Космополис

Ибрагим отвернулся. Не станет он поддаваться приливу чувств и воспоминаний. Может, предан своему прошлому. Одно дело обговаривать свой опыт, брать его для справки и как аналогию. Но описывать саму жуть в подробностях чужим людям, чтоб они покивали и забыли, — это ему должно казаться предательством собственной боли.
Ibrahim looked away. He would not submit to the tide of memory and emotion. Maybe he felt an allegiance to his history. It is one thing to speak around an experience, use it as reference and analogy. But to detail the hellish thing itself, to strangers who will nod and forget, this must seem a betrayal of his pain.

Мне трудно общаться с людьми непосредственно. Раньше я говорил правду. Но не лгать трудно. Я лгу людям, потому что это мой язык, это как я разговариваю. Это температура в голове того, кто я есть. Я не адресую свои замечания тому, с кем говорю, а пытаюсь промахнуться или смахиваю взглядом, так сказать, замечание у него с плеча.
Через некоторое время меня это стало удовлетворять. Никогда не было во мне этого — говорить со смыслом.
It's hard for me to speak directly to people. I used to try to tell the truth. But it's hard not to lie. I lie to people because this is my language, how I talk. It's the temperature inside the head of who I am. I don't aim remarks at the person I'm speaking to but try to miss him, or glance a remark so to speak off his shoulder.
After a time I began to take satisfaction in this. It was never in me to mean what I said.

Тогда я преподавал и читал лекции. «Читал» — не то слово. В уме я скакал с предмета на предмет. Я не хочу писать такое, где отбарабаниваю биографию, родителей и образование. Я хочу подняться от слов на странице и что-нибудь сделать — кому-нибудь сделать больно. Это во мне есть, делать кому-нибудь больно, а я не всегда знал. Само действо и глубина писания мне подскажут, способен я на такое или нет.
Если честно, мне нужно ваше сочувствие.
I was teaching and lecturing then. Lecturing is not the word. I dart from subject to subject in my mind. I don't want to do the type of writing where I recite biography, parentage and education. I want to rise up from the words on the page and do something, hurt someone. It is in me to hurt someone and I haven't always known this. The act and depth of writing will tell me if I'm capable.
I frankly want your sympathy.

Не распахивались окна, не кричали встревоженные голоса. У пистолета не было глушителя, но прозвучал лишь один выстрел, а людям, наверное, нужно услышать три, четыре, а то и больше, чтобы проснуться или оторваться от телевизора. Обычная ночная мимолетность, вроде кошачьей свадьбы или автомобильного выхлопа. Даже если знаешь, что это не выхлоп, потому что это никогда не выхлоп, тебя не колет совесть — если только явная пальба не повторяется, если никто никуда не бежит. В густой возне квартала, если живешь так невысоко над улицей, где шум стоит все время, а твоя персональная городская аномия тоскливо идет вразнос — не станешь же реагировать на любой блям.
К тому же выстрел раздражал гораздо меньше, чем стук баскетбольного мяча. Если выстрел положил конец игре, будем благодарны за милости под светом луны.
There were no windows flying open or concerned voices calling. The weapon was not equipped with a sound suppressor but there'd been only one shot and maybe people needed to hear three, four, more to rouse them from sleep or television. This was one of the routine ephemera of the night, no different from cats at sex or a backfiring car. Even if you know it's not a backfiring car, because it never is, you don't feel a prod to conscience unless the apparent gunfire is repeated and there are sounds of running men. In the dense stir of the neighborhood, living so close to street level, with noises all the time and the dead-ass drift of your personal urban anomie, you can't be expected to react to an isolated bang.
Too, the shot was less annoying than the basketball game. If the effect of the shot was to end the game, be grateful for moonlit favors.