Уход в лес

Затянувшиеся мирные времена благоприятствуют оптическим иллюзиям. К их числу относится и допущение, что неприкосновенность жилища основывается на конституции и гарантируется ею же.

На самом же деле эта неприкосновенность основывается на отце, который вместе со своими сыновьями встает в дверях с топором в руке.

Только эта истина не всегда проявляется подобным образом и не представляет собой возражения против конституции. Нужно помнить древнее выражение: «Муж держит клятву, а не клятва мужа». В этом кроется одна из причин того, что новые законы встречают в народе так мало участия.

Про жилище в законах написано неплохо, да только мы живем во времена, когда один чиновник может взломать замок для другого чиновника.

Подозрительным и крайне настораживающим является всё увеличивающееся влияние государства на сферу здравоохранения, оправдываемое чаще всего предлогами социальной заботы. К тому же вследствие всё большего освобождения врачей от соблюдения врачебной тайны следует посоветовать всем во время консультаций сохранять осторожность. Никогда нельзя знать, в какую статистику вас вносят, причем это касается не только медицинских учреждений. Все эти лечебницы с их наемными и малооплачиваемыми врачами, лечение под наблюдением бюрократии — всё это внушает подозрения, и всё это внезапно, за одну ночь, может превратиться в предмет страха, причем не только в случае войны. Все эти образцовые картотеки вполне могут вновь стать документальной базой, на основании которой станут интернировать, кастрировать или ликвидировать.

«Пустыня ширится, увы тому, в ком затаилась и растет пустыня!».

Хорошо, если церковь способна создавать оазисы. Еще лучше, если человек на этом не успокаивается. Церковь может обеспечить поддержку, но не существование. Всё же в церкви мы с точки зрения институциональности по-прежнему на Корабле, по-прежнему в движении; покой мы обретем в Лесу. Человек внутри себя принимает решение; никто не может сделать это за него.

Пустыня ширится: выцветшие и бесплодные кольца сжимаются вокруг. Уже убывают предполья осмысленности: сады, плодами которых кормятся беспечно, пространства, обороняемые устаревшими орудиями. И тогда законы становятся двусмысленными, оружие — заточенным с обоих концов. Увы тому, в ком затаилась и растет пустыня, а в ком нет, тот, даже если он заперт в клетке, несет в себе ту изначальную субстанцию, что вновь и вновь гарантирует плодородие.

Даже там где Левиафан полагается на храбрость, как, например на поле боя, он будет размышлять о том, как бы инсценировать для бойца вторую и более страшную опасность, чтобы удержать его на позиции. В подобных государствах полагаются на полицию.

Великое одиночество одиночки принадлежит к характерным чертам времени. Он окружен, осажден страхом, который объемлет его подобно стенам в каменном мешке. Эти стены принимают реальные формы в тюрьмах, в порабощении, в «котлах» окружения. Это положение заполняет его мысли, его внутренние монологи и, быть может, его дневники в течение тех лет, когда он не может довериться даже своим близким.

Ушедшим в Лес мы называем того, кто в ходе великих перемен оказался одиноким и бесприютным и в конечном счете увидел себя преданным уничтожению. Такой могла бы стать участь многих, если даже не всех — но еще одна возможность должна была представиться. Она за-ключается в том, что Ушедший в Лес решается оказать сопротивление, намереваясь вступить в борьбу, скорее всего, безнадежную. Таким образом, Ушедший в Лес — это тот, кто сохранил изначальную связь со свободой, которая с точки зрения времени выражается в том, что он, сопротивляясь автоматизму, отказывается принимать его этическое следствие, то есть фатализм.

При подобном рассмотрении нам раскрывается та роль, которую Уход в Лес играет не только в мышлении, но и в реальности нашей эпохи. Любой человек сегодня находится в ситуации принуждения, и попытки устранить это принуждение подобны смелым экспериментам, от которых зависит самая великая участь, на которую только способен отважиться человек.