Ваша оценка<p>В романе «Смерть — мое ремесло», написанном в 1952 году, Р. Мерль разоблачает злодейства фашизма. Он проникает во внутреннюю сущность фашистского рядового «деятеля» — одного из тех, кто сегодня снова поднял голову в Боннском государстве и кому поджигатели новой войны хотят сунуть в руки атомное оружие.</p><p>В своей книге Р. Мерль показывает, как с детства складывался характер эсэсовского коменданта лагеря смерти, и делает это с той глубиной, с какой французский писатель-классик XIX столетия ...
Жанры
Рейтинг LiveLib
4,4
590 оценок
- 558%
- 432%
- 39%
- 21%
- 10%
Ваша оценкаПрочитали 677Хотят прочитать 1420
Рецензии
Аноним6 февраля 2013 г.Читать далееОн делает свою работу, и он делает её хорошо.
Честно признаться, брал я эту книгу в руки с некоторой опаской. Ну вот не было у меня к Роберу Мерлю никакого доверия; уж очень много приходилось читать слабые, а порой, и откровенно спекулятивные вещи на тему Второй Мировой Войны в целом и ужасов концлагерей в частности. А тут ещё и экая оригинальность: повествование от лица главного палача Освенцима! Мои подозрения только усилились, когда я увидел изменённые имена (кстати, зачем? не понял я этой фишки) — такой финт ушами позволял Мерлю нести полнейшую отсебятину, прикрываясь общеизвестными фактами.
Однако книга превзошла все мои ожидания.Каким же безмерным очаровашечкой получился Рудольф Ланг! Да хочется же его взять на ручки и затискать до смерти! ^__^ А потом взять его маленькое мертвое тельце, вытопить из него жир, сделать свечу и зажечь под Рождество, распевая "Боже, храни Америку!", прислушиваясь к праздничному салюту в Хиросиме.
Образ Рудольфа Ланга и правда получился отличным, но особенно мне понравились характеры второстепенных персонажей, пропущенные через призму восприятия Рудольфа. Эдакое окошко в мыслительный процесс недочеловека, который (как водится) причислял свою персону к представителям Высшей Расы.Какое всё-таки замечательное общество можно было бы построить безо всякой сомы, если бы планету населяли Рудольфы Ланги под руководством какого-нибудь Гитлера, Муссолини, Пола Пота, Сталина, Путина, Папы Римского или Патриарха Евпатия, согласитесь! Да-да, вы не ослышались, я действительно приравнял религиозных лидеров к самым кровавым диктаторам. И что меня особенно радует, так это то, что это не моя инициатива, а вполне себе биографический факт Рудольфа Хёсса. Он действительно мог стать священником. И он стал бы хорошим священником — таким же хорошим, каким стал палачом, потому что религия не требует принятия решений, ответственности и мысли. Она зиждется на Рудольфах Лангах (то есть на нас с тобой, мой друг) так же, как и любой тоталитарный режим, который в конечном счёте ничем не отличается от обычной секты.
Единственный недостаток романа — его концовка. Последние дни жизни настоящего Рудольфа были полны гораздо большего драматизма, чем у его книжного отображения. Настоящий Рудольф замкнул круг своей жизни, вернувшись в лоно католической церкви, что бесконечно показательно. Настоящий Рудольф перед смертью совершил исповедь у католического священника, а не считал свои шаги, расхаживая по камере. Воля его отца почти свершилась — Рудольф умер, да здравствует Рудольф!
Из тьмы вышел, ко тьме пришёл, во тьму вернулся.
1253,3K
Аноним21 января 2013 г.Читать далееИстория о том, как из человека можно сделать робота.
Не раз сталкивалась с вопросом: как же люди могли стать фашистами? Ну ладно несколько десятков садистов, но сотни и тысячи человек? Почему они послушно выполняли страшные вещи? Почему не бунтовали против ужасающих приказов сверху? Эта книга многое объясняет. Здесь нет информации про пропаганду, зато много сказано о том, как определённое воспитание (почти дрессировка) делает из человека послушный и бесперебойный автомат, который — хочешь кофе будет варить, а хочешь — расстреливать и сжигать сотни, тысячи, миллионы человек. Да ещё при этом брать на себя роль передовика-стахановца и придумывать, как бы это сделать половчее, да с максимальных КПД, чтобы не двести человек в день можно было стереть из истории, а две тысячи. А знаете, что самое страшное? Что эта книжка основана на реальных событиях. Это довольно точная биография Рудольфа Хёсса, самого страшного палача Германии. Конечно, все мелочи автор домыслил, но основные вехи (семья, религия, воспитание, "работа") переданы очень точно, а всё остальное воссоздано по тем словам, которые Хёсс говорил в суде. Страшным словам. "Я ничего не чувствовал. Я просто выполнял приказ. Приказы не обсуждаются".
Хотя, если отвлечься, то это произведение далеко не только о фашизме или геноциде. Взять хотя бы детство главного героя. Его отец — религиозный фанатик, который заставляет семью искупать свои грехи, хотя и утверждает обратное (дескать, это я все ваши грехи на себя беру) — дрессирует сына, как послушную немецкую овчарку. Не говорить. Не обсуждать. Не плакать. Не смотреть в глаза. Не думать. Не. Не. Не. Можно только то, что тебе разрешили, всё остальное запрещено. Если появилась секунда свободного времени — используй её для монотонной работы, главное, чтобы тебе некогда было мыслить. И вместо живого ребёнка (а он ещё какой поначалу — только бы бегать да играть в войнушку) растёт маленький покорный робот. Податливая психика ребёнка прогибается под давлением "любящего" родителя, поэтому установка подчиняться навсегда прочно застревает в подкорке сознания. Если подчиняться некому, то иди считать шаги или чистить ботинки. Поэтому в любой сложной ситуации в дальнейшем, где человек стал бы делать мучительный выбор, Рудольф Ланг идёт проводить свою собственную медитацию. Бесконечно делать одно и то же, пока кто-нибудь не решит за него. Или пока всё просто не уляжется. Самое интересное, что его отец тиранил всю семью, но при этом никогда никого не бил. Хотя физическое воздействие далеко не всегда страшнее, чем моральное. Видимо, этот "святоша" был гениальным манипулятором, а из сыночка вышло идеальное орудие для манипуляций. Очень интересно, как постепенно психическое переходит в физическое — каждое отклонение от распорядка или правил сопровождает головокружением и тошнотой.
Казалось бы, после смерти тирана Ланг должен обрести долгожданную свободу. Ан нет. В религии и отце он разочаровался, но привычки детства так просто не выбить из организма. Ланг идёт в армию, где ему всё по нраву, и постепенно пустующее место Бога в его голове занимает новый идол — Германия. Тем более, что этот новый идол не скупится на конкретных персонажей, чтобы отдавать Лангу приказания себе во славу.
Иногда "роботические" реакции Ланга на реальность доходят до абсурда. Он становится явным социопатом, потому что его безоговорочное стремление выполнить все бюрократические инструкции можно засовывать в меру палат и весов, но никак не в реальную жизнь, — люди с таким ужиться не могут. После смерти матери приходит письмо от двух младших сестричек с сообщением об этом событии, а он отмечает только, что слова "написаны неряшливо и со множеством ошибок". Как у всякого порядочного робота, его система иногда даёт сбои — такое ощущение, что он зависает и перезагружается. Например, парадокс: "1. Великая Германия Выиграет войну. 2. Всех евреев надо уничтожить, потому что они собираются уничтожить нас. 1-2. Но если Германия всем наваляет, значит, евреям тоже, зачем же их уничтожать?" Мозг Ланга скрипит и паникует.
Попади Ланг в хорошие управленческие руки — горы мог бы своротить. Даже мог бы быть счастлив на той тяжёлой, но нравящейся ему работе на ферме. Но его прибирают к рукам эсэсовцы, которым умелые орудия очень и очень нужны. И идёт Ланг пахать на нелёгкое поле убийства людей. Кровь стынет в жилах, когда читаешь про его проекты модернизации. Одна у них проблема, у бедненьких, что трупы евреев некуда. Не успевают ямы копать и перетаскивать окоченевшие тела задохнувшихся евреев. А ещё эти гады пейсатые — вы только подумайте! — падают прямо на кристаллы, выделяющие ядовитый газ, так что травля становится менее эффективной! Много работы у бедняжки Ланга. Надо придумать печки, надо придумать маскировать всё под душ, надо придумать, как бы побыстрее выдирать у трупов золотые зубы и снимать с пальцев кольца. А, да, надо ещё ёлочку поставить в бараке для завтрашних трупиков. Пусть радуются, так положено, Новый год всё-таки.
Другие люди от такой работы сходят с ума, стреляются, убегают, травятся угарным газом. Ланг-Хёсс уверенно идёт вперёд. Он точно знает, что не виноват, потому что это ведь приказы. За них ответственный тот, кто их отдаёт. Раз сказали, что надо убивать тысячами, значит, кто-то готов на себя взять эту ответственность. И поэтому его охватывает дикий животный ужас, когда оказывается, что ему придётся-таки отвечать за собственную работу палачом, потому что его непосредственный начальник предпочёл окончить жизнь самоубийством. Вот подлец, как теперь он всем объяснит, что Ланг совсем-совсем не виноват?
Мерль — потрясающий. Пишет скупо и кратко, но не знаю, возможно ли было писать о таких вещах без сухости. Ведь иначе это был бы вопль. Крик. Судорожные всхлипывания. Здесь нет никаких призывов, всё чистая правда. От этого ещё страшней.
971,5K
Аноним9 декабря 2015 г.Воспитай себе на радость...
Читать далееСобственно, роман Мёрля – это лучшая иллюстрация того, что знаменитый психолог Алис Миллер называет «чёрной педагогикой». Говоря более резко, это пособие на тему «как воспитать ублюдка». Правила просты:
• Не обращайте внимания на ребёнка и его потребности
• Постоянно повторяйте, что главная его задача – не думать и молча подчиняться
• Учите его всё делать тщательно, выверяя всё до секунды и миллиметра
• Одёргивайте и унижайте его, он постоянно должен осознавать свою ничтожность
• Взращивайте в нём чувство вины, особенно, если он ни в чём не виноват
• Он должен расплачиваться не только за свои ошибки, но и за ваши
• Кричите на него, страх – лучший учитель
• Хвалите его, но умеренно, он должен постоянно бороться за вашу любовь
• Разговаривайте с ним поменьше
• Никогда не обнимайте и не целуйте его, сведите телесный контакт к минимумуКаков результат подобного воспитания?
• Человек напрочь лишен эмпатии и не способен чувствовать чужую боль
• Своё общество он предпочитает любому другому
• У него явные расстройства в интимной сфере
• Он словно не живёт, а наблюдает за собой со стороны
• Он постоянно ищет какую-то идею, которой будет служить
• Главная его задача – тщательно выполнять свою работу
• Он безоговорочно верит начальству
• Ему обязательно нужны враги, с которыми он будет бороться
• Он не задаёт вопросов, в том числе себе
• Он не чувствует цену жизни – ни своей, ни чужих.В случае с главным героем романа Лангом цена подобного воспитания – минимум два с половиной миллиона жизней. И пугает больше всего не то, что так было, а то, что чёрная педагогика никуда не делась. Достаточно дойти до ближайшей детской площадки и послушать, как молодые родители общаются со своими детьми.
841,8K
Цитаты
- Аноним4 декабря 2015 г.
Мама презирала и ненавидела еврейских портных не меньше отца, но считала, что это еще не повод, чтобы не продавать им ткани.
101,3K 
Аноним15 сентября 2014 г.“— А знаете, почему вы опасный человек?
— Нет, господин начальник.
— Потому что вы честный человек. — Его золотые очки блеснули, и он продолжал: — Все честные люди опасны, только подлецы безопасны. А знаете почему, старший надзиратель?
— Никак нет, господин начальник.
— Хотите знать почему, старший надзиратель? Потому что подлецы действуют только в своих интересах, то есть мелко плавают.”101,1K
Аноним21 декабря 2017 г.Читать далееКакое сердце могло бы выдержать, если бы каждая рана, каждая утрата или обида, причиненная кем-либо человеку, всю жизнь продолжала бы кровоточить и вызывать страдание! К счастью, все раны, как физические, так и моральные, рубцуются временем, заживают; притупляется боль потерь, глохнет стыд пережитых унижений, забывается горечь обид. Но вместе с тем ускользают из памяти человека и самые факты. Потому-то людям нужна наука истории как хранитель опыта предшествующих поколений, как помощник человеческой памяти.
Есть ведь такие вещи, забыть которые означало бы остаться безродным и сирым, забыть которые означало бы сделаться нищим и беспомощным, обеднить самого себя. Историческая память человечества не должна утратить ни подвигов, ни злодейств прошлого и никогда не должна прощать прошлому ни подлости, ни измены, лишь потому, что эти измены и подлости отделены прошедшими годами.
Нельзя позволить народам Земли забыть вторую мировую войну, которая погубила десятки миллионов людей и породила неслыханные страдания, невиданные жестокости.
Люди должны знать историю!
Они стремятся искоренить в молодежи всяческий интерес к истории и политике — к прошлому и будущему, научить молодых людей жить только текущей минутой. Исступленный грохот, чувственные стоны и шепот джаза, щекочущий танец, вино, наркотики, секс — вот что подсовывают они молодому поколению.
Ведь для правителей и хозяев главное заключается в том, чтобы миллионы отвыкших от мысли людей не сумели протестовать против солдатчины и атомной смерти, на которую их обрекают. Когда раздастся военная команда, все эти миллионы бездумных танцоров и алкоголиков, эстетов и гомосексуалистов, католиков и бандитов мгновенно окажутся под солдатскими касками, с погонами на плечах и оружием в руках.
Трудно понять нормальному человеку психику палача. И все-таки нужно понять сущность этого действующего трупа, надо понять процесс отмирания этого обедненного мозга и уничтожения в нем человеческой совести, потому что людям необходимо знать во всей глубине то зло, с которым история снова может столкнуть нас в борьбе.
******************************************************************************************************************
Я не сводил глаз с большой коленопреклоненной, неподвижно застывшей фигуры отца, и мне казалось, что это к нему, а не к богу обращаюсь я со своей молитвой.
— Пожалуйста, отец, я хотел бы стать миссионером. Он отрубил: — Будешь тем, кем тебе прикажут.
В особенности было приятно то, что я не различал лиц. Они мне представлялись какими-то беловатыми кругами — без носа, без рта, без глаз, без волос. Эти круги двигались взад и вперед по комнате, склонялись надо мной, снова удалялись, и до меня доносилось невнятное, монотонное бормотание, словно где-то жужжали мухи. Круги были расплывчатыми, они все время дрожали, точно студень, и голоса тоже казались какими-то слабыми и дрожащими. Однако ни эти круги, ни эти голоса не вызывали во мне страха.
Газеты были полны рассказов о жестокостях, совершаемых французами при отступлении. Я трясся от возмущения, подымал голову — дьявол смотрел на меня в упор. Но я больше не боялся его и отвечал на его взгляд твердым взглядом. У него были черные волосы, черные глаза и порочный вид. Он был похож на француза. Я вынул из кармана штанов карандаш, зачеркнул внизу гравюры надпись «Дьявол» и сверху вывел: «Француз».
В шестнадцать лет человек уже достаточно взрослый, чтобы драться! Ох уж эти идиотские законы!
— Существует лишь один грех. Слушай меня внимательно, Рудольф: грех быть плохим немцем. А я, ротмистр Гюнтер, хороший немец. То, что Германия мне приказывает, я выполняю! То, что приказывает делать начальство — делаю! И все тут! И не хочу, чтобы после всего еще эти вши сосали из меня кровь!
Первого августа 1916 года я в третий раз удрал из дому и с помощью ротмистра Гюнтера поступил в драгунский батальон 23-го полка в Б. Мне было пятнадцать лет и восемь месяцев.
Шмитц захватил горсть песку и, пропуская его между пальцев, с отвращением сказал: — Подумать только, что мы деремся вот за это!
Маленькие огоньки зажглись по всей цепи, и напряжение спало. Внезапно крики и вопли возобновились с такой силой, что заглушили собачий вой. Даже нельзя было разобрать, мужчины это кричат или женщины. До нас доносилось только пронзительное и в то же время глухое: «А-а! А-а! А-а!» — словно монотонная песня.
И наш пророк Магомет ответил: «Если тебя укусила блоха, разве не станешь ты убивать всех блох?»
Сулеймана наградили Железным крестом за мужество, проявленное во время отступления.
Печальный конец для героя. Я преклонялся перед ротмистром Гюнтером. Благодаря ему я попал в армию. Но в этот день, да и в последующие дни я сам был поражен тем, как мало тронула меня его смерть. Раздумывая над этим, я понял: вопрос о том, люблю я его или нет, никогда не возникал у меня, как не задумывался я и над своими отношениями с Верой.
Я смотрел прямо перед собой. Мне казалось, будто черная бездна внезапно разверзлась у моих ног. Прошло несколько минут, и чей-то голос завел песню: «Мы побьем, мы победим Францию» , несколько драгунов яростно подхватили ее, дождь пошел сильнее, копыта коней не в такт аккомпанировали песне, и внезапно ветер и дождь налетели с такой силой, что песня начала затухать, раздробилась и заглохла. На душе у нас стало еще тоскливее.
Такова жизнь в гражданке! Сидишь по уши в дерьме, и нет никого, кто дал бы тебе ясный приказ! Никого, кто подсказал бы тебе, что делать! Все нужно решать самому.
Я ничего не отвечал, смотрел, как мебель чернеет и коробится в огне, и все вещи становились для меня как бы ощутимее — ведь я мог их уничтожать.
— Сколько стоит бетономешалка? Гуго сплюнул. — Я не покупатель. — Две тысячи марок! — крикнул Зиберт, надрывая мешок с цементом. Цементная пыль закружилась в воздухе, обволокла нас, и я закашлялся. — А мы, — сказал Лимонная Корка, — сколько мы стоим? — Марку? — Не больше. Наступило молчание. Но было ли это настоящее молчание? Действительно ли они больше не разговаривали? — Двадцать пфеннигов. — И это приличная цена. Лимонная Корка с яростью вскинул лопату. — Так сказать... — Что так сказать? — Человек стоит дешево.
В последующие дни припадки мои участились, но они приняли другой характер. Вещи не теряли своей реальности, не было больше и пустоты. Меня томило какое-то смутное ожидание. Когда в мелодию, которую играет оркестр, вдруг врывается бой барабанов, в этом резком и в то же время глухом звуке есть нечто загадочное, угрожающее, торжественное. Нечто подобное чувствовал и я. День для меня был полон барабанного боя, предвещавшего нечто жуткое. К горлу то и дело подкатывался ком, и я ждал, ждал, холодея от ужаса, чего-то, что не приходило. Затем барабанный бой прекращался, и мне казалось, что я освобождаюсь от кошмара. Но тут вдруг оказывалось, что в мире происходит что-то странное: все вещи вокруг изменили свой облик и прикидываются не тем, что они есть. Я озирался по сторонам, во мне вспыхивало недоверие и страх. Солнце, освещавшее мою лопату, лгало. Песок лгал, красная бетономешалка лгала, и за всем этим скрывалось что-то жестокое. Все было враждебно мне. Наступала тяжкая тишина, я смотрел на товарищей — губы их шевелились, но я не слышал звуков. О, я знал — они нарочно шевелят губами, не произнося ни слова, чтобы я думал, будто сошел с ума. Мне хотелось кричать: «Я понимаю ваши штучки, сволочи!» Я открывал рот, и вдруг чей-то голос начинал шептать мне на ухо — глухо, отрывисто. Это был голос моего отца.
Я работал лопатой по восемь часов в день. Даже ночью, во сне, я продолжал работать. Иногда мне снилось, что лопата движется недостаточно быстро. Обнажалась лента транспортера, мастер начинал кричать на меня, и я просыпался весь в поту. Руки мои судорожно сжимали невидимый черенок лопаты. Я говорил себе: «Вот чем ты теперь стал — лопатой! Ты лопата!» Иногда я думал, что если бы в те времена, когда я был безработным, я мог есть то немногое, что ем теперь, этого мне вполне хватило бы. Но, к сожалению, чтобы иметь это немногое, надо было работать по восемь часов в день. А работа истощала силы, и мне хотелось есть еще больше. Я работал весь день в надежде утолить голод, а в результате был еще голоднее.
Так прошло несколько дней, и я решил покончить жизнь самоубийством. Но нужно было дождаться субботы, так как я одолжил у Зиберта на еду в счет моей будущей получки немного денег и хотел перед смертью рассчитаться с ним. Наступила суббота, и я отдал Зиберту долг. При самой строгой экономии у меня оставалось денег на три дня. Я решил истратить все сразу и хоть один раз, перед смертью, поесть досыта. Я поехал домой на трамвае и, прежде чем идти к себе, купил сала, хлеба и пачку сигарет.
Тот, кто безразличен к судьбам родины, — предатель. Тот, кто предается отчаянию, — дезертирует с поля боя. Долг каждого немца — стоять насмерть за народ и за немецкую нацию!
Дьявол — это не дьявол. Это еврей.
Их голоса мощным эхом отдались у меня в груди. Мною овладело чувство глубокого умиротворения. Я нашел свой путь. Он расстилался передо мной, прямой и ясный. Отныне вся моя жизнь, до последней минуты, была подчинена долгу.
Правительство Пуанкаре оккупировало Рур. Пуанкаре направил в Германию «техническую миссию в составе нескольких инженеров» — миссию, сопровождаемую шестьюдесятью тысячами солдат. Цель этой миссии, по образному выражению, заслужившему у нас популярность, была «чисто мирная».
Я отбывал наказание в тюрьме города Д. Кормили нас отвратительно, но я знавал и худшие времена, когда был безработным. Благодаря заботе обо мне нашей партии, я все же ел почти досыта. Что же касается работы — мы главным образом занимались пошивом военного обмундирования, — то она была значительно легче, чем все, что мне приходилось делать до этого. Кроме того, работали мы каждый в своей камере, а возможность находиться в одиночестве была для меня большим облегчением.
Я не обманул пастора, сказав, что библия меня заинтересовала. Она окончательно убедила меня во всем том, что отец, ротмистр Гюнтер и наша партия говорили о евреях. Этот народ никогда ничего не делал бескорыстно, всегда пользовался самыми вероломными способами для достижения своих целей, а в личной жизни евреи отличались отталкивающей похотливостью. Действительно, в некоторых библейских легендах весьма откровенно излагались истории о наложницах и кровосмесительстве. Я не мог читать об этом без отвращения.
— Все честные люди опасны, только подлецы безопасны. А знаете почему, старший надзиратель?
— Никак нет, господин начальник.
— Хотите знать почему, старший надзиратель? Потому что подлецы действуют только в своих интересах, то есть мелко плавают.Привыкнуть можно и к жаре, и к холоду, но к грязи — никогда.
Секунду она смотрела на меня, потом неожиданно бросилась мне на шею и покрыла поцелуями мое лицо. Я терпеливо подчинился этой прихоти, затем прижал ее голову к своей груди и стал гладить ее волосы. Она застыла так, примостившись у меня на груди, а я через секунду поймал себя на том, что уже не думаю о ней.
Разговаривая со мной, он все время не отрывал глаз от какой-то точки над моей головой, и у меня создалось странное впечатление, будто там он читает все, что говорит.
Конечно, мы вели очень суровую жизнь, и все же при каждом новом лишении (даже когда мне пришлось отказаться от табака) я испытывал настоящее удовлетворение при мысли, что мы мало-помалу приближаемся к цели. Настанет день, когда я приобрету свою собственную землю и смогу с уверенностью сказать: никогда больше я не буду страдать от голода.
Иногда мне приходила в голову мысль: чем значительнее было мое служение своим политическим убеждениям в прошлом, тем больше мне придется отдавать себя этому и в будущем; теперь уже ничего не изменишь, и для меня и для моих близких навсегда отрезаны пути к тихой, спокойной жизни.
Я думал: если отец находил в себе мужество приносить невероятные жертвы некоему несуществующему богу, то уж я, верящий в конкретный идеал, олицетворяемый человеком во плоти и крови, тем более должен целиком отдаться служению этому идеалу, не считаясь со своими личными интересами, и даже, если потребуется, пожертвовать ради него жизнью.
Иногда, в минуту слабости, я представлял себе, каким облегчением было бы для меня найти работу где-нибудь в другой местности, где никто ничего не знал бы о моем политическом прошлом и где руководители национал-социалистской партии оставили бы меня поэтому в покое. Но я хорошо понимал, что все эти мысли — просто ребячество. В Германии того времени было почти невозможно найти работу. Я знал, что, не будь я активистом партии, известным своей верностью ей, никогда бы она не рекомендовала меня фон Иезерицу, и фон Иезериц не принял бы меня на работу и в дальнейшем не доверил бы мне ферму.
Солдат не должен сомневаться в своем начальнике.
Тюрьма — всегда тюрьма. Даже для тюремщика.
Когда начальник предоставляет солдату право выбора, он не может сердиться на него за решение, которое тот примет.
— А заключенных в КЛ истязают? — спросила Эльзи. Я резко ответил: — Конечно же, нет. В национал-социалистском государстве это невозможно. — И добавил: — Цель КЛ — воспитательная.
Я взглянул на него. В СС было столько секретного, умение сохранять тайну имело такое значение в нашей организации, что, казалось, нет в необходимости каждый раз требовать клятвы.
Во всяком случае, это гуманный способ. Люди засыпают — и все. Смерть наступает совсем незаметно. Вы обратили внимание, какие у них умиротворенные лица.
По правде говоря, система рвов меня не очень-то привлекала. Этот способ казался мне грубым, примитивным, недостойным великой индустриальной державы. Я предпочел бы печи — это более современно. Помимо того, печи имели еще одно преимущество — они лучше обеспечивали сохранение тайны.
В расовом отношении один немец стоит десяти русских. Я уже не говорю о культуре.
Я кончаю с собой потому, что больше не в состоянии выносить этот ужасный запах горелого мяса. Р. Зецлер, оберштурмфюрер СС.
Но ведь это не я! Я тут ни при чем! Это приказ!..
— Ты не смеешь так обращаться со мной! Все, что я делаю в лагере, — я делаю по приказу! Я тут ни при чем.
— Да, но делаешь это ты! Я посмотрел на нее с отчаянием.
— Но ты не понимаешь, Эльзи, я винтик — и только. В армии, когда начальник отдает приказ, отвечает за него он один. Если приказ неправильный — наказывают начальника. И никогда — исполнителя....Вместо того, чтобы прямо посмотреть в глаза врагам... вместо того, чтобы сказать: «Я один несу за это ответственность!» Так вот что он сделал!.. До чего просто! Разгрызть ампулу с цианистым кали и бросить своих людей на произвол судьбы!
Удивительное дело — только мое детство казалось мне реальным. Правда, обо всех последующих годах у меня сохранились очень детальные воспоминания, но они походили скорее на воспоминания от произведшего глубокое впечатление фильма. Я как бы наблюдал самого себя в этом фильме, видел, как я говорю и действую, но мне казалось, что все это происходит не со мной.
Я стал навытяжку и, глядя прямо перед собой, сказал: — Простите, мне кажется, вам непонятна моя точка зрения. Какое имеет значение, что думаю лично я? Мой долг — повиноваться.
— Но не такому жуткому приказу! — воскликнул американец. — Как вы могли?.. Это чудовищно... Дети, женщины... Неужели вы так бесчувственны?
Я устало ответил: — Мне без конца задают этот вопрос.
— Ну и что же?.. Что ж вы отвечаете?
— Трудно объяснить. Вначале было очень тяжело, затем постепенно у меня атрофировались всякие чувства. Я считал, что это необходимость. Иначе бы я не мог продолжать, понимаете? Я всегда думал о евреях термином «единицы». И никогда не думал о них как о людях. Я сосредоточивался на технической стороне задачи. Ну, скажем, как летчик, который бомбит какой-нибудь город, — добавил я.
Американец со злостью возразил: — Летчик никогда не уничтожал целый народ! Я задумался над его словами:
— Будь это возможно и получи он такой приказ, летчик сделал бы это.Как-то прокурор воскликнул: «Вы уничтожили три с половиной миллиона человек!» Я попросил слово и ответил: «Прошу прощения, я уничтожил лишь два с половиной миллиона». По залу пронесся гул, и прокурор крикнул, что я должен был бы постыдиться подобного цинизма. Но ведь я ничего предосудительного не сказал, я только уточнил цифры.
9770
Подборки с этой книгой
Концлагеря
- 217 книг
Коллажи-загадки
- 3 208 книг
Вторая мировая война в книгах зарубежных писателей
- 682 книги
Когда-нибудь я это прочитаю
- 11 562 книги
Зарубежная классика, давно собираюсь прочитать
- 1 248 книг
Другие издания
