Бабушка сказала сидеть тихо

Знаете, как бывает: есть ребенок и ладно. Лишь бы под ногами не путался, одежду да обувь не рвал и двойки, например, из школы чтоб не приносил. Или еще так: с младенчества и лет до трех-четырех умиляются пухлощекому дитятке, целуют пятки (а некоторые даже ягодички), щекочут пузико, рассылают фотографии всем родственникам, чтоб те полюбовались и комплиментов отсыпали. А едва только дитятко израстается, вся любовь к нему улетучивается. И пятки такой каланче целовать не хочется. И вот только если что случится с кровиночкой (не дай Бог смерть), то тогда-то и очухиваются родители, тогда-то и начинают рыдать-причитать, волосы на головах рвать: «На что же ты нас оставил(а)? Зачем ты нас покинул(а)? Да куда ж ты вперед батьки с мамкой?» И вспомнят, что любили свое дитя, как не любил никто прежде. И поймут, что жить без него никак не смогут. Запрутся. Замкнутся. Будут страдать до самой своей смерти. И на смертном одре – на кровати ли в спальне своей или на больничной койке – улыбнутся облегченно и еле слышно шепнут: «Иду-иду к тебе (вставить имя ребенка), жди, скоро буду. Скоро будем вместе».

«Вот так живешь себе живешь, копишь-копишь, покупаешь-покупаешь, а потом всю свою жизнь в узелок в один собираешь» 

«Невозможно же это: жить вот так, шуршать по дому, готовить еду и молчать. Это и скучно, и неправильно как-то. На что же человеку язык дан? Чай, не как собаке – не хвост нализывать.»

«Но разве она так уж нужна? Разве любовь – основа счастливого брака? Вон, сколько семей живут без любви, детей растят, внуков нянчат, и ничего. Ну, поругаются порой, да разве ж без ругани хоть одна семья обходится?»

«А в новостях что? Ничего ж хорошего каждый день. Рубль падает. Американцы расстреливают друг друга, это все потому, что у них там оружие даже младенец может так просто взять и купить. Шахтеров вон завалило, пятеро под землей все еще. А в Сибири пожар, не потушить. Террористы опять же везде: убивають.»

«Все труды человека – для рта, а душа не сытая»

«Так. Нужно думать быстро, отвечать быстро. «Быстро» – это вообще применимое к старости слово?»

«С Богом Купринька не знаком, но бабушка Зоя говорит, что Бога нужно бояться. У Куприньки пока не очень-то бояться получается. Как бояться того, кого не знаешь? Бог разбросал по небу куски ваты, видать, поранился. Или уши чистит, чтобы услышать бабушки-Зоины молитвы. А как вообще жить на небе, если там нет ни Телевизера, ни Утварей, ни чего? Бедный-бедный Бог, живет в Пустоте.»

«Бабочка была красивая и мертвая. Все красивое быстро умирает. Хорошо, что Купринька страшненький, говорила бабушка Зоя, будет, значит, долго жить. Да и сама баба Зоя такая жуткая, что вообще никогда не умрет, пожалуй.»

«Но Бога не получается бояться. Как можно страшиться того, кто босыми ногами по облакам ступает? Наверняка шаг его мягок, как и все остальное в Боге.»

«Бог, привет. Как ты выглядишь сейчас? Я тебя попросить хочу. Маму твою бабушка Зоя не велит ни о чем просить, а про тебя ничего не говорила. Так вот. Ты послушай, а там уж сам решай, выполнять или нет. Дай мне больше дней за домом. Дай мне больше трав и неба. Больше солнца. Больше бабочек и жуков. Больше этого всего. Мало мне дома. Мало мне бабушки Зои. И шкаф мне тоже уже мал».

«Бабам, особенно деревенским, свойственно придумывать то, чего нет. Ну вот скучно им, видать, живется без придумок этих своих. Ругать их за это не стоит, но и потакать не следует. Не хватало еще стать сообщником по бабьим сплеткам! Это ж всю мужицкую честь уронить и ни в жизть не поднять.»

«Да и нужны ли ребенку игрушки? Не нужны ведь! Без них и фантазия лучше работает. Возьми, да и представь, что метла – это прекрасная принцесса, швабра – ее волшебный принц, а кочерга – злая мачеха. Любой кусок мыла одной силой мысли превратится в машинку. А коробка! Одна коробка чего только стоит! Это тебе и дом, и гараж, и печь, и доспехи, и телевизор, и батут (правда, на один раз), и сапоги-скороходы, и бункер, и танк. Ограничен ты лишь размерами коробки. Во как! Не нужны Куприньке игрушки! Ему фантазия нужна! Ему еще целый мир нужно научиться выдумывать.»

«И все же темнота уличная не чета комнатной. Вот ничегошеньки у них родственного нет. Комнатная темнота давит, жмет, зыркает на тебя из-под кровати. Вся такая душная, вся такая плотная. И страшная, хотя знаешь, что стоит только щелкнуть выключателем, как тут же заскулит темнота, отступит темнота, разбежится по углам, будет подглядывать оттуда и неуверенно ухать, пытаясь шугануь. К пятке из-под печки потянется, да обернется тут же.

Уличная же темнота вся из себя важная, степенная, широкая, словно немного расступается перед идущим сквозь нее человеком. Она не давит, а окутывает, на плечи мягко ложится, будто хочет спрятать, уберечь невесть от чего. Уличная темнота шумит ласкающими звуками: перекличкой сверчков, треском умирающего фонаря, редким уханьем сычей, волнующейся от ветра травой, возней собаки в конуре, неожиданным «мяу» упавшего с забора кота. Такую темноту так просто не прогнать. Не испугаешь ее выключателем. Отступит слегка от света фонарей – не гордая, а потом вновь возникнет пред тобой, схватит в объятия свои черные и не отпустит ни за что.»