The Temple of the Golden Pavilion

Юкио Мисима всю жизнь был заворожен этой идеей, смерть манила его, «прикрывая свой лик многообразием масок»; приходили и уходили страстные увлечения, временами писатель, казалось, надолго забывал о роковом магните, но с каждым годом тот притягивал его все сильнее,

Человек, думающий только о Прекрасном, не может не погрузиться в бездну горчайший раздумий.

Прекрасное склонно к разрушению, тем не менее люди пытаются завладеть этим прекрасным, но оно может отдаваться всем , но не принадлежит никому.

...Киото так ни разу и не бомбили...

Я был всецело поглощен мечтами о гигантском небесном прессе, который с одинаковой мощью раздавит живое и неживое, уродливое и прекрасное, обрушит на город невообразимые ужасы, несчастья и трагедии. Временами нестерпимое сияние весеннего неба представлялось мне сверканием лезвия огромного топора, занесенного над землей. И я не мог дождаться, пока этот топор опустится - с такой стремительной быстротой, что ни о чем и подумать не успеешь.

Красота - страшная сила, лишающая человека воли.

Чтобы меня принимали так же, как здорового и нормального, - да ни за что на свете, думал я, нипочём не унижусь до такого.

Я, всю жизнь уверяя себя, что недостоин любви, только о ней и мечтал

О чем мечтает мой желудок, я знал. О сладкой булочке и вафле. Душа могла грезить о неземной красоте алмазов, но брюхо упрямо требовало теста… Представляю, как обрадуются этим треклятым булкам люди, которые будут ломать головы, тщетно пытаясь уразуметь мои мотивы. «Смотрите-ка, он хотел есть! – воскликнут они облегченно. – Хоть что-то в нем было человеческое!»

Мои идеи не нуждались в "общественной поддержке". Я не собирался втискивать свои мысли и чувства в темные рамки, доступные пониманию общества. Я уже говорил и повторяю снова: основой самого моего существования была убежденность, что я недоступен ничьему пониманию.