Когда Ницше плакал

Что касается самоубийства, Брейер знал один верный способ выяснить степень риска: проверить, представляет ли себя пациент в будущем. Ницше этот тест прошел. Он не собирался заканчивать жизнь самоубийством: он говорил о десятилетней миссии, о книгах, которые ему предстоит извлечь из своего мозга.
Однако Брейер своими глазами видел суицидальные послания Ницше. Может, он лицемерил? А может, теперь он не пребывал в отчаянии потому, что уже принял решение о самоубийстве? Брейер уже сталкивался с такими пациентами. Они были опасны. Создавалось впечатление, что им становится лучше, — на самом деле им действительно становится лучше, меланхолия рассеивается, они снова начинают улыбаться, есть, спать. Но это улучшение говорит только об одном — что они нашли способ спастись от отчаяния, и способ этот — смерть. Что замышлял Ницше? Решил ли он убить себя? Нет, Брейер вспомнил, как говорил Фрейду: если Ницше собирается убить себя, то зачем он здесь? Зачем создавать себе сложности — зачем встречаться с очередным терапевтом, причем для этого сначала ехать из Рапалло в Базель, а оттуда — в Вену?

Ницше расплылся в широкой улыбке и ответил, по­трясая пальцем в воздухе: «Именно! Наконец вы сами сказали это! Точная формулировка проблемы! А почему нет роста? Более полезных мыслей? Вот на что был наце­лен вопрос, который я задал вам вчера перед самым ва­шим уходом: о чем бы вы думали, если бы не уделяли все свое время этим чужеродным мыслям? Прошу вас, от­киньтесь назад, закройте глаза и попробуйте вместе со мной провести умственный эксперимент.
Давайте заберемся куда-нибудь высоко, может, на вершину горы, и посмотрим вокруг вместе. Там, далеко, мы видим человека, и человек этот не только умен, но и чувствителен. Понаблюдаем за ним. Вероятно, когда-то он заглянул слишком глубоко в ужас своего существова­ния. Может, он слишком много увидел! Может, ему до­велось столкнуться с прожорливыми челюстями времени, или с собственным ничтожеством — он всего лишь пес­чинка, — или с быстротечностью и непредсказуемостью. Его страх был острым, ужасным, но однажды он вдруг узнал, что страсть ослабляет страх. И он впустил страсть в свой разум, и страсть, беспощадный противник, вскоре завладела всеми остальными его мыслями. Но страсть не умеет думать, она жаждет, вспоминает. Итак, человек начал перебирать похотливые воспоминания о Берте, ка­леке. Он перестал смотреть вокруг, все свое время он тратил на свои сокровища: воспоминания о том, как двигались пальцы Берты, ее губы, как она раздевалась, как разговаривала, заикаясь, как ходила, прихрамывая.
И вскоре все его существование было поглощено этими мелочами. На широких бульварах его сознания, созданных для парада благородных идей, скопился мусор. Сначала он еще помнил о том, что когда-то в его голове бродили великие мысли, но со временем это воспомина­ние поблекло и вскоре совсем исчезло. Исчезли и его страхи. Осталась только растущая тревога, словно он упустил что-то. Сбитый с толку, он начал разгребать за­валы мусора в поисках причины тревоги. И вот что мы видим сегодня: он копается в отбросах, словно в них скрывается ответ. Он даже предлагает мне составить ему компанию!»
Ницше замолчал, ожидая ответа Брейера. Молчание.
«Скажите, — спросил его Ницше, — что вы думаете о человеке, которого мы видим?»
Молчание.
«Доктор Брейер, что выдумаете?»
Брейер сидел молча, с закрытыми глазами; казалось, слова Ницше загипнотизировали его.
«Йозеф, Йозеф, что вы думаете?»
Приходя в себя, Брейер медленно открыл глаза и по­вернулся к Ницше. Он так и не произнес ни слова.
«Разве вы не видите, Йозеф, что проблема вовсе не в том, что вы ощущаете дискомфорт? Да какое значение имеют напряжение и давление в груди? Разве кто-нибудь когда-нибудь обещал вам, что все будет хорошо? Вы плохо спите? И что с того? Вам кто-нибудь говорил, что вы бу­дете хорошо спать? Нет, проблема не в дискомфорте. Про­блема в том, что не те вещи вызывают у вас дискомфорт!.»