Когда Ницше плакал

Ницше заколебался, вытащил часы: «Мы сегодня на­пали на золотую жилу; кто знает, может, ее стоит разра­батывать нам обоим. Но наше время подходит к концу, а вам, я уверен, еще есть что сказать. Прошу вас, продол­жайте рассказывать, что значит для вас Берта».
Брейер понимал, что никогда еще Ницше не был так близок к тому, чтобы заговорить о своих проблемах. Мо­жет, единственного аккуратно сформулированного во­проса было бы вполне достаточно. Но, когда Брейер услышал, как Ницше подгоняет его: «Не останавливай­тесь, у вас мысли разбредаются», он был только рад про­должить.
«Я жалуюсь на то, как сложно жить двойной жизнью, иметь тайную жизнь. Но я берегу ее, как сокровище. Внешняя сторона буржуазной жизни смертельна — все слишком очевидно, вы без усилий можете разглядеть конец и все действия, к концу ведущие. Я знаю, это зву­чит как бред сумасшедшего, но двойная жизнь — это до­полнительная жизнь. Она обещает продлить наши годы».
Ницше кивнул: «Вам кажется, что время пожирает возможности внешней стороны жизни, тогда как тайная жизнь неисчерпаема?»
«Я не совсем так выразился, но говорил я об этом. Еще один момент, может, это как раз и есть самое важ­ное: невыразимое чувство, которое возникало у меня, когда я был с Бертой, или возникает сейчас, когда я ду­маю о ней. Блаженство! Это вполне подходящее слово».
«Йозеф, я всегда был уверен, что мы любим больше само желание, чем желанного!»
«Любим больше само желание, чем желанного! — по­вторил Брейер. — Дайте мне, пожалуйста, лист бумаги. Это я хочу запомнить».
Ницше вырвал листок из блокнота и подождал, пока Брейер записывал фразу, сворачивал бумагу и прятал ее в карман пиджака.
«Есть еще кое-то, — продолжил Брейер. — Берта по­могает мне выносить одиночество. Сколько я себя помню, меня всегда пугали пустоты внутри меня. А оди­ночество мое никак не зависит от наличия или отсутст­вия людей вокруг меня. Понимаете, о чем я?»
«Ах, кто мог бы понять вас лучше меня? Иногда мне кажется, что я самый одинокий человек во вселенной. И, как и в вашем случае, присутствие или отсутствие людей ничего не меняет — на самом деле я ненавижу, когда кто-то вырывает меня из моего одиночества, но и не составляет мне компанию».
«Что вы имеете в виду, Фридрих? Что значит, они не составляют вам компанию?»
«Это значит, что они не дорожат тем, чем дорожу я! Иногда я так увлекаюсь наблюдениями за горизонтами жизни, что, оглянувшись, вдруг вижу, что рядом никого нет, что единственный мой спутник — время».
«Не уверен, что мое одиночество похоже на ваше. Возможно, я никогда не осмеливался погрузиться в него настолько глубоко».
«Быть может, — предположил Ницше, — Берта не дает погрузиться глубже».
«Не думаю, что мне хотелось бы погрузиться в него глубже. На самом деле я благодарен Берте за то, что она спасает меня от одиночества. Вот что еще она для меня значит. За последние два года я ни разу не был одинок — Берта всегда была дома, в больнице, в ожидании моего появления. А теперь она всегда внутри меня, и она все еще ждет».
«Вы приписываете Берте достижение, которое на самом деле принадлежит вам».
«Что вы хотите этим сказать?»
«Что вы столь же одиноки, как и раньше, столь же одиноки, как и все мы, приговоренные к одиночеству. Вы создали себе икону, и теперь она вас согревает. Мо­жет, вы более религиозны, чем думаете!»
«Но, — ответил Брейер, — смысл в том, что она всег­да здесь. Или была в течение полутора лет. Каким бы тя­желым это время ни было, оно стало самым лучшим, са­мым «живым» временем моей жизни. Я видел ее каждый день, я думал о ней постоянно, я мечтал о ней ночью».
«Вы рассказывали мне, что однажды ее не было, Йозеф, — в том сне, который возвращается к вам. Что в нем происходит — вы ищете ее...»
«Он начинается с того, что происходит что-то ужас­ное. Земля под моими ногами расползается, я ищу Бер­ту, но не могу ее найти...»
«Да, я не сомневаюсь, что в этом сне сокрыт некий важный ключ. Что тогда случилось — разверзлась твердь земная?»
Брейер кивнул.
«Иозеф, почему в тот момент вы должны были искать Берту? Чтобы защитить ее? Или чтобы она защитила вас?»
Повисла долгая пауза. Дважды Брейер закидывал го­лову назад, словно пытаясь заставить себя сосредото­читься: «Я не могу ничего придумать. Поразительно, но мой мозг больше ни на что не способен. Никогда не чув­ствовал себя таким уставшим. Утро только началось, но мне уже кажется, что я проработал без остановки не­сколько суток».
«У меня тоже появилось такое ощущение. Мы сегод­ня много поработали».
«Но продуктивно, как мне кажется. Теперь мне нуж­но идти. До завтра, Фридрих».