Рассказы о свободном времени

Татьяна Брак. Женщина с такой необычной фамилией и не менее необычной, сложной, печальной судьбой... Женщина, покорившая сердце не одного мужчины и определённо оставившая след в сердцах читателей рассказа. Мне сложно описать эмоции, которые я испытываю после прочтения. В этом небольшом произведении поднимаются очень важные, глубокие и тяжёлые темы. От, казалось бы, безобидной темы неудачной любви автор постепенно переходит к темам более серьёзным. Повествование меняется, как меняется и сама Татьяна.

В начале рассказа мы видим героиню красивой девушкой, которая живёт с матерью, хороша собой и не возражает против ухаживаний со стороны мужчин. Да, есть у неё и недостатки, но всё же она ещё не испорчена, в чём-то наивна и совсем не взрослая. Она проводит время в обществе молодых людей, друзей, развлекается, знакомится с людьми. Татьяна даже не замечает искренне любящего её Сойкина, воспринимая его лишь как друга. Зато она увлечена коммерсантом Сергеевым и ищет встречи с ним, хотя он никогда не будет достоин её.

Но однажды в жизни Татьяны появляется Лазарь Рашевский. Этот умный, талантливый молодой человек просто не мог не привлечь её внимания. Его игра на рояле никого не могла оставить равнодушным, к тому же он был интересной, сформировавшейся личностью с собственными взглядами на жизнь. И эта встреча стала для девушки роковой, разделив её жизнь на до и после.

Мне сложно судить о действиях героини. Я не знаю, что подтолкнуло её так изменить свою жизнь. Только ли любовь? Не думаю. Татьяна — натура увлекающаяся. Мне казалось, что ей нравится ходить по острию ножа, попадать в непростые ситуации. Именно поэтому она не обращала внимания на Сойкина, который всегда был рядом, спасал её от любых опасностей, приходил на помощь в неловких ситуациях, пусть и делал этому своеобразным способом. Он всегда был рядом, такой привычный, "домашний". А ей хотелось новизны, страсти, опасности.

Этот рассказ прекрасно показывает, как сильно могут меняться люди под влиянием обстоятельств и круга общения. Так и Татьяна, нежная когда-то девушка, стала жёстким "товарищем", готовым пожертвовать всем ради своих идеалов.

Открываю для себя дивный мир рассказов Гайто Газданова.
Первые, из прочитанных мной, были написаны в годы Второй мировой, в оккупированном немцами Париже, и позже.
Меня поразило, что в каждом рассказе смерть. Словно один и тот же рассказчик бродит по планете, в основном по планете Париж, и наблюдает, подслушивает, собирает и фиксирует в своем блокноте разные случаи не загадочных и не насильственных смертей, а самых обычных, пусть и очень печальных.
Смерть и рассказчик — неизменные спутники всех рассказов Газданова.

Ранние рассказы Газданова, как оказалось, разительно отличаются по стилю, атмосфере и настроению от поздних.
Они очень похожи на стихи поэтов Серебряного века. Это какие-то "Ананасы в шампанском!.." Игоря Северянина: "Удивительно вкусно, искристо и остро!... Я трагедию жизни претворю в грезофарс…".
Всё в них блещет и звенит яркими, меткими метафорами, подчас отсутствует сюжет, путаясь в абсурде происходящего.
Герои рассказа "Общество восьмерки пик" жили в России, в 1917-18 годах.
Они восторженно откликались на изменения, вызванные революцией, ловили кайф в прямом и переносном смысле от ветра перемен, и не только кайф, а всё, что шло в руки, в голову, в сердце — поэтический порыв или кошелёк из чужого кармана.
Их было восемь. Вася Моргун — фантазер и фальшивомонетчик, независимый Боря Вертуненко, рисовальщик Вова, гимназистка Алферова по имени Джэн, польский поэт Казимиров, актер Баритонов, содержательница музея восковых фигур Марья Гавриловна Сироткина, она же Маруся-упади, и ученик пятого класса реального училища по прозвищу Молодой.
Волшебник и предсказатель с длинной бородой и болезненными пальцами, еврей, Исаак Сифон, увидел их будущее и попытался предупредить.

Они могли бы разорвать роковую линию, ведущую к гибели, стоило лишь сказать друг другу: до свиданья, дорогие товарищи...
Пока линия жизни не порвалась... на коврах, низких диванах и подушках, в квартире Маруси-упади, не сидели, а лежали гости общества восьмерки пик, ленились под музыку и стихи, пили вино, ели бутерброды и рассматривали неприличные картинки. И когда пела Джэн, извилистыми, раскачивающимися звуками опоясывая сердце цепью тоски, все замирали обессиленные и вздрагивающие.

Мне одной слышится в имени Исаака не Сифон, а Сирин? Может быть естественно срабатывает ассоциативная память - раз Исаак, то Сирин, и желание сблизить двух любимых писателей? Ведь в 1927 году, когда был написан рассказ "Общество восьмерки пик", Набоковым были изданы два сборника стихов и роман "Машенька", ещё не делающими его великим волшебником в глазах читателей? Мог ли Газданов доверить молодому Сирину роль старого предсказателя?
Ещё в Восьмерке пик проглядывает «Бубновый валет». Хотя художники-авангардисты из этого объединения на дело не ходили, но они бросили вызов разным академикам и их буйство красок смешалось с брызгами шампанского Серебряного века.
Слышен и голос Пушкина в поэтических египетских набросках-импровизациях Васи-фантазёра.
В том, что сюжет напоминает Мопассана, открыто признает один из участников Восьмерки.
Насмешливо прозвучал длинный список поэтов и философов, прочитанных учеником реального училища пятого класса.
Ирония и тоска сплелись в клятве памяти Восьмерки пик, которой пришлось рассеяться.
Рассказ как попытка прощания.
Я открыла для себя Газданова с новой яркой стороны и она мне нравится. Закрывать и прощаться не собираюсь.

Как писать рецензию на сборник рассказов?
Всё равно, что писать рецензию на капли дождя на вечернем окне, похожего на утраченную картину Сёра.
Всё равно, что писать рецензию на медленно падающий снег у вечернего фонаря или на улыбку незнакомки, прекрасного смуглого ангела, промелькнувшего в толпе.
Я расстался с любимой и тихо схожу с ума. Она нежно мерещится мне везде: в тихо падающем снеге у фонаря, в улыбке незнакомки, в строчках Газданова..
А почему бы не написать рецензию на снег у вечернего фонаря?
Почему бы.. не написать любовное, откровенное письмо, снегу, да и - фонарю?
У меня появилась странная привычка: я читаю свои стихи фонарю и даже целую его, закрывая глаза, а он, милый.. зажигается от счастья.
Я просто знаю, что ровно в 16:30, зажигается фонарь, и в это время прихожу к нему на свидание.
Иногда, мимо нас проходят девушки, влюблённые пары, и странно улыбаются, глядя на нас, как я целуюсь с фонарём.
Быть может думают.. что я пьяный, или сошёл с ума. А я просто люблю и томлюсь без моего смуглого ангела.

Боже, как сладостно сознавать, что фонарь зацвёл и весь светится от моих поцелуев, стихов!
Стыдно сознаться.. но я даже в сексе, не «доводил» до такого блаженства, любимую. Хотя полуприкрытые глаза светились, да.
А тут, от моего поцелуя.. зажигается целая улица, а быть может и город, или даже города, и любимая идёт по вечерней Москве и вдруг перед неё зажглись фонари и постелили свет к её милым ногам, и улыбается она нежно и не знает, что это я думаю о ней.. целуясь с фонарями.

Так как писать рецензию на сборник рассказов?
Ощущаю себя Форрестом Гампом, сидящем на остановке на скамейке с томиком Газданова, вместо коробки конфет.
Есть что-то забавное в том, что у раннего Газданова находили влияние Пруста, хотя.. он его не читал.
Сравнивали с Набоковым.
У них были свои забавные и милые русские дуэли: то один упомянет другого в романе, то наоборот.
Выстрел раздался в темноте. Оба живы, и даже бессмертны, а читатель через век, ранен в самое сердце в своей спальне. Чудеса..
Я бы не сравнивал Газданова ни с кем. Разве что.. с белоснежной тишиной опустевшего вокзала, когда свет одиноких фонарей словно бы заметает пути и задремавшего на скамейке человека.

С чем мне сравнить рассказы Газданова?
Есть люди-лунатики. Есть самый редкий вид лунатиков: влюблённые сумасшедшие.
Окликни такого на карнизе, и он очнётся, обернётся на тебя и мир, бог знает чем: веткой сирени на ветру, снежинкой на Юпитере: там удивительные снежинки, размером с ладонь. Больше похожи на удивительных, огромных бабочек в Калькутте у вечернего фонаря.
Ладонь любимого человека в ночи, если её поднести к лицу, и правда похожа на медленную, задумавшуюся снежинку на Юпитере.
Вот она опустилась на плечо любимой и улыбнулась от счастья и она принесла её домой..

У Газданова, как и у Андрея Платонова, лунатизмом страдает  — бесприютная красота мира и боль человека и счастье, не менее бесприютная, словно дворняжка.
На днях я шёл по улице и думал о пронзительном рассказе Газданова об Эдгаре По в России — Авантюрист (рассказ о бесприютной и озябшей душе на земле, о поэтах, любви, словно все они не из этого мира, с далёких звёзд и на земле им зябко и одиноко жить, они задыхаются на земле), и вдруг, перед моим взором ласково проступили очертания рая.
Это был настоящий рай, что забавно, т.к. я недавно покончил с собой и даже умер, но меня зачем-то спасли грустные ангелы в белых халатах.
Но рай я увидел не тогда, не после смерти, а чуть позже, недалеко от моего дома.
Этот странный рай напомнил мне бесприютную нежность рассказов Газданова.

Зима. На обочине дорожки, в снегу, словно дети, играют грачи (наши русские вороны а-ля Эдгар По).
Грачи делали, в снегу — «ангелов», причём, сразу — падших.
Слева от дорожки — зелёная зона, с деревьями и зелёной озябшей травкой: оазис посреди зимы (там проходит теплотрасса под землёй).
Кое-где пробивается пар: словно снег мечтает о чём-то.
Снег стал лунатиком и тихо поднимается вверх, словно его вес закрыл глаза и он в невесомости, где-то возле Юпитера.
Среди карей земли, перепуганной травы и пятен снега, то тут то там — сереют люки, и на них спят — собаки.
Люки похожи на маленькие островки-планеты, и на каждой планете, словно в Маленьком принце — по своему «лисёнку».
Им тепло, хорошо.. это их рай. А может и мой.

Боже! Как я хотел в тот миг, чтобы Газданов оказался рядом со мной и увидел эту красоту и написал бы об этом рассказ!
Я улыбнулся от нежности мечты и бессознательно обернулся вслед за улыбкой своей, желая увидеть чувство, рождённое улыбкой, как друга. Желая увидеть Газданова.
Но вместо Газданова, на краю дорожки, был грач. Он медленно взлетел и на миг завис в воздухе, расправив крылья, «сделал ангела» в примятой, белоснежной тишине воздуха и опустился, озорно посмотрев на меня, наклонив тёмную головку.
Мне хотелось сходить за томиком Газданова, принести его сюда, улечься рядом с собаками на зимней травке возле тёплого люка, и читать.. или мечтать о любимой моей.
Но это я сделал лишь в мыслях, и в мыслях меня даже забрала милиция и собаки посмотрели на меня так жалобно, словно у них было больше прав на рай, чем у меня: кто я? Что я без любимой?
Когда я освободился из полицейского участка, я снова пришёл к собакам на люках и накормил их конфетами, которые были у меня в карманах, накормил их в грустном раю возле моего дома.
Славно было посидеть рядом с ними, пока они кушали из моих рук, с ласковым недоумением смотря на меня.
Я им рассказывал о Газданове, и моём смуглом ангелу, без которого мне и рай, не рай.

Странное свойство рассказов Газданова: они какие-то.. невесомые.
Их порой хочется не читать, а слушать, как дождь, причём — пальцами: красота и ночь накрапывают на окошки зажжённых страниц.
Когда я купался на озере Иссыкуль, где вода так насыщенна солью, что нельзя утонуть, то ощутил нечто похожее на чтение Газданова, с той лишь разницей, что в прозе Газданова растворено почти критическое количество сна, одиночества и звёздной тишины.
Но я и на Иссыкуле чуть не утонул, и дело не в том, что не умею плавать: я и жить не умею.
У меня после травмы, болела спина. Я плавал в вечерней невесомости, не умея плавать (вот бы так в любви!), и случайно перевернулся на живот, лицом — в звёзды, отражённые в воде.
Я захлёбывался звёздами и не мог повернуться на спину.
Тогда я впервые понял весь экзистенциальный ужас беспомощности.. нет, не только многих героев Газданова, израненной красоты его рассказов, но и ужас простого жучка, лежащего на спине.

Газданов пишет обо всё и ни о чём. Какая-то смысловая синестезия, похожая на смещённую оптику осязаний ангела, или ребёнка, бог знает чему улыбнувшемуся во сне.
Читаешь, например, таинственный рассказ из времён революции (Пленник), о трагедии человеке, об ужасе приговорённого к казни, а почему-то кажется, что главное «действующее лицо», это грустно мерцающий снег за тёмным окном, да тихий стон во сне, женщины (интересно.. а кем мы станем после смерти? Может.. именно этим тихим снегом, или сном женщины.. я бы хотел стать сном женщины, вполне определённой, с удивительными глазами, цвета крыла ласточки. Зачем мне рай? Мне сладостно было бы навсегда поселиться во сне любимой. Снится ей сиренью на ветру, ласточкой на заре, непоседливой дворняжкой, подбежавшей к ней на улице и лизнувшей ей руку).

Интересно, что снится этой женщине в рассказе? Кажется, то, что ей снится — это и есть, главное, вечное, а всё иное — бред и снег за окном. И революция бред, и расстрел, и эта ночь.
Да, и трагедия людей, быть может ангелам видится в виде снега: вот он на миг попал в свет окна, просиял как звёзды, далёкие, милые, населённые быть может, таинственной жизнью, и погас навсегда.
И лежишь ты потом после чтения рассказов Газданова и пытаешься заснуть, а за окном идёт снег.
Красота и одиночество рассказов, растут в тебе всё больше и больше, и кажется, что эта красота и боль, высвободились из твоего тела, блаженно надорвав его, как конверт, и теперь в комнате метёт метель и цветы на обоях зацвели как-то ярче, как лунатики, и твоё огромное крыло разметалось по стене и потолку, жутко изогнувшись, уронив с полочки книгу, и цветы на обоях застонали женским голосом..
Крыло лежит на полу, как сугроб.

Ты в ужасе просыпаешься, судорожно глотая воздух сердцем, рукой: тишина, темнота..  лишь серая кошка, с белыми лапками, кошка-лунатик, замерла на полочке, талантливо притворившись задремавшей лампой.
Прислушиваюсь. за стеной, кто-то занимается сексом
Моя постель бессмысленно пуста, как начатое и недописанное письмо любимой: голубоглазый почерк моих снов..
Любимой снова нет в постели. Только мои бесприютные сны.
Мой привычный ад..

Мне кажется, что рассказы в сборнике, расположены в странном порядке, словно бы некий смуглый ангел подмигивает тебе.
И если их прочитать в нужном порядке, то ты поймёшь какую-то главную тайну о жизни.
Ангел, составляющий сборник, помог читателям, выбрав первым рассказом — Гостиница грядущего.
Это самый первый рассказ Газданова. Со своими милыми слабостями и чудесными мечтами, как и положено первым юным снам творчества и молодости в целом, но как начальный, основной аккорд — он безупречен.
Не нова мысль, христианская, вроде, что все мы гости в этом мире.
Но у Газданова в рассказах, гостиница — не земля, а весь наш грустный мир, с адом и раем.
И в этой «гостинице душ», как сказала бы Цветаева, равно бесприютны и несчастны, и проститутки, ищущие любви, и священники, ищущие бога, и убийца и поэт и тихое мерцание снега за тёмным окном: лучшая иллюстрация к книгам Газданова: их нет в книге, но стоит лишь перевести взгляд на окно..

Сильно поразил меня рассказ — Чёрные лебеди.
У Набокова, в «Защите Лужина», гг, с фамилией из романа Достоевского, приходит к психоаналитику и тот с загадочной улыбкой, запрещает ему волноваться и.. читать романы Достоевского.
Другими словами, запрещает ему осознать, что он — всего лишь персонаж Достоевского (внимательный, и чуточку пьяный читатель, с улыбкой заметит в психоаналитике, хорошо загримированного Набокова).
В рассказе Газданова, гг — персонаж Достоевского. Оригинальный человек, грустный и одинокий чудак.
Он живёт пустой жизнью, не своей.
Газданов написал эдакий артхуас о Гадком утёнке.. которому перебили крылья, изуродовали жизнь, и превратится в прекрасного лебедя, он сможет не иначе, как умерев, освободив прекрасную душу, от уродливой жизни и грустного тела.
Нашего героя спросили, как он относится к Достоевскому?
Он сказал: Достоевский — мерзавец.
Эдакое богоборчество и бунт.. персонажа, против создателя.
В некоторой мере этот рассказ - эмпатическая дуэль самоубийцы и рассказчика: можно ли предотвратить самоубийство? А можно ли предотвратить перелёт птиц на юг, осенью? Или цветение сирени?
Другой вопрос.. а что, если бы на месте рассказчика, была прекрасная женщина? В чёрном платье... с удивительными глазами, цвета крыла ласточки.

Данный рассказ, об экзистенциальных аспектах самоубийства, во многом перекликается с трагически-прекрасным рассказом Набокова — Пильграм (любопытно, что оба рассказа написаны в 1930 г), о несчастном «маленьком человеке», тоже, живущего не своей жизнью: торгует бабочками в эмигрантском магазинчике, вместе со своей печальной женой, но мечтающего побывать в чудесной Индии, на Алтае, Аргентине… где водятся эти ангелы, с удивительными глазами на крыльях.
ГГ Газданова, на меня совсем не похож, но вот общие контуры трагедии… когда читал, слёзы дрожали на ресницах.
О бессмысленности моей жизни, как самой по себе, изувеченной, так и жизни без моего смуглого ангела.

Это даже забавно. У многих, есть всего 1-2 причины для самоубийства. И часто, миражные, эмоциональные. Стоит перетерпеть или ступить в сторону.. и всё изменится.
А мне некуда ступить. Более того.. у меня, как этих причин — как снега за окном: нецензурное количество.
Мне часто снится сон, как я выхожу ночью из дома. Пробираюсь по кошмарным буеракам, пустырям, мрачным и навек перепуганным улочкам, и подхожу к своей чёрной машине, стоящей в богом забытом месте, упираясь бампером в мрачную и высокую стену, словно наказанный ребёнок или грустный зверь — лбом.
Я завожу её и машина бессмысленно, как в жутком сне, едет на месте. Дым и скрежет шин.
И так всю ночь.. Открываю дверь, и выхожу, бледный и лёгкий как призрак. Еле дохожу до дома и падаю в постель без сил. Просыпаюсь ночью и.. всё по новой.
Даже во сне от этого можно сойти с ума и застрелиться. А я и стрелялся.
Вот было бы здорово, если бы Газданов написал обо мне рассказ. Вроде такая пустая жизнь, но если это всё описать так, как Газданов, то вышло бы… прекрасно, почти как в раю. Только в раю не стреляются, вроде.

Газданов открылся для меня как нежный брат Платонова по музе.
В рассказе, гг говорит о своей мечте увидеть в Австралии, озеро, с чёрными лебедями: когда они взлетают, небо покрывается тёмной, трепетной рябью. Словно небо населено падшими ангелами или птицами.
Совершенно платоновский образ о планете-рай, без людей, населённой одними птицами.
Тоска души по крыльям.. а проще говоря — по бессмертной любви. Но гг этого так и не понял. Да и мы не понимаем этого порой, мечтая о своих «чёрных лебедях».

Неожиданно потряс меня рассказ — Биография. О смерти проститутки.
Вообще, у Газданова, дивно преломилось — как луч в окне с радужной трещинкой, - творчество Мопассана.
Но в данном рассказе, Газданов равно близок и к Толстому, с его прекрасной повестью — Смерть Ивана Ильича.
Вот только вся пронзительная разница в том, что у Толстого, гг на пороге смерти, осознаёт пустоту своей жизни, в нём тихо сияет вечность, и ангел, в образе слуги Захара, ухаживает за ним.
У Газданова.. всё мрачнее. И во многом — жизненней. И в смерти — есть свои богачи и нищие. Богатых в смерти, жалеть легко. Они умирают художественно, с богом и ангелами. А нищих жизнью и смертью? Кто им будет сострадать? Ангелы и привередливые читатели-эстеты, привыкшие к «красотам», отвернутся от такого ада.
Несчастную женщину, прикованную к постели, до последнего её вздоха, окружают — бесы, а не ангелы. Ангелы может и есть, но их невидно. Так, руки читателей прозрачно порхают над постелью несчастной и она словно бы видит их смутно.
Если героя Толстого на смертном , посещали вечные и прекрасные истины, словно милосердные ангелы, то несчастную женщину, изнасилованную жизнью, без образования, с кротким умом, посетила всего одна маленькая и пронзительная до слёз «вечная» мысль. Она с робкой грустью сказала своей хозяйке, кричавшей на неё, простёртой в постели: душа.. это такая маленькая вещь, которая не болит, но страдает.
И что тут скажешь? Всё верно. Толстого читал, не плакал. А тут прям слёзы дрожат в горле..

На днях смотрел какой-то французский фильм, и там говорилось о публичных домах в Индии.
Мол, земля рядом с такими домами — священная.
Я, наивный романтик, грустно улыбнулся и мысленно расцеловал милых индийцев: какая прекрасная и чуткая мысль! Столько страданий перенесли женщины, что земля вокруг стала святой!
Куда там.. через пару секунд, гг сказал, что свята она потому, что мужчины, входя в публичный дом, оставляют у порога — добродетель.
Как я возненавидел мужчин в этот миг!! Рядом со мной, мужчин не было, тем более не было индийцев. В спальне был один я. В вечернем тёмном окне отражалась чеширская печаль моего отражения: голый торс, мои непоседливые волосы, с лунатически приподнявшимся на макушке «хохолком» — я был похож не то на индийца, не то на обрусевшего индейца, с пером на голове: вздохнув, я дал себе пощёчину.. и ощутил странное, тоже, какое-то чеширское чувство стыда, словно дал пощёчину совсем невинному человеку. А есть ли невиновные в этом безумном мире?
Мне стало чуть легче.
Газданов, милый, почему ты не написал обо мне рассказ? Я и правда похож не на живого человека, а на забавный и грустный персонаж одного из твоих рассказов..

Потряс меня рассказ — Мартын Расколинос
Лёгкая отсылка к Достоевскому, но больше — к милым юродцам Лескова и Тургенева.
В некоторой мере, это пронзительный апокриф Муму Тургенева, но с ярчайшей темой любви.. делающей из нас и юродивых и ангелов и муму даже.
Вечный образ, до слёз на сердце, почти цветаевский: человек сидит в сумерках кинотеатра и смотрит на чужую жизнь, на нежность и грусть чужой жизни, потому что.. своей жизни — нет.
Так у Тютчева, душа смотрела с высоты, на брошенное ею тело.
Но Газданов описывает эти.. «тени» на экране так пронзительно, как если бы они были тенями в пещере Платона.
Кинотеатр, в пещере Платона.. Чудесный образ. Газданову бы понравилось.

Не помню, в этом рассказе или в другом, Газданов предстаёт как тончайший психолог, не меньший, чем Толстой.
Женщина читает роман Золя — Дамское счастье, и пьёт чай.
Она пытается ложечкой размешать сахар, но, углублённая в чтение, нежно промахивается и «мешает» рядом — пустоту, и вдруг, пейзаж в романе, нелепо и темно накреняется, герои словно сходят с ума и говорят бессмыслицу.
Этот мотив можно распространить и на все рассказы Газданова, на его несчастных героев, в поисках счастья и любви. Да и на нашу жизнь и любовь.
У Чехова, люди просто пьют чай, а рушатся судьбы. У Газданова, простая ложечка, промахнувшаяся мимо стакана.. рушит весь мир, который сходит с ума. Или.. ложечка возвращает ему его подлинный безумный облик? (есть эффект бабочки, а для меня теперь есть — эффект ложечки Газданова).
У каждого из нас — своя «ложечка», промахнувшаяся.
Слово ли это любимому человеку, промахнувшееся мимо его сердца, или поступок, добрый, светлый.. но тоже, трагически оступившийся. И вот уже сердце и жизнь летят к чёрту.

В рассказе есть кошмарный эпизод «дуэли» между животным и человеком, поднятый на экзистенциальную высоту: он гораздо более жесток, чем в повести Тургенева «Муму».
Но тут это символ. Животное — как душа самого героя (как там у Платонова? Душа человека — неприличное животное), и как сосредоточие почти кинговских сил зла, убивающих любовь в этом мире, на миг воплотившихся в инфернальной кошке.
А вообще, поражает, как человек может анестезирующе лгать себе, смещая оптику восприятия: чего не видно, того словно и нет. А чего нет, чего нельзя коснуться, то словно бы и не страдает в муках.
Страдание кошки, мы хорошо видим. А когда в нашей душе, или в душе любимого человека, увечатся трепетные чувства, которые живы, не менее чем кошка, то мы почему-то не всегда видим это и не рыдаем.

Мы так развращены цивилизацией, избалованы искусством, мы стали.. де Садами сострадания: нам нужно эстетически-выверенное, сладострастное описание писателем, страдания, чтобы мы увидели, как прекрасно и романтично оно может быть.
Тогда мы может и пустим слезу.
Но многим героям Газданова, до этого нет дела: все в этом мире, изувечены по своему: и сердца и память и любовь и бог и искусство и молчание влюблённых и даже снег возле ночных фонарей.. да и сами, фонари, с их одиноким и ненужным светом, под которым хочется или застрелиться, или признаться в любви — навеки, обязательно — навеки, или упасть на колени в снег и молиться, молиться, бог знает кому: богу, ночной тишине, медленно падающему снегу, остановившейся возле тебя, собаке, с удивлением грустных и ласковых глаз, смотрящей на тебя, ибо она такой же лунатик в эту ночь, как и ты и тихий снег и любовь..

А ещё мне пришло на сердце (не на ум, именно на сердце), что космогония Газданова, напоминает таинственные «пузыри земли», из маленького стихотворного цикла Блока: и обнажённая, истомлённая грудь женщины в ночи на постели, и купола храма, и взошедшая луна и смуглое тепло плеч любимой женщины и стихи, словно бы всплывающие из глубины страниц и тьмы веков, всё это — храм, гостиница-храм, и в этом храме, всё блаженно-прозрачно, и вместо икон: тихий снег за окном, улыбка ребёнка, слезы незнакомого человека в кинотеатре… Словно бы Христос воскрес только вчера. И вчера же — распят.
Время у Газданова — тоже, лунатик.

И вот я выхожу ночью на улицу и опускаюсь на колени в снег, возле фонаря (ну вот, в конце рецензии, как и в начале, снова блоковская ночь, улица, фонарь.. круг замкнулся: сборник Газданова заканчивается чудесным рассказом — Фонари, о странном виде лунатизма — нет, это не о любви, - во многом — Андрее-Платоновском), перед бездомной, озябшей собачкой и говорю ей, беря её удивлённую карюю мордочку в свои озябшие руки: прости меня.. прости. Я люблю тебя!
И говорю я это ей, и, одновременно, моему смуглому ангелу, ибо всё в мире блаженно связано, если ты.. любишь, и я знаю наверняка, что любимая моя, даже если и не прочитает эти строки, чудесным образом услышит меня и грустно улыбнётся в этот миг, даже если она спит. Улыбка лунатик..
Боже мой.. я помню рай: когда я и любимая были вместе.. Я любил, как лунатик, просыпаться ночью от невыносимой нежности к любимой, потому что во сне её не было и там было неуютно, зябко и темно.
Я мог часами смотреть на моего спящего смуглого ангела и словно странный охотник-лунатик (Тургенев?) в кустах рая, ждать, пока появится она..  птица-счастья: улыбка. Улыбка на лице спящей женщины.. боже мой, есть ли в мире что-то более невесомое и прекрасное?
С прекрасной строкой Газданова сравнить ли улыбку любимой моей?
Нет, Газданов, прости, но она прекрасней всех твоих строк..

Сегодня ночью мне звонил Газданов.
Странная это была ночь. Я не спал и ждал звонка от любимой.
У меня все ночи теперь, странные: после расставания, каждую ночь я жду звонка от неё.
Газданов извинился, замолк на мгновение и робко сказал: я люблю тебя..
Словно оступившееся, захмелевшее эхо, я услышал как мои губы произнесли: и я тебя люблю..
Мы оба молчали. Мне было стыдно.
А если любимая позвонит, а телефон занят?
Она ведь не поверит, что я общался с Газдановым в 2 часа ночи.
Спросит с улыбкой: может ты кому-нибудь в любви признавался..
Я молчу. Она с грустью (грустно улыбаются одни глаза: чеширская улыбка грусти влюблённых) — Саша.. ты что, и правда кому-то признавался в любви?
Словно школьник у доски, я кротко опущу глаза и промолвлю: признавался.. прости меня, любимая.
Но это не женщина.

• А кто? Мужчина? Боже..
• Да, мужчина. То есть нет. Да..
• Да говори уже, кто это!

Я сам как призрак, без любимой.
Да, это был сон. И во сне я не спал и ждал звонка от любимой.
Голос Газданова, словно обернулся, притих и произнёс: сейчас я передам трубку ей..
Ночь. Я стою у тёмного окна, прозрачно отражающего мой силуэт: я почему-то обнажён. Обнажён больше, чем положено мужчине, человеку: в моей груди светит фонарь, посверкивает тихий снег.
Правая рука с телефоном, приставлена к голове, с грацией самоубийцы, поднёсшего револьвер к виску.
Я жду голос любимой. Сейчас решится моя судьба. Я на свидании с голосом.
Любимой всё нет. По ту сторону телефона, дует ветер и словно бы накрапывает дождь.
Мне дозвонился дождь?
Странная, глупая мысль. Моё отражение глупо улыбается мне.
Я иногда называл любимую: дождик мой..

Может, когда мы умираем, и оказываемся в аду, то любимые наши, могут к нам проникнуть только так?
Ласковыми, кафкианскими превращениями слов любви, тем, что мы любили: страничкой Газданова, ласточкой на заре, дождиком, травкой в апреле, снегом у вечернего фонаря..
Но неужели я и в аду хочу покончить с собой без любимой?
Откуда эта грация самоубийцы в аду с телефоном у виска?
И почему.. телефон — старый, с проводом? Или в аду только такая связь?
Стою так час, два..
Неужели Газданов так долго ищет любимую? Начинаю переживать.
Газданов просто не знает, какая она нежная. Она может стать в счастье — травкой апрельской, расцветшей сиренью.
А в печали  — дождиком или снегом у ночного фонаря.

Бедный Газданов! Он с ума сойдёт, ища мою любимую!
От одного ожидания звонка любимой, я сошёл с ума, а может даже и умер.
Ощущаю себя как на расстреле. Но на расстреле как-то всё милосерднее, там ожидание длится минуту.
А я жду письма, звонка от любимой.. часы, дни, месяцы..
Телефон часто лежит ночью на моей груди. Словно кокон бабочки, он вот-вот просияет письмом и моя грудь просияет и сердце сойдёт с ума от счастья и бабочки в животе замерцают тихим и ярким снежком над телефоном.
А сейчас телефон возле моего виска.. я часто, и наяву, прикладываю «разряженный» телефон к голове, чтобы ощутить призрачное счастье звонка от моего смуглого ангела.
Газданов, боже мой, где же ты!! Любимая, где ты!!!
Робко шепчу в накрапывающую тьму тишины на другом конце провода: я люблю тебя!

Запыхавшийся голос Газданова:

- Я тебя тоже люблю! Сейчас, сейчас, я её ищу! Подожди ещё чуть-чуть, родной.
Господи… какой сильный ливень. Угораздило же меня.. Я уже и забыл, как порой мучительно-странно любят в России.

Нет сил ждать. Закрываю лицо левой рукой. Отнимаю руку от лица и с удивлением смотрю на неё: рука плачет. На ней слёзы. В сумерках, рука похожа на печальный и смятый цветок.
Я шепчу в озябшую, тоже, словно бы смятую тишину телефона: любимая, прости, прости меня..
Словно тень моего голоса, робкий шёпот любимой: Просто меня нет... милый мой..
Голос словно отвёрнут от меня, и я подхожу к нему и нежно касаюсь плечей голоса, со спины, касаюсь одними словами, словно тёплыми ладонями: любимая, любимая..
Голос поворачивается и тепло прижимается ко мне, начинает что-то говорить, что-то пронзительно-нежное, грустное и.. непонятное, словно на другом языке.
Я не понимаю что говорит любимая. Я чувствую вину перед ней, в том числе и за это непонимание.

От бессилия, я наматываю милый голос любимый на левую руку.. провод, наматываю на руку.
Голос любимой стал частью моего тела.
Во мне, равно блаженно, течёт моя кровь, и тёплый голосок любимой.
Я их нежно путаю и хочу их понять, дать им свободу и счастье.
Беру лезвие и тихо режу голос любимой на запястье..
Просыпаюсь в постели своей одинокой.
Запястье перебинтовано, как младенец, туго-туго, или как душевно-больной.
На груди моей — каштановый томик Газданова, так напоминающий милую головку любимой, и на томике — телефон.
За тёмным окном, идёт мокрый снег..

Странная мысль пришла мне в голову (не одна, а с кузнецом, как фильме..).
Набоков любил Газданова, и даже упоминает его чудесный первый роман — Вечер у Клэр, в своём рассказе «Тяжёлый дым»: он там на полочке с его любимыми книгами.
Но об этом втором, изумительном и.. самом набоковском романе — История одного путешествия, с главным героем — Володей, Набоков почему-то не упоминает нигде, более того, сам Газданов перескакивает через него в своих воспоминаниях, словно его и не было, словно это роман-мираж искусства.
Мне нравятся лунные, тенистые переулочки искусства, где почти не ступала нога туриста-читателя.
Нужно быть чуточку лунатиком, чтобы понять всё волшебство и прелесть таких переулочков, которые, как Нарния взрослых, не открываются простым, пресыщенным читателям, а часто — пошлым читателям, ищущих развлечения.
У Толстого это — Семейное счастье, у Платонова — Река Потудань, у Перси Шелли — Мимоза, у Кафки -изумительные письма к Милене (на небесах не изданы Замок и Процесс — там ангелы зачитываются этими письмами).

И вот мне подумалось с улыбкой: а что.. если никакого Газданова — нет?
Как в любовном стихе порой, от избытка чувства и ритма, строка не вмещается в размер и словно бы переливается через край, как переполненный вином бокал, так и Набоков, от избытка души в творчестве, которой бы хватило на двоих, прожил свою жизнь убыстренно, в какой вечной части своей души, умер, и сразу же родился вновь, словно сделав круг, как ласточка на заре, но слегка промахнулся с собой и родился.. Газдановым (он на пару лет моложе Набокова, словно младший братик).
История одного путешествия — удивительный и мистический роман о любви. В нём видно.. что это Набоков, что он прожил две жизни, подлинную, свою, и Газдановскую.
В этом романе, как в капле в чашечке цветка из стиха Блэйка, отразился весь мир.. романов Набокова: и тяжёлый, крылатый дым его рассказов, и роман Дар, Подвиг, Машенька, Подлинная жизнь Себастьяна Найта, Король, дама, валет, и даже Приглашение на казнь.

Как тени от листвы на окне зажжённой страницы, мелькают образы романов Набокова: отец погибает в экспедиции на Севере России… начинающий молодой писатель, едет к своему старшему брату в Париж. Он ищет брата.. а находит свою бессмертную душу, и не менее бессмертную любовь: в ней одной, наша подлинная жизнь.
Изумительный и такой родной стилистический приём Тургенева, уходящий корнями в далёкую Грецию: возвращение человека домой..
После войны ли, или просто, возвращение, как приключение, ибо вернуться можно и туда, где тебя ещё не было, но душа твоя, сны твои, словно ласточка на заре, летала туда много раз… не потому ли, что предчувствовала там свою любовь, а значит, свою подлинную родину, свой настоящий дом?

Итак, Володя Набоков.. ну ладно, просто, Володя, возвращается в Париж, где он ни разу не был.
Родины уже нет. Там отполыхала революция. Родителей тоже, уже нет, но есть чудесный брат со своей прелестной женой англичанкой (внимательный читатель подметит, что все любови в романе — тоже, своеобразные путешествия).
Ах, какие же прелестные отношения у этой молодой семьи! Озябнув в мире, открываешь томик Газданова, протягиваешь руки над ним и греешься ласковым и тёплым светом страниц, любви. Словно горит очаг.
Есть в романе и любовь Володи к Аглае: маленькая отсылочка к Идиоту Достоевского.
Володя — это литературная реинкарнация Мечтателя из «Белых ночей», и одновременно — поэт, а значит чуточку идиот, в глазах многих.

Его история любви — небесная и до того трепетно-нежная, что некоторые читатели, с грустной улыбкой будут гладить страницы (или я так один делаю? Или это зависит от того, что я читаю Газданова с бокальчиком вина?), словно цветы, словно живые и нежные мысли о тех, кого мы любим или когда-то любили: так гладят память, вдруг ставшую блаженно-зримой и оказавшуюся у тебя на коленях.. как когда-то, милая, каштановая головка любимой, которую ты точно так же гладил, закрыв глаза от счастья. Любимая что-то рассказывает тебе.. а тебе нежно казалось, что ты гладишь её тёплый и шелковистый голос. и тебе хотелось поцеловать этот голос.. и вот ты ловишь себя на том.. что сидишь на диване и целуешь томик Газданова.

В романе есть ещё один персонаж со своей пронзительной любовью.
Я бы сказал, что это спиритуалистический брат Володи, его нежное и крылатое альтер-эго.
Он англичанин, но в совершенстве знает русский.
Его история любви — набоковское приглашение на казнь.
Он встретил любовь всей своей жизни, и утратил её, и теперь, словно Орфей воспоминания, вновь и вновь возвращается к своей Эвридике, но вместе пещеры — пустой вечерний вокзал и фонари словно молятся, закрыв сияющими ладонями, свои дрожащие от слёз, лица (образы моей тоски по любимой.. не газдановские).

Что-то мрачно напутано: жизнь Томсона, это жизнь.. нет, существование Эвридики, в пещере.
Жизнь=пещера, и из этой пещеры, он идёт по вечерам искать в кареглазых переулочках воспоминаний, свою любимую (да, да.. снова образы моей тоски по любимой..).
Он встретил свою любовь, в апреле, как и я, своего смуглого ангела.
Так почему же ему так часто вспоминается, снится осенний вокзал?
Наверное потому, что он возвращался искать её именно осенью: надежда её встретить.. как апрель воспоминаний.
Тело становилось памятью, память — телом. Расщеплённая жизнь души — в любви.
Тайная жизнь души в любви (жизнь стала лунатиком), в поэтике Газданова запечатлённая в чудесном образе: Володя однажды шёл по улице в Константинополе и увидел впереди себя прилично одетого человека, русского, но.. странное дело: следы на асфальте, были не от его блестящих ботинок. Они оставляли за собой след человеческих босых ног, с пальцами.
Похоже на бред следа, на чеширскую улыбку следа.
А оказалось всё просто и печально: хороший костюм, чудесные ботинки.. всё это было шаткой декорацией, миражом, а человек жил бедно и ботинках не было подошвы.

Так и жизнь многих из нас, и героев Газданова, вроде бы прикрылась от холода звёзд такой внешне приличной жизнью, а на самом деле, душа обнажена и озябла и оставляет такие же чеширские следы, только не на асфальте, а в в стихах наших, наивно-милых и бесконечно ранимых, в снах наших, мечтах о любви и беспричинных слезах среди ночи.
И если сам роман История одного путешествия перекликается с чудесным стихом Бодлера — Приглашение к путешествию (у Бальмонта чудесный перевод), то история любви Томсона и его Эвридики, это приглашение на казнь: к слову, стих Бодлера обыгрывает и роман Набокова  — Приглашение на казнь.

Весь мир без любимой, стал нелепой и пошлой декорацией, он вот-вот рухнет и сквозь просветы трещин, в этих наспех сколоченных декорациях, проступит что-то самое главное, вечное.
И вот представьте моё ощущение, когда я, живя в аду любви, читаю роман Газданова, читаю о том, как стены его комнаты словно бы намокают воспоминаниями и оживают асфоделиевые цветы на обоях (ах, и это всё образы моей тоски, а не Газданова..) и ласково проступает силуэт тёмной лодки, словно бы уткнувшейся в эти цветы на берегу Стикса: и очертания возлюбленной и имя её милое проступает, как цветы..
Имя! Имя!! Боже мой!! Неужели я брежу?? До боли родное имя проступает на страницах романа! Родное, милое имя на моих коленях. на моих ладонях!!

Моя боль и тоска проступают в романе, на берегу Стикса и слёзы мои падают на страницы романа, и Томсон, затягиваясь сигареткой, сидя у себя в кресле в сумеречной комнате, словно бы поднимает голову и смотрит на меня.. возле люстры.
На его глазах блестят слёзы. Мы словно смотримся в зеркало.. зеркало смотрится в нас.
Пальцы моей правой руки на страничке, дрогнули, словно пытались что-то сказать, вскрикнуть.. словно я от изумления, забыл, что нужно говорить, кричать — ртом, а пальцы и их изумление были ближе всего к тексту, и потому вскрикнули, заикнулись даже и выпустили страницы, которые перелистнулись живым, чеширским веерком колоды карт и остановились на странице «из будущего», и я с не меньшим изумлением прочитал словно бы обращение ко мне, любимой: ах, Саша, какой ты чудак..
Значит и персонаж с именем Саша, появится в романе?

Бессознательно, рука тянется к телефону, и с грацией самоубийцы, я подношу холодок тишины к своему виску.. пытаясь дозвониться до вечности, или до мерцающего снега за окном, возле одинокого фонаря.
Газданов, милый, что ты сделал со мной..
Больше вероятности поймать сигнал от далёкой звезды, населённой таинственной жизнью, чем получить письмо от моего смуглого ангела, или услышать его милый голосок.
А писать ей.. звать её… разве в аду есть сотовая связь? Только в аду понимаешь, что гордыня — удел идиотов или детей. Нет у меня гордости, я бы и на коленях за ней, за ней одной, хоть до луны..
После той боли, какую я причинил любимой.. пути назад уже нет. Каждый миг думаю о ней: как она там? Да и не совсем я ей причинил боль. Обоюдная боль. Порой жизнь бросает сердца об стену и разбивает их. А моя вина в том.. что после такого падения, у меня были словно открытые переломы судьбы, и я посмел с ними, обнять любимую, изранив её, милую..
Быть может в аду, из милосердия, раздают томики Газданова, чтобы мы вспомнили о рае?

Кстати, о переломах.
В романе есть дивный, синестетический сдвиг судьбы (ангелы и музы — синестеты нашей судьбы), быть может, чуточку пьяные синестеты, нежно путающие и смешивающие времена, пространства, чувства.
Главный герой, попал в чудовищную аварию и оказался на больничной койке, весь в бинтах.
Но едва оправившись, он получил от любимой своей.. кошмарное письмо, в котором она писала о расставании, о том, что не любит его и быть может никогда не любила.
Понимаете? На небесном уровне, эти два эпизода — авария, бинты и — письмо от любимой, — являются одним целым, трагически и нелепо разлучённые во времени, в той же мере, в какой на земле, могут быть трагически разлучены те, кто создан друг для друга.
Почему? Бог его знает. Или чёрт.

Понравилось, как тонко Газданов (только сейчас подумал о том, что Набоков  — В.В. А Газданов — Г.Г. эхо двойничества судьбы) обыграл тему Идиота Достоевского, зеркально, в многом, в том числе в финале романа, когда гг едет в поезде в пустоту ночи, и декорации мира, воспоминаний, надежд, рассыпаются перед ним, срываются как осенняя листва от ветра.
Кстати.. тем, кто будет читать этот удивительный роман, могу открыть одну тайну. О ней быть может не скажут литературоведы и другие рецензенты. Скорее всего потому.. что у них нет с собой бутылочки вина. Господи, сколько я открытий с ней сделал! А если серьёзно, в романе есть тайный, экзистенциальный коридорчик детективного сюжета.
ГГ мечтал написать роман, в котором иные события жизни, воспоминаний, были бы творчески преобразованы, искажены даже, в сторону свету. Что есть бог, как не событие жизни, которое взято не само по себе, в трагической и нелепой ущербности быта, а в небесном его проявлении его бытия: так, как задумал его бог, а не как оно совершилось.
Что же случилось такого в романе, почему все декорации жизни рухнули? Что рассказчик, описал небесно, но сердце читателя — пусть и с бокалом вина! —  чувствует, что это не так и всё было иначе? Об этом решать читателю.
В этом плане, роман Газданова — один из самых тонких и экзистенциальных детективов 20-го века.

Фамилия гг — Рогачёв. Если бы у меня не было бутылочки вина, я быть может и не понял бы, что это инфернальная отсылочка к Рогожину. Сам себе Рогожин и Мышкин. Сама себя, «зарезал», свою любовь. Как и я..
Замечательно и то, что в романе Достоевского, Рогожин и Мышкин обменялись крестиками и стали как бы братьями.
Газданов (милый, милый!.. вы не думайте, это не беспричинно-идиотический возглас восторга у меня: я налил себе новый бакальчик вина и чокаюсь с каштановым томиком Газданова), углубляет это тем, что в романе выводит двух братьев Рогачёвых: старший, Николай — по характеру, чистый Рогожин, но безумно нежный.

Так почему в романе такая пронзительная нота недостижимой любви?
Это же страшно, как ад, прожить жизнь и не узнать, что такое настоящая любовь, а если узнать.. то на миг, потеряв её навсегда, обернувшись на неё сердцем, памятью сердца, подобно Орфею.
У Газданова, как и у Андрея Платонова — апокалиптическое мышление: рай — везде, и ад — тоже, повсюду.
Газданов не просто так наполняет свой текст щедрыми декорациями водной стихии во всех её проявлениях: она почти герой романа, и в этом плане Газданов по своему сближается с Тарковским.
Почти по Гераклиту: мир течёт, мир — река, быть может — загробная, и не войти в эту реку дважды, а многим и не выйти.

Любовь, по Газданову, это своего рода — Град Китеж, скрытый в глубинах вод и дождя, от безумия жизни.
Кто не боится захлебнуться, утонуть — тот уже чуточку умер, в любви ли, в борьбе за истину, красоту — тот сопричастен тайне любви.
В любви, в жизни, полной любви, все, так или иначе — путешественники, всё — приглашение к путешествию: и стих, и цветок в поле и улыбка незнакомки и удивительные глаза любимой, цвета крыла ласточки, и даже наша земля, летящая в тёмном пространстве к созвезлию Лиры.

Ван Гог писал своему брату, что наши болезни, это своего рода таинственные поезда, на которых мы путешествуем на далёкие звёзды.
Думается, у Газданова такой поезд — любовь, боль жизни, вдохновение.
Милый… хочешь ещё вина? Чокнемся с тобой? Ладно, я один чокнусь.. без любимой. Шутка. Давай, милый, за самую прекрасную женщину на земле, за смуглого ангела, с удивительными глазами, чуточку разных, цвета крыла ласточки.
Я тебе не показывал её? Смотри. в зелёной футболочке стоит, улыбается нам.. Красавица, правда?
Мне нравится, что её красота есть в вашем романе..
Прелесть его ещё в том, что его образы и сюжеты, ласково мерцают, как мимолётные пейзажи, несущиеся за окном поезда.

Хочется, как в детстве, когда поезд притормаживал на повороте в зачарованном и одичавшем саду, вытянуть руку и коснуться листвы, голубых просветов неба и даже… сорвать яблочко: я так в детстве поранил руку до крови: поймать момент! Счастье рядом!
Но куда едет этот поезд? Может в пустоту, в бездну?
Нет в мире ничего важнее любви, всё пустота, по сравнению с ней.
Но.. почему-то это понимаешь слишком поздно.

Вам никогда не хотелось, когда вы ехали в поезде, нажать стоп-кран, и в сумерках, посреди поля, с синеющим лесом вдали и накрапывающими на окна, звёздами, выйти и затеряться в этой красоте, навсегда?
Начать новое путешествие… в любовь.
Остановить жизнь, которая увозит тебя от любви, любимого человека.
И пусть люди, в светлых окошках поезда, похожие на ангелочков на картинах Рафаэля, удивлённо смотрят на тебя, упавшего на колени в цветы или в снег, не важно.
Ты любишь, а это главное. А до любимого человека можно дойти и пешком. Хоть до луны, пешком.

В романе, как мне кажется, есть ключевой момент, на первый взгляд незаметный: влюблённая женщина, иностранка Андре, лежит на диване, в полудрёме, а у тёмного окошка, её Саша, Александр (сближение имён тоже важно — весь роман — как роман зеркальных преломлений, отражений), беседует с Володей. По-русски.
Она не всё понимает, но трепетно слушает.
Для неё (как мне кажется — спасибо бокальчику вина, да. С ней я тоже чокнулся, кстати.) — голос любимого, похож на звуки дождя на окне, на шелест листвы на ветру: она понимает интонации боли любимого, минуя слова. Слова часто лишние в любви..
Вот так и мы порой, в любви, в природе милой, искусстве, словно бы слышим иностранную речь, смутно что-то понимая.. что жизнь без любви, летит в пустоту, шелестит на ветру, и тогда грустная улыбка проявляется на нашем лице, как сирень на ветру, иногда.. в ссорах с любимым человеком, когда мы и говорим и молчим, словно бы на разных языках, но наши уста говорят этой улыбкой: люблю!
И всё встаёт на свои места.
Люблю — как приглашение к путешествию.

Я люблю Газданова. Люблю его витиеватый язык, жизненную философию, трагические и любовные надрывы судеб, тонкий юмор, наконец. Это те книги, которые нужно читать глазами, чтобы останавливаться, смаковать строчки и записывать мысли. Например, такие:

И тогда все, что он знал печального и нехорошего, скрылось и исчезло; и

жизнь вдруг представилась ему, как стремительный лирический поток. - Только

движение, только полет, только счастливое ощущение этой перемещающейся массы

мускулов и чувств. Не думать, не останавливаться, не оборачиваться, не

жалеть. И так ночь напролет - и потом утро, и розовый восход, и сверкающая

роса на утомленной траве.

Ну замечательно же! К сожалению, книгу эту я слушал. Владимир Терновский замечательно читает, но хотелось бы иметь бумажный вариант. Не все понравившиеся цитаты я нашел здесь. Я не поставил высший балл этой книге потому, что сюжет довольно рваный, постоянно перескакиывет на новых песонажей, не доводя до конца ни одну сюжетную линию. Он, видимо, просто не закончен. Но тем не менее, Газданов есть Газданов. Для меня он является обладателем одного из самых красивых литературных языков писателей нового времени , и я с удовольствием буду читать его непрочмтанные  книги и возвращаться еще и еще к прочитанным

Кажется, я открыл для себя нового писателя русского зарубежья, о котором, к своему стыду, никогда не слышал. Достаточно было прочесть несколько страниц этого рассказа, чтобы понять, что этот автор владеет настоящим искусством слова , его язык звенит и светится,хотя сюжет рассказа и его изложение поражают своей необычностью. А какие сравнения: "...пол гладок, как брюхо ящерицы, и швейцары медлительны, как крокодилы." Или: "Губы — это тавро характера: посмотрите на узкие губы монахинь: это дневник без содержания, тетрадка с белыми листами; губы шулеров сделаны из железа; губы проституток из резины." Не хуже и "Желтый чемодан Ульриха был тяжел, как совесть изменника." Обязательно буду читать и другие его произведения. Их не так уж и много, всего три романа и рассказы.