Петербург

Видимо жизнь Российской Империи 1905 года стала такой, что для её художественного изображения не хватало реалистической прозы середины 19 века. Сказать "Иван Иванович проснулся и, посмотрев в окно, позвал камердинера Гришку" - уже не отражает жизнь. Белый использует ритмическую, графическую прозу. Он работал над именно над графическим преобразованием стиха, его любимый знак препинания "-" , да и приём с лесенкой Белый использовал раньше Маяковского. Эта книга о конце той России, которую создал Пёрт и воспел Пушкин в "Медном Всаднике", Петербург здесь должен возникнуть в последний раз и исчезнуть. Чтобы роман мне понравился - нет, здесь слишком много бреда, чепухи, ерунды, галиматьи, чуши и бестолковки. Возможно желание Белого сократить роман вполне оправдано. Дело не в объёме, а в ненужности некоторых эпизодов. Много эпизодов, которые мне читать было не интересно.
Но есть и шикарные. Очень удался Аполлон Аполлонович Аблеухов. Как будто Каренин и Беликов слились в Победоносцеве. При чтении у меня перед глазами прямо возникало вот это фото Победоносцева
https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/4/4a/KonstantinPobedonostsev.jpg
Человек, прячущийся от жизни в геометрию, пытающийся остановить время. Вот это старческое бессилие, пустота и бессмысленность любых его вне-служебных взаимодействий. Замечание: Белый делает Аблеухова "особой 1-го класса", то есть, имеющий 1-й чин по Табелю о рангах. У Победоносцева был 2-й. Дело в том, что чиновников 1-го класса в Российской Империи было немного и это был скорее церемониальный класс. В 1905 году, кажется не было ни одного чиновника этого класса, в 1906 назначен https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A1%D0%BE%D0%BB%D1%8C%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9,%D0%94%D0%BC%D0%B8%D1%82%D1%80%D0%B8%D0%B9%D0%9C%D0%B0%D1%80%D1%82%D1%8B%D0%BD%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87
Так, что Аблеухов А.А. фигура фантастическая, но видимо он и есть - Табель.
Не уверен, что Липанченко похож на Азефа, но что-то есть. Вообще вот эта больная, лихорадочная атмосфера начала 20 века, где уже нет разницы между революционером, сыщиком и провокатором. Хочется почитать Савинкова.

О чём говорит тебе Петроград? Что он шепчет бессонными ночами?
Обыватель скажет — "Серость, серость и грязь, дыра зияет в сердцах тех, кто чтит сей иконостас";
Ох! Ты с ними что, согласен?
Вижу твой багряный румянец, таки Петроград тебя привлекает;
А почему? А потому, что в городском воздухе живёт тайна.
—
Никто не знает Петроград, ибо друзей у него мало;
Шпана, обыватели и немытые музыканты — обтекают улицы;
Город больше, чем сумма танцоров и клоунов, есть не только громкие канатоходцы;
У Петрограда имеется и своя философия;
Не нужно верить в магию, чтобы прочитать руны, постичь заклинание;
Сначала кости тех, кто решился стать фундаментом,
кровь тех, кто волею судьбы стоял насмерть,
пот тех, кого заставили зарабатывать жалование.
—
Город живёт и дышит, он тихо жуёт людей;
Многие пропадают, как монета, падающая в канаву;
Петроград хотел бы видеть разум, не мясо, его мечта — преодолеть катабасис;
Если Ад создал Данте, то ПетрогрАД создали массы;
Иногда я возвращаюсь к этой теме, ведь люд в желудок города помои вливает;
Есть тайна у этого города, он способен восстать из праха, то есть, ты понял? он Лазарь;
В данный момент он разлагается, многим кажется, что смрад — его часть, что пьянь — его кавалерия, что грязь — его эстетика;
Это не так, сказал Петроград в моём видении;
"Я всё ещё окно в Европу, а вот вы — окно в бедняцкий склеп";
И пусть все скелеты обретут плоть, ведь если кормить город не обрезками хряка,
если кормить его финиками, поить вином, отжатым ногами лучистых дев,
тут начнётся такая жатва, что и тебе придётся взять серп.

Очень трудно у меня читалась эта книга(
В аудиоформате хорошо воспринимался образ города, а вот сюжетная линия ускользала о меня и я никак не могла ее ухватить...
Питер я люблю. Это мой город по энергетике, архитектуре, и даже иногда по погоде))) Прошедшей осенью я ездила туда на несколько дней, и книга "Петербруг" помогла мне вновь погрузиться в его атмосферу, я даже стала пересматривать отпускные фотографии. За это ей спасибо) Но в целом читалось и воспринималось очень тяжело, думаю перечитывать её я не буду.

Саундтрек

Очень странно, что Белого никто ни разу не назвал сумасшедшим. Не называйте меня тоже!

Читать дальше

Ветер со всех четырех сторон, линии, октябрятская песня, человеческая многоножка — эта та белая горячка и реальность, которая в нас взрастает по ходу существования в этом городе. Это так же неизбежно, ты пьешь алкоголь — твое сознание постепенно меняется, медленнее или быстрее, более или менее это заметно, но оно всегда меняется. Так и тут: ты живешь в этом городе — твое сознание постепенно меняется, медленнее или быстрее, более или менее это заметно, но оно всегда меняется, химический состав клетки, что-то там в мозгу вымирает, что-то активизируется, что-то уходит в запас, это неизбежно. Петербургский текст существует физически, его можно осязать, как нас можно потрогать тоже.
Это не тот Петербург, который может вообще кто-то узнать, этого не почувствовать как-то вдруг, если в этом не жил, и в этом нет ничего плохого или хорошего, и это не хвастовство, потому что на самом деле страшно. Эта тоска, смешанная с помешательством и постоянным желанием куда-то идти, тяжесть домов, тяжесть воздуха, кошмар, это всё же неописуемо. Это внезапно ложится на плечи и с этим ничего не сделаешь, оно в тебе живет и растет а ты даже не подозреваешь, а потом уже не можешь это вынуть. В детстве Медный всадник казался мне просто достопримечательностью, объектом, что мы проходили на краеведении, и мне он был чужд и даже иногда неприятен, потому что я не понимала, зачем. Теперь я часто прохожу мимо, но редко смотрю ему в лицо, теперь это медный гость, он зловещий и иррациональный, он наполнен силой, из-за которой воздух вокруг вибрирует. Есть Петербург профанный, и есть мифологическое четвертое измерение, и оно, конечно, никак не связано с тоскливым Петербургом, нет, это именно мифологический город, и иногда в него случайно попадаешь, тебя туда вносит, ты вроде как зашел не в то измерение, думаешь — упс, пойду-ка я, но тут оно может только само тебя выплюнуть. Это больше всего похоже на ощущения из кино, когда герой идет по своей обыкновенной цветной реальности, а потом заходит в дом, двор, за угол, моргает и оказывается, например, в иррациональной черно-белой реальности внезапно, или там всё цветное, но вообще нет никаких людей, или всё цветное и все люди и машины есть, но все недвижимое, застывшее, а ты только двигаешься между всем этим. Эта такая лента Мёбиуса в пространствевремени, где нет разрывов между настоящим и вечным, между конечным и вневременным, между я и они, между банальным, избитым городом, в котором я просыпаюсь по утрам, учусь, ем суп, разговариваю, брежу, переживаю чью-то смерть, в котором хрущевки, зоопарк и всенощная на пасху в лавре, и существующим где-то во всегда городе, где медный хозяин встречает в дельте гостей на летучем голландце, храм Соломона, обращенный на юго-восток, каждый день озаряется восходящим розовым солнцем, черные кубы летают по линиям и проспектам, разрезающим пространство кровоточащими полосами со вспухающими краями и всегда весна зима и осень. И вот можно ходить тысячу раз по одному маршруту, но на тысячепервый или миллион пятьдесят девятый раз, выйдя из библиотеки на Невский проспект или повернув с Дворцовой на Мойку или, скорее всего, выйдя на набережную и взглянув в воду, ты с ужасом увидишь вокруг себя этот мифологический чужой — оттого что непонятный — не твой петербург, в котором тебе ничего не родное и не теплое. На тебя глядят металлические и каменные люди и звери, а потом тебя выбрасывает обратно в твое время и пространство — тоже случайно, неожиданно, без предупреждения. И ты ходишь, как будто что-то подсмотрел, тайную жизнь петербургских памятников, а рассказать не смеешь, да и язык не повернется.

Это очень опасная проницаемая граница, которой я всегда держалась при чтении — бывают моменты, секунды в существовании, когда вдруг, ни с того ни с сего, на несколько секунд моя реальность меняется, как будто к ней применили фильтр, и все звуки становятся дьявольской какофонией, лица людей, если они есть рядом со мной, искажаются кошмарными гримасами чертей, а самое страшное это человеческий голос, его не описать; и физические ощущения неприятия окружающего такие, мне кажется, как будто я, глухая и слепая от рождения, единосекундно обрела слух и зрение. Весь прочитанный Булгаков во мне и все посмотренное мистическое кино заставляют мое сознание воспринимать это как — вдруг на эти секунды все полотна пространств и космоса становятся проницаемы, и я вижу обратную, по-настоящему страшную сторону всех вещей, дьявольскую сторону. Это несколько секунд, потом все так же внезапно становится в норму. Часто это когда вот бывает ночью просыпаешься внезапно, не понял сам, почему, в холодном поту и не можешь воспринять реальность реальной, и вот на этой границе, отчасти во сне, а отчасти уже в бодрствовании это часто бывает, но и так, по ходу жизни, тоже. Так вот «Петербург» — на грани фола, в тонкой прослойке пространства времени между этой, нормальной, божественной реальностью и той, дьявольской, которая прорывает иногда брешь в тонком, как бумага, заслоне и строит гримасы в эту дырку. А Белый — как раз кино, показанное на этом бумажном заслоне.

Начало ХХ века. Что я знаю об этом периоде? Очень мало, если задуматься. Вот начиная с 1917 года картина более-менее ясная. Трудный период: революция, эмиграция, репрессии, ссылки, гонения, раскулачивание, грязь, холод, голод, нищета. Читала об этом много. Вспоминаются в первую очередь «Побежденные» И.Римской-Корсаковой, «Доктор Живаго» Б.Пастернака, «Белая гвардия» М.Булгакова, «Мы живые» А.Рэнд.
.
А что до этого? Не задумывалась раньше, казалось, что-то похожее, мрачное и безрадостное. «Петербург» Андрея Белого - моя первая книга авторов Серебряного века. Начала интересоваться, вникать слушать лекции читать статьи.
В одной из лекций Бориса Аверина встретила слова: «Конец 19 века начало 20 - особое время. Оно рождает удивительных людей, которые начинают остро ощущать, что мир меняется, но эти изменения не имеют ничего общего с социальными переменами или историческим. Они чувствуют космическое преображение мира.»
.

Вот так. Необычное было время, переломное. Время перемен...