Моя жизнь

Я много раз говорил: никакой я не художник. А кто же - да хоть корова, не угодно ли?

Кому какое дело? Я даже собирался так и изобразить себя на визитной карточке.

Зато, думал я, мое искусство не рассуждает, оно - расплавленный свинец, лазурь души, изливающаяся на холст.

Долой натурализм, импрессионизм и кубореализм!

В мастерских у русских рыдала обиженная натурщица, у итальянцев пели под гитару, у евреев жарко спорили, а я сидел один, перед керосиновой лампой. Кругом картины, холсты - собственно, и не холсты, а мой скатерти, простыни и ночные сорочки, разрезанные на куски и натянутые на подрамники.

И даже толкаясь на рынке, где по бедности покупал всего лишь кусок длинного огурца. В вещах и в людях - от простого рабочего в синей блузе до изощренных поборни-ков кубизма - было безупречное чувство меры, ясности, формы, живописности; причем в работах средних художников это проступало еще отчетливее.

По-моему, искусство - это прежде всего состояние души.

Кремль держит Москву, или Москва, Советы держат Кремль.

Примерно то же думал я о русском искусстве вообще.
Нет, в самом деле, всякий раз, как мне приходится размышлять или говорить о нем, я испытываю сложное, невыразимое чувство, замешенное на горечи и досаде.
Как будто русское искусство обречено тащиться на буксире у Запада.

Вообще терпеть не могу одежду и всю жизнь одеваюсь как попало. 

Не угасает огонь в лампе — и в моей душе. 

Тогда я понял, что в России не имеют права на жизнь не только евреи, но и великое множество русских, что теснятся, как клопы по углам.