Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства (XVIII - начало XIX века)

Человек вмерзает в быт, как грешник Дантова ада в лед Каины*. Он теряет свободу движения, перестает быть творцом своего поведения. Люди XVIII века еще в значительной мере жили под знаком обычая. Надындивидуальное течение быта автомати­ чески предопределяло поведение индивида. И хотя авантюризм, пол­ учивший в XVIII столетии неслыханное распространение, открывал для наиболее активных людей века выход за пределы рутины каждо­ дневного быта, это был, с одной стороны, путь принципиально уни­ кальный, а с другой стороны, открыто и демонстративно аморальный, это был путь личного утверждения в жизни при сохранении ее основ. Герой плутовского романа не разрушал окружающую его жизнь: вся его энергия, все умение выбиться из социальной обоймы были направлены на то лишь, чтобы улечься в ту же обойму, но наиболее выгодным и приятным для себя образом. Его активность объективно не разрушала, а утверждала общий порядок жизни.

Азартные игры строятся так, что игрок вынужден принимать реше­ ния, фактически не имея никакой (или почти никакой) информации. Таким образом, он играет не с другим человеком, а со Случаем. А если вспомнить, что У. Дж. Рейхман пишет: «Случай является синонимом... неизвестных факторов, и в значительной мере именно это подразуме­ вает обычный человек под удачей»60, то станет очевидно, что азартная игра — модель борьбы человека с Неизвестными Факторами. Именно здесь мы подходим к сущности того, к а к о й конфликт моделировался в русской жизни интересующей нас эпохи средствами азартных игр и почему эти игры превращались в страсть целых поколений (см. при­ знание Пушкина Вульфу: «Страсть к игре есть самая сильная из стра­ стей») и настойчиво повторяющийся мотив литературы.

«Жить с женою!., непонятно! Он не один будет в своей комнате, но их должно быть везде двое!.. Пот проступал у него на лице, по мере того, чем более углублялся он,в размышление. <...> То представлялось ему, что он уже женат, что все в домике их так чудно, так странно: в его комнате стоит, вместо одинокой, двойная кровать. На стуле сидит жена. Ему странно; он не знает, как подойти к ней... <...> Нечаянно повора­ чивается он в сторону и видит другую жену, тоже с гусиным лицом. Поворачивается в другую сторону — стоит третья жена. Назад — еще одна жена. Тут его берет тоска. <...> Он снял шляпу, видит: и в шляпе сидит жена».

Н. В. Гоголь

«На жениха надевают новую одежду, и он отправляется к невесте в сопровождении родственников и свата (сватом японский автор называет дружку, роль которого ему, по-видимому, не совсем ясна. —- Ю. Л.), а также красивого мальчика лет четырнадцати-пятнадцати, выбран­ ного для того, чтобы впереди них нести икону (словом «икона» перевод­ чик передает японское выражение, буквально означающее: «висячее изображение будды». — Ю. Л.) <...> усаживают мальчика на четырех­ колесную повозку, для чего на нее кладут доску, как скамейку.