создаются заговоры, и в каждом слове, обращенном к нему, он слышал лишь боль и обиду. Почему? Наверное, это уже не так важно, а возможно и поздно искать ответ на вопрос «Почему?». Важно то, что это уже произошло. Единственно остается понятным – «Когда?» - страшная ночь после бала, ночь его крайнего унижения, где он столкнулся с непонятными и необоснованными причинами отчуждения его обществом, куда он был приглашен. Именно тогда, вернувшись к себе, домой, он впервые разглядел рядом с собой человека, внешне удивительно похожего на него:

«Все, чего опасался он и что предугадывал, совершилось теперь наяву. Дыхание его порвалось, голова закружилась. Незнакомец сидел перед ним, тоже в шинели и в шляпе, на его же постели, слегка улыбаясь, и, прищурясь немного, дружески кивал ему головою. Господин Голядкин хотел закричать, но не мог, - протестовать каким-нибудь образом, но сил не хватило. Волосы встали на голове его дыбом, и он присел без чувств на месте от ужаса. <:> Господин Голядкин совершенно узнал своего ночного приятеля. Ночной приятель его был не кто иной, как он сам, - сам господин Голядкин, другой господин Голядкин, но совершенно такой же, как и он сам, - одним словом, что называется, двойник его во всех отношениях»

Теперь их двое. Голядкин – старший и Голядкин – младший. Как быть?

Голядкин – старший не растерялся. Ощущая силу своего второго «я», он первым же делом попытался расположить его к себе, сделать своим другом: приглашал к себе, делил с ним ужин и ночлег, старался быть учтивым и вежливым. Но Голядкину - младшему не это нужно… ему нужно гораздо больше – доминированная власть. Своим появлением, младший разрушал все, что олицетворяло старшего как целостного и полноценного человека. Постепенно, день за днем, он захватывал все жизненное пространство своего близнеца, он мучил и терзал его, вскрывал все потайные мысли и желания, выставлял напоказ всю черноту его души. Убежать? Скрыться? - Но куда? Это не возможно… Двойник был вездесущ. Полная противоположность Голядкину – старшему – подхалим и мерзкий пакостник, он умудрялся везде быть первым. В кругу друзей, знакомых, на службе он действовал четко и быстро, везде компрометируя и подставляя «настоящего».

А что же Голядкин – старший? Не в силах противостоять – он растворялся…

Это было невероятно скучно. Я убедилась, в очередной раз что раннего Достоевского я не воспринимаю. Как в своё время я не осилила Бедные люди, так чуть позже меня раздражали Белые ночи, так и сейчас я с ума сходила от скуки читая Двойник. Помогло то что слушала в аудио на ускоренке:).
Хотя например Набоков считал это лучшим произведением у Достоевского, он ему даже ответочку написал, если я не ошибаюсь Отчаяние, но я в общем то не гонюсь за Набоковым и получается что я отдельно, Набоков с Достоевским отдельно, каждый идёт по своей дороге:))
Начало в Двойнике очень очень напоминает «привет» Гоголевскому Носу, точно так же герой просыпается, идёт смотреть на себя в зеркало ищет какие то прыщики, только если у Гоголя Ковалёв обнаруживает, что у него нет носа, то тут Голядкин (так зовут главного героя), не обнаруживает ничего, пускается бегать в суматохе по делам по Петербургу что ещё больше напоминает Гоголевские петербургские повести уже общий их дух. Когда то давно, почти в прошлой жизни, я писала работу по литературе, где доказывала что никакого Носа Гоголевский Ковалёв не терял, а всего лишь навсего сошёл с ума. Так и тут, уверена что Голядкин никакого двойника не встречал, а все это его больное воображение придумало. Отъезд финальный с доктором, на мой взгляд прямое тому доказательство.
Прекрасный Петербург можно встретить и в других произведениях автора, на мой взгляд более достойных. А тут метания и страдания маленького человека, вечно униженного и оскорбленного, пытающегося всем доказать свою значимость и высокое предназначение. Знакомо, читали. Двойственность и раздвоение личности, очень интересная и обыграть ее можно по разному, было много книг в мировой литературе отсылающих нас к этому произведению. Но тут получилось, что ученики в разы превзошли своего мастера.

Каждый человек играет в своей жизни какую-нибудь роль. Может и неосознанно, ибо это в него заложено природой, или, если хотите, это в нем такое божественное стремление. Как бы там ни было, но это именно то, что заставляет каждого вставать рано утром и что-то делать. Или оставаться лежать и ничего не делать. Таким образом, некий Двойник есть у каждого, он бегает где-то на службе, улыбается кому-то, говорит разные слова, хотя на самом деле с удовольствием бы промолчал, послал всех подальше и ушел домой.

Тема, к которой обратился в своем произведении Достоевский, не раз уже поднималась в мировой литературе, хотя и в разных вариациях. Например, "Двойник" Сарамаго, где, правда, в качестве дублирования взята сторонняя сила. Или "Чужое лицо" Кобо Абэ, где равно тоже самое, роль стала вытеснять человека из собственной жизни, только автор пошел иным путем, что и неудивительно.

"Двойник" относится к раннему периоду творчества Федора Михайловича и для меня служит в основном дополнением к изучению его могучей личности. Сами по себе эти "Бедные люди" и "Двойник" особой ценности не несут, не произошло еще того, что, по моему убеждению, сыграло решающую роль в формировании Достоевского как творца - не пережил он еще казнь с последующей заменой на ссылку и не заболел еще эпилепсией. В ранних творениях без каких-либо проблем читается вся подноготная автора - в "Белых ночах" он живет влюбленностью и сидит летом дома в гордом одиночестве (это произведение мне нравится больше других), а далее, в "Бедных людях" и "Двойнике" у нас забитый службой чинуша.

Два эти произведения убивают своим языком, это непременное кудахтанье и топтание на одном месте прекрасно характеризует неуверенного в себе молодого человека, если отделить от писателя всю остальную его внушительную часть, то с этими ранними произведениями его бы ждало забвение. "Двойник" сам по себе мог посчитать великим произведением только тот, кто пишет в похожей манере.

Действительно, словесное движение без какого-либо прогресса напоминает процесс самоудовлетворения без надежды на какой-либо исход. Эта безысходность переливается в многократные повторения одних и тех же слов, которые должны отражать раболепие и скованность, на деле же отражают только истинную лоховатость. Почему все это должно выглядеть как некий мистический образ, понятия не имею. Здесь все вполне конкретно, Достоевский совсем не имел в виду то, о чем я писал в начале, о Двойнике в каждом человеке. Получилось у него это неосознанно, ну так давайте, еще что-нибудь сами придумаем и повесим это на многострадального Федора Михайловича.

Помните ту самую грубую шутку, когда человеку задают вопрос - каким он видит себя через несколько лет, а он отвечает, что представляет себя живущим в твоем доме и пинающим тебя в качестве слуги. Так вот, Достоевский в "Двойнике" достиг того самого состояния, когда его прекраснейшим образом можно выдать за мазохиста и передать на рассмотрение в святейший синод. Эта природа неестественного смирения пришла к нему еще более нелепым образом - через поклонение чинам и преклонение перед структурой.

И это тот самый Достоевский, который давление общества воспринимает как вызов, бунтует, идет и совершает назло обществу преступление. Чего там скрывать, именно поэтому я люблю Достоевского. Он нарисовал кучу правил для желающих, целый механизм поклонения церкви выработал, но в душе остался человеком свободным от оков. Ответы в его произведениях, где постоянно происходит нечто, что плевать хотело на принятые правила и приличия.

"Двойник" прекрасным образом показал отправную точку, тот порт, где Федор Михайлович помахал всем платочком и отбыл в неизвестном направлении. Он потом появится, возродится вновь, совсем не смиренным коленопреклоненным, хотя и с кучей терзаний. И может хорошо, что здесь он достиг такого раздражающего состояния, когда можно было забыть о том, что он когда-то делал неловкие пассажи в литературе вообще.

В результате, "Двойник" уже исключительно для историков-летописцев великого автора, кому не дает покоя его изначальная природа, но если кто-то там не обнаружит для себя ничего ценного, то нечего и удивляться.

Смотрю на портрет Достоевского у себя рядом со столом и тут же пишу: «Далеко не самое лучшее произведение Фёдора Михайловича». И это и странно, и правильно (в моём случае) одновременно. Всё-таки не понравился мне юмор, о котором говорилось в аннотации, не понравилась разыгранная партия, что-то даже казалась слишком фальшивым, наигранным. Всё-таки юмор и Достоевский не совместимы в моё представлении.

Если уж говорить об ожиданиях, то мистики я не ждала вовсе (хотя где-то увидела упоминание мистики по отношению к этой истории) – тьмы хватает в реальной жизни, а появление двойника не тянет совсем уж на что-то странное, хотя немного смущает. Тьмы (той самой, человеческой) я не увидела, только усталость от людей и их поведения, не увидела и глубины «души человеческой» - только немного на поверхности, н более того. И всё по кругу, пока он не замкнется наконец-то, а история не кончится.
При этом в самом начале я получала удовольствие от этой истории, чувствовала, что что-то тут такое есть и с нетерпением ждала продолжения. Но хорошее начало быстро сменилось мелкой возней, так сказать, да и та самая интрига слишком долго выдерживалась и потому немного просрочилась. Да и язык… Как будто я читала другого автора. Пусть, полагаю, был стилизован специально, но в итоге показал не героя как бесхребетного трусишку, а испортил практически всю повесть.

Очень странное ощущение после. Не верится, что это писал мой любимый автор.