Ошибки наших звезд

-Не хочешь загадать Желание? - спросил он, имея в виду организацию под названием Фонд Джинна, которая занималась исполнением одного желания каждого больного ребенка.
-Нет, - сказала я. - Я потратила мое Желание до Чуда.
-Что ты попросила?
Я громко вздохнула.
-Мне было тринадцать, - сказала я.
-Только не говори Дисней-Уорлд.
Я промолчала.
-Хейзел ГРЕЙС ! - крикнул он. - Ты не посмела потратить свое единственное предсмертное Желание на поездку в Дисней-Уорлд со своими родителями.
-И в Эпкот-центр, - пробормотала я.
-О, Боже мой, - сказал Август. - Не могу поверить, что я увлечен девушкой с такими клишированными желаниями.
-Мне было тринадцать, - снова сказала я, хотя в голове у меня крутилось только одно: увлечен увлечен увлечен увлечен увлечен.

-Хейзел Грейс, ты, как и многие дети до тебя - и я произношу это с глубоким чувством, - ты потратила свое Желание в спешке, не заботясь о последствиях. Костлявая смотрела прямо тебе в глаза, и страх смерти с неиспользованным Желанием, все еще лежащем в твоем кармане, заставил тебя устремиться к первому Желанию, о котором ты смогла подумать, и ты, как и многие другие, выбрала фальшивые и равнодушные удовольствия тематического парка.
-На самом деле, я отлично провела время. Я встретилась с Гуффи и Мик.
-Я произношу монолог ! Я написал его и выучил, и если ты будешь прерывать меня, я вконец напортачу, - перебил меня Август. - Прошу Вас есть Ваш сендвич и слушать. - Сендвич был несъедобно сухим, но я улыбнулась и все же откусила от него. - Ладно, так о чем я?
-Фальшивые удовольствия.
Он вернул сигарету в пачку.
-Точно, фальшивые и равнодушные удовольствия тематического парка. Но позволь мне заметить, что настоящими героями Фабрики Желаний являются те молодые юноши и девушки, которые ждут, как Владимир и Эстрагон ждут Годо1, или как порядочные христианки ждут до свадьбы. Эти юные герои стоически и без жалоб ожидают появления одного настоящего Желания. Конечно, оно может никогда и не прийти к ним, но по крайней мере они могут покоиться с миром, зная, что они привнесли свой небольшой вклад в сохранение чистоты Желания как идеи.
Но опять же, может, оно появится: может, ты поймешь, что твое единственное настоящее Желание - это посетить великолепного Питера Ван Хаутена в его амстердамской ссылке, и ты будешь вне всяких сомнений рада, что сохранила для этого свое Желание.
Август перестал говорить, и тишина стояла достаточно долго, чтобы я поняла, что монолог окончен.
-Но я не сохранила мое Желание, - сказала я.
-Ах, - сказал он. И затем, после того, что показалось мне отрепетированной паузой, добавил: - Но я сохранил мое.

-Я. я. я как граната, мам. Я граната, и в какой-то момент я взорвусь, и я хотела бы сократить потери, ладно?
Папа немного склонил голову на одну сторону, будто нашкодивший щенок.
-Я граната, - снова сказала я. - Я просто хочу держаться подальше от людей, читать книги и думать, и быть с вами, потому что я никак не могу повлиять на боль, которую причиню вам; вы слишком вложились во все это, так что просто отпустите меня, хорошо? Я не в депрессии. Мне не нужно больше бывать в компании. И я не могу быть нормальным подростком, потому что я граната.
(...)

-Ты не граната, только не для нас. Мысль о том, что ты умрешь, Хейзел, опечаливает нас, но ты не граната. Ты удивительная. Ты не можешь этого знать, дорогая, потому что у тебя никогда не было ребенка, который стал бы блестящим молодым читателем с параллельным интересом к ужасным теле-шоу, но радость, которую ты нам приносишь, в разы превосходит печаль от того, что ты больна.
-Хорошо, - сказала я.
-Это правда, - сказал папа. - Я не стал бы тебе фигню втирать. Если бы ты приносила больше проблем, чем пользы, мы бы тебя выкинули на улицу.
-Мы не очень сентиментальны, - сказала мама с невозмутимым видом. - Мы бы оставили тебя в приюте с запиской, приколотой к пижаме.

-Почему еда для завтрака - это всегда завтрак? - спросила я их. - Ну, почему мы не можем есть на завтрак карри?
-Хейзел, просто ешь.
-Но почему? - спросила я. - То есть, правда же: почему яичница-болтунья застряла в эксклюзивном положении завтрака? Можно положить бекон на сендвич, и никто не взбесится. Но в тот момент, когда в твоем сендвиче оказывается яйцо, бум: это завтрак.
Папа ответил с набитым ртом:
-Когда вернешься, мы съедим завтрак на ужин. Идет?
-Я не хочу завтрак на ужин, - ответила я, скрещивая нож с вилкой над моей практически полной тарелкой. - Я хочу болтунью на ужин без этого смехотворного понятия, что еда, включающая яичницу, - это завтрак, даже если он случился в вечернее время.
-Тебе придется сражаться в этой жизни, Хейзел, - сказала мама. - Но если это та проблема, которую ты желаешь преодолеть, - мы будем стоять за тебя.
-На некотором расстоянии позади тебя, - добавил папа, и мама рассмеялась.
(...)

-Пойду схвачу гамбургер перед вылетом. Тебе что- нибудь принести?
-Нет, - сказала я, - но я ценю твой отказ подчиняться социальному соглашению о завтраках.
Он наклонил голову, сбитый с толку.
-Хейзел развивает проблему геттоизации яичницы, - сказала мама.
-Мне стыдно за то, что мы все идем по жизни, слепо признавая, что яичница-болтунья фундаментально ассоциируется с завтраком.
-Я бы хотел об этом поговорить, - сказал Август, - но я умираю с голоду. Скоро вернусь.
(...)

-Впрочем, еще о яйцах, - сказал он, - эта утронизация дает яичнице-болтунье определенную сакральность, тебе не кажется? Ты можешь получить бекон или сыр где угодно, в любое время, от тако до утренних сендвичей, до бутерброда с плавленным сыром, но яичница-болтунья - это что-то особенное.
-Смехотворно, - сказала я. Люди начали гуськом пробираться в самолет. Я не хотела смотреть на них, так что я смотрела в сторону, а смотреть в сторону значило смотреть на Августа.
-Я просто говорю, что может быть, яичница действительно геттоизирована, но она особенная. У нее есть свое место и свое время, как у церкви.
-Ты можешь сильно ошибаться, - сказала я. - Ты принимаешь на веру сантименты, вышитые крестом на подушках твоих родителей. Ты пытаешься доказать, что редкая и хрупкая вещь красива только потому, что она редкая и хрупкая. Но это ложь, и тебе это известно.
-Тебя нелегко успокоить, - сказал Август.
-Легкое успокоение не успокаивает, - сказала я. - Ты однажды уже был редким и хрупким цветком. Ты должен помнить.
Какое-то время он ничего не говорил.
-Ты точно знаешь, как меня заткнуть, Хейзел Грейс.
-Это моя привилегия и ответственность, - ответила я.

-Сколько людей, как ты думаешь, когда-либо умерли?
-Случилось так, что я знаю ответ на этот вопрос, - сказал он. - На земле семь миллиардов живых людей и около девяносто восьми миллиардов мертвых.
-Ох, - сказала я. Я думала, что раз уж население земли растет так быстро, живущих все-таки больше, чем всех, кто когда-либо умер.
-На каждого живого человека приходится примерно четырнадцать мертвецов, - сказал он. Титры все еще шли. Наверное, много времени нужно, чтобы обозначить все эти трупы. Моя голова все еще лежала у него на плече. - Пару лет назад я провел исследование на эту тему, - продолжил Август. - Мне стало интересно, можно ли помнить всех. Вроде, если мы организуемся и припишем определенное число трупов к каждому живому, наберется ли достаточно людей, чтобы запомнить всех мертвецов?
- И как?
- Конечно, любой может запомнить четырнадцать имен. Но мы безорганизованные плакальщики, так что все помнят Шекспира, но никто не помнит человека, о котором он написал Сонет 55.