Арабский кошмар

11.09.2024. Арабский кошмар. Роберт Ирвин. 1983 год.
В год 1486 молодой англичанин Бэльян ступил на землю загадочного Каира. Этот город, пропитанный ароматами пряностей и окутанный дымкой таинственности, встретил его калейдоскопом красок, звуков и ощущений, столь чуждых европейскому взору. Бэльян оказался в лабиринте узких улочек и величественных мечетей, где реальность переплеталась с фантазией, а истина скрывалась за семью печатями. В этом мистическом водовороте он встречает удивительных персонажей: мудрецов, чьи глаза хранят мудрость веков; дервишей, танцующих на грани миров; торговцев, предлагающих товары из далеких земель. Каждая встреча, каждый разговор погружает его глубже в пучину неизведанного, где грань между явью и сновидением становится все более зыбкой. Бэльян больше не уверен, спит ли он или бодрствует, являются ли его приключения плодом воображения или же он действительно прикоснулся к чему-то, находящемуся за пределами обыденного понимания. Так, балансируя на тонкой грани между двумя мирами, начинается путешествие в глубины человеческого сознания и в сердце древней арабской культуры, где каждый поворот судьбы может привести либо к просветлению, либо к безумию.
«Арабский кошмар» Роберта Ирвина уникальный литературный эксперимент, балансирующий на грани между явью и сном, реальностью и фантазией. Роман не столько романтизирует Восток, сколько деконструирует сами представления о нем. Автор играет с ожиданиями читателя, используя и одновременно подрывая устоявшиеся клише о «таинственном Востоке». Книга явно перекликается с «Тысячей и одной ночью» и «Рукописью, найденной в Сарагосе», заимствуя их структуру «рассказа в рассказе» и атмосферу волшебства, но при этом добавляет яркие мазки постмодернизма. Ирвин мастерски использует такое устройство своего произведения, где каждая новая история может оказаться сном или галлюцинацией, а может содержать ключ к пониманию всего повествования.
Язык романа богат и образен, насыщен метафорами и аллюзиями. Автор демонстрирует глубокое знание арабской культуры и истории, умело вплетая в повествование элементы фольклора, мифологии и философии Востока. Это делает книгу не только увлекательным чтением, но и своеобразным путеводителем по средневековому исламскому миру. Ирвин демонстрирует высокий уровень писательского мастерства, создавая сложный и многослойный текст. Автор умело жонглирует различными литературными приемами, создавая текст, который можно перечитывать многократно, каждый раз открывая новые грани и смыслы. Однако «Арабский кошмар» - не легкое чтение. Нелинейная структура повествования, постоянные переходы между реальностью и сном, а также обилие арабских терминов, концепций и культурных отсылок могут затруднить восприятие. Роман требует внимательного чтения, высокой концентрации и готовности к сложному, неоднозначному тексту. Произведение заставляет думать, анализировать и интерпретировать происходящее. Это не просто развлекательное чтение, а настоящий интеллектуальный лабиринт, требующий активного участия в расшифровке смыслов и символов. Книга поднимает глубокие философские вопросы о природе реальности, сознания и культурной идентичности. Помимо этого, Ирвин обращается к широкому спектру источников: от средневековых арабских трактатов и европейских путевых заметок до современной литературы и философии. Здесь можно найти отсылки к работам аль-Газали, Ибн Араби и других исламских мыслителей. Ирвин также включает элементы суфийской мистики и алхимии. Кроме того, в тексте присутствуют отсылки на европейскую литературу, от Шекспира до Джойса.
Роберт Ирвин мастерски создает захватывающую и сюрреалистическую атмосферу средневекового Каира. При чтении легко погрузится в мир, где реальность переплетается со сновидениями, а обыденное соседствует с мистическим. Автор умело использует детали, звуки, запахи и образы, чтобы воссоздать живой и дышащий город, полный тайн и загадок. Стоит отметить и оригинальность сюжета. «Арабский кошмар» представляет собой необычное сочетание исторического романа, фэнтези и философской притчи. Так что книга подойдет читателям, ищущим нестандартные литературные произведения. Стоит быть готовым к тому, что некоторые сцены и темы в книге могут показаться шокирующими или неприемлемыми для отдельных читателей. Ирвин не избегает описания жестокости, сексуальности и других табуированных тем, что может вызвать дискомфорт у более чувствительной аудитории.
Кроме того, стоит отметить, что сложность и многослойность текста Ирвина создают значительные трудности для перевода. Это может привести к потере некоторых нюансов и смыслов в переводных версиях (как уже происходило с «Алисой в стране чудес»), что может повлиять на восприятие книги читателями, не владеющими английским языком.
«Арабский кошмар» — это произведение, которое может как очаровать, так и оттолкнуть. Но для тех, кто готов принять его правила игры, оно предлагает уникальный и незабываемый литературный опыт. 8 из 10.

Никогда не засыпала за чтением путеводителя, но теперь, прочитав роман Роберта Ирвина, могу представить на что будет похож сон, созданный плавным и незаметным переходом из литературной реальности в мир сновидений. Только что перелистывались страницы с описанием достопримечательностей, обычаев, кулинарии, погоды и вдруг все это оживает. Знойные улочки Каира, покрытые пылью истории, наполняются причудливым сюжетом и диковинными персонажами. Колдуны, алхимики, сказители, прекрасные дамы и говорящие обезьяны перекраивают ткань бытия по законам, не поддающимся пониманию. Каждая дверь древнего города - это тайна, которую надо открыть и разгадать. Каждый встреченный человек запускает цепочку событий, полную загадок, с одинаковым успехом способную ввергнуть в смертельную опасность или подарить неземное наслаждение. Прочитанные ранее притчи становятся реальностью, а события, случавшиеся наяву, возвращаются сказками. Сюжет дурманит сознание и с легкостью дарит все более глубокое погружение в состояние сна. Где каждый предмет и событие является символом. Где практически невозможно невозможно отличить иллюзию от действительности. Где у каждого есть двойник. Сон бесконечен. Он длится и длится. Переходи в новые стадии, погружаясь все глубже и пропитываясь атмосферой абсурда и недосказанности, незавершенности.

Клубок историй, составляющих основу "Арабского кошмара" бесконечен. До конца его не распутать, но ухватиться за сюжетную нить, ставшую точкой отсчета можно. Англичанин Бэльян, шпионящий на Францию, приезжает в Каир паломником. Остановившись на ночлег он видит сон, в котором он приезжает в Каир и там видит сон, в котором Зулейка обучает его эротическим премудростям. Полеты сменяются погонями. Мусульманство и христианство ведут непрекращающийся спор. Бэльян возвращается к одним и тем же моментам, встречам, мыслям снова и снова, запутываясь все больше, будучи не в состоянии понять кому можно верить, а кого следует опасаться и избегать. Кто друг, а кто враг в череде событий и кто главное действующее лицо в этой веренице историй, ни одна из которых не заканчивается, перетекая в другую. Сбивая с толка сменой места и действующих лиц, добиваясь полной дезориентации. Остается только размышлять о симметричности приключений и снов. Все двоится для сновидца - два султана, две женщины, два состояния сознания. Да и сам он уже не в единственном числе. Он уже стал героем одной из историй сказителя Йолла, рассказывающего на площади всем желающим, включая самого Бэльяна, про обыкновенных людей с которыми случаются необыкновенные истории. Он участник сна и его зритель.

Чарующая атмосфера Востока отлично подходит для размышлений о природе сна, возможности познать его истоки и смыслы, доступность управления своими действиями внутри сновидения. В этом романе не будет линейной истории и однозначного финала. Не все загадки будут разгаданы. Ведь лишившись таинственности история утрачивает свое очарование.

Почему решил прочитать: знаковый постмодернистский роман от специалиста по арабскому Средневековью
В итоге: в "Арабском кошмаре", как и в "Спи" Пелевина , герой, шпион-паломник, незаметно дрейфует от сна к реальности и обратно, без каких-либо стыков.
Колоритный, далеко не глянцево-сказочный, Каир пятнадцатого века. Нюансы средневековой политики, пересекающиеся интересы Англии, венецианской республики, османов и египетских мамлюков.
Отлично написанная, но пустая вещь.
Три сотни страниц бессмысленно кружить по Каиру, чтобы на последней паре страниц рассказать про мировой заговор мистиков и обосновать появление сказок Тысяча и одна ночь .
За что спасибо роману:
почитал про версии истории создания ТЫСЯЧИ И ОДНОЙ НОЧИ и про переводы на европейские языки. Сейчас будет шок-контент: вы не поверите, но две самые известные истории (АЛИ-БАБА И СОРОК РАЗБОЙНИКОВ и ВОЛШЕБНАЯ ЛАМПА АЛАДДИНА) не являются частью ТЫСЯЧИ И ОДНОЙ НОЧИ. Просто кто-то из европейских переводчиков включил эти истории в цикл. На Востоке и не знают, что Али-Баба и Аладдин – это из 1000 и 1 НОЧИ. Кстати, даже ПУТЕШЕСТВИЯ СИНДБАДА – достаточно поздние добавления к циклу, хоть и входят в него.
Перечитал уникальную историю мамлюков – от захвата власти до эпичной финальной резни. Предельный случай гвардейского переворота.

• Посмотрел карту средневекового Каира. Теперь наглядно знаком с его топологией.

Сновидение – один из основных творческих приемов двадцатого века, и от «Алисы» Кэрролла до «Inception» Нолана рассказчики пытаются постигнуть суть сновидения и разложить по полочкам его структуру. Выполнил ли эту задачу Роберт Ирвин? Нет, он скорее твёрдо настаивает на том, что сновидение в принципе непознаваемо и в этой своей непознаваемости подобно божеству. И подобно тому, как любая религия терпит крах, пытаясь познать бездну божества, так и попытки объяснить сновидение всегда упираются в тупик. Более того, особо мстительные божества и сновидения обычно наказывают назойливых смертных, посягающих на их тайны.

Поэтому потенциальный читатель может быть разочарован в «Арабском кошмаре», выстроенном Ирвином именно как непознаваемое сновидение. У романа нет чёткой структуры, какого-то сильно выдающегося главгероя, роман не выложен, удобно нарезанный на главы, на тарелочку с каймой арабской вязи для дегустации потребительскими массами. Но неудовлетворенность «Арабским кошмаром» сродни неприятию «Хазарского словаря» из-за того, что тот написан в форме словаря. Господа, «Хазарский словарь» написан в форме словаря, потому что это и есть словарь; «Арабский кошмар» на то и кошмар, что он не призван вас как-то особо напугать (если б был призван напугать – назывался бы «Арабский ужас»), или рассказать какую-то там одному вам нужную историю, оправдав ваши (ха-ха!) ожидания. Он призван породить у вас ощущение липкого болезненного лихорадочного сновидения, одновременно возбуждающего и отвратительного. Вспомните свои худшие сны: когда бежишь и не можешь убежать, когда вязнешь в липком киселе воздуха, когда оказываешься голый на улице, потом внезапно взмываешь ввысь, пылая от стыда, а в следующий момент падаешь в непроглядно-чёрную смолу, вязкую, как каирская ночь, а вокруг ходят отзвуки людей, вроде бы знакомых, но здесь и сейчас необъяснимо пугающих. Вспомните ночные поллюции и поползновения к соитию непонятно с чем. Помните? Тем лучше для вас. Не помните своих снов? Тогда у вас арабский кошмар.

Сновидение Ирвина и словарь Павича очень схожи: они не хорроры, и не триллеры, и не постмодернизм боже упаси. Это скорее историко-искусствоведческие работы с сильным упором на бессознательное, и сюжет там прослеживается очень тонким узором, пропадающей вязью на самом краю обширного полотна. И самый ужас в том, что узрев это полотно целиком, раскрыв все связи и полунамёки, можно и немного двинуться умом. Странная догадка пронзает уже на первых страницах книги: понимаешь, что арабский кошмар, ужасная колдовская болезнь, от которой нет лекарства, вполне может оказаться нашей повседневной жизнью со всеми её страданиями, похмельями и бессмысленностью. И тогда хочется поскорее крепко заснуть, чтобы избавиться от мучений.

Отдельной строкой как всегда низкий поклон издательству Симпозиум за неоднократное знакомство русскоязычной публики с Ирвином и с другими великолепными писателями, а Андрею Бондаренко за обложки. В издании 2011 года воспроизведены гравюры шотландского художника Дэвида Робертса (1796—1864). В 1834 году Робертс совершил путешествие в Египет, посетил Александрию, Каир и Нубию (южный Египет). Его карандаш и кисть фактически послужили ему не существовавшим в ту эпоху фотоаппаратом, сохранив для нас виды этих мест, мало изменившихся со времен сонного паломника Бэльяна.

картинки

Три с половиной чёртовых вордовских страниц с заметками и цитатами, а в голове - ни одного шевеления. Как после того липкого кошмара, от которого ты уже совершенно отделался, но не спешишь думать о чём-то другом, просто опустошённо замираешь. На самом деле в теме страшных сновидений я полный профан - мне никогда не снятся кошмары. В юности к романтике ещё примешивались иногда лёгкие бытовые ужастики, вроде опоздания на экзамен или на поезд. А теперь в основном всё отлично: здорова, не нуждаюсь, нет проблем и всё кругом в шоколаде. Мечты, прокравшиеся в сон. Может быть, отчасти поэтому, несмотря на некоторые жуткие сцены и вопреки той грязи, что частенько встречалась в этом чудо-путеводителе по Каиру, "Арабский кошмар" сразу же затянул меня внутрь книги. Это был потрясающий опыт - пройтись по лабиринту египетских улиц и страшных снов, смешивающихся с реальностью.

"Арабский кошмар" предлагает нам совершить путешествие по реальному средневековому городу в нереальных кошмарах сна, который больше похож на лабиринт, созданный изощрённым мастером. Читатель при этом выглядит как Джордж у Клпаки Джерома. То есть он держится бодрячком, знает, что где-то есть выход и уверен, что может его найти. Наивный! Здесь каждый поворот рождает новую дорогу в неизвестность. Поиск осложняется ещё и тем, что лабиринт этот зеркальный, с искорёженной симметрией снов и реальных приключений и всех взаимосвязанных событий. В начале книги возникает лёгкая ассоциация с книгой-перевёртышем Стругацких, но тут совсем другие возможности: реальность во сне, сон в реальности, сон во сне другого человека, человек во сне другого спящего человека и так бесчисленное количество раз. При этом сны имеют много уровней, на каждом из которых свои герои, и все действия зависят от того, куда ты попал. Но самое удивительное - это, пожалуй отношения сна и реальности, их переплетение, почти неосязаемое, но имеющее место и складывающееся в одну ладную историю.

Что приятно радует глаз, здесь вообще всё построено на единстве и борьбе противоположностей. Сон - явь, мечты - истории. И везде внутри есть свои собственные пары. Ах, эта магическая цифра два!

При всей закрученности и сложности сюжета, при всех описанных кошмарах, Ирвин ироничен, что тоже подкупает и примиряет с неприятностями, таящимися в книге. Скажу больше, мне роман показался местами даже смешным. Автор описывает город и персонажей, даже самых сирых и убогих, с большой нежностью и
долей юмора. Кроме того, он довольно уморительно сдабривает повествование забавными (в хорошем смысле этого слова) восточными мудростями и прямо нас предупреждает, чтобы мы не возлагали никаких серьёзных надежд на повествование:

После такого интересного эксперимента с новыми "Тысяча и одной ночью" даже как-то печально звучат слова автора в одном из его поздних интервью:

Когда я учился в Оксфорде, я подвесил к потолку доску, которая висела прямо над моей подушкой. На ней было написано: «Ты проснулся — запиши свой сон». Ну и потом я написал роман «Арабский кошмар», который полностью посвящен снам. Но с годами я пришел к выводу, что все это пустая трата времени. Сны бесполезны и скучны, я ни разу не увидел во сне ничего, что пригодилось бы мне в романе или рассказе.

И наконец я оставлю под катом немного заманчивых цитат, этакие

Не смогла я подружиться с этой книгой. Хотя она и рекомендуется и издается во многих странах .Конечно я оценила восточный колорит - тут придраться не к чему, так и идишь все эти улочки, так и вздыхаешь горячий воздух Кабула, знакомишься с его обитателями мусульманами, их обычаями, египтянами и их легендами. Но это все оказалось для меня фрагментарно, я не видела в книге сюжета, не понимала к чему все это ведется.
Действительно странно и непонятно, где сон, где явь. Да и сама эта болезнь под названием Арабский кошмар очень странна. Если автор пытался донести до читателя различие между сном и явью, мне было непонятно, если пытался объяснить суть сна, опять та же беда. Книга оказалась мне не по зубам. Мне она сама казалась кошмаром, какой то чушью. Встречаются странные персонажи, которые конечно могут быть только во сне или в каких то легендах, что мне совершенно не нравилось, я не люблю ни мифы, сказки. И если бы не эти напоминания о знойном и ярком Востоке, жаре, пустыни, горячем воздухе, всех этих торговцев и зазывал о которых я люблю читать в книгах других авторов, так как сама выросла чуть в схожих условиях, то я бы наверно бросила книгу .Но даже дочитав, я ничего от нее получила. Видимо не доросла до понимания.

Очень странное это ощущение: читать роман, написанный в форме путеводителя по средневековому Каиру, или путеводитель по снам, написанный в форме романа про средневековый Каир, который похож на фильм "Начало", только с восточным колоритом и туповатым английским шпионом вместо ди Каприо, где реальность дробится на множество уровней, некоторые районы города проваливаются в сны, герои рассказывают сказки, в которых герои рассказывают сказки, а по улицам бродит веселый сказитель Роберт Ирвин, тьфу, Грязный Йолл, который пишет "Тысячу и одну ночь" и еще "Рукопись, найденную в Сарагосе" - а нет, не ее, а "Арабский кошмар".

Несмотря на опыт автора в тонких делах восточных, "Арабский кошмар" - не восточная литература, разве что восточная литература, которая снится европейскому читателю. Провести читателя по лабиринту снов вызывается Бэльян, который притворяется паломником, но на самом деле приехал в Каир пошпионить. Впрочем, ему ни удается ни то, ни другое - с самого начала Бэльян крепко увязает в паутине снов, как муха в меду. Вообще он несколько глуповат и сворачивает с пути истинного, стоит его только какой вкусняшкой поманить; саксонская логика в момент пасует перед восточной интуицией и ощущениями - хорошего проводника нам дали, да, читатель? Ирвин выстраивает повествование по классической арабской схеме: это сон внутри сна, который внутри сна; рассказ внутри рассказа внутри рассказа, где сама книга становится дополнительным уровнем повествования. Можно самому выбирать, где проходит грань между сном и явью, реальностью и легендой - и, более того, при каждом прочтении выстраивать этот хрупкий мостик заново. Не мостик даже, а тот канат, по которому идет в романе канатоходец-сомнамбула.

Помимо сложного построения и расщепляющейся реальности в книге хватает всяких разных отсылок и аллюзий, вроде мелькнувшего в конце путешественника из Сарагосы (почти как монах Баскервильский у Эко). Даже жаль, что арабское средневековье - это не моя тема, потому что среднестатистический читатель, не подкованный в восточной культуре, едва ли с ходу отыщет все пасхалки и культурные слои. Что ж, с другой стороны, это повод перечитать книгу еще раз: "Арабский кошмар" как раз из тех, что при повторном чтении открываются с новой стороны.

Чтение этой книги действительно превратилось для меня в сущий кошмар. Начал я с аудиоверсии, но совсем не пошло, и к пятой главе я сдался и перешел на чтение глазками электронного варианта. Но лучше не стало, мне буквально приходилось уговаривать себя продолжать чтение.
"Давай, крепись, должно стать интересно" ,- говорил я себе. "Это же твоя любимая тема сновидений."
По сюжету в средневековый Каир под видом паломника приезжает шпион из Европы по имени Бэльян. Не успев начать воплощать свое задание, он оказывается поражен непонятной болезнью под названием "Арабский кошмар", которая размывает границы снов и реальности. Все у него перемешивается в кучу, сны, сны-во-снах и реальность. К тому же его начинают использовать в своих целях какие-то мутные личности и организации, которые за ними стоят. Идея замечательная, но...воплощение мне показалось просто ужасным. Нудный и тягучий, усыпляющий язык повествования, бесконечные нелепые и абстрактные истории, какая-то дикая мешанина всего со всем, и, в итоге, все оказалось настолько гротескно для меня, что разум отказывался воспринимать происходящее в книге.
Конечно, я понимаю, что глупо требовать от темы сновидений какой-то логики и упорядоченности. Для меня это не секрет. Я сам несколько лет вел дневник собственных сновидений и составлял их "картографию". Но все же в этой книге вместо повествования такая "мутная вода", что в процессе чтения я либо засыпал, либо откровенно раздражался. Концовка просто убила. Никакого внятного завершения. Весь затраченный труд и напряжение оказались напрасными. "Алиса в стране чудес" или произведения Кафки выглядят просто учебниками по логике рядом с этим бредом.
Еще эту книгу критики сравнивают с романом Умберто Эко "Имя Розы". Пффф, а смысл сравнивать пульку для пневматического пистолета с тактической крылатой ракетой? Не покупайтесь на это сравнение. "Имя розы" отличается блестящей детализацией и продуманностью всего сюжета, в "Арабском кошмаре" же, как натекло из головы автора на бумагу, так и застыло. Есть, конечно, любители и на такую литературу, но я не из их числа.

Говорят, в давние времена на свете была Книга Песка. Знающие ее тайны могли преобразить землю в воду, а воду в землю. Могли они изменять направление ветров, людских голосов и сторон света. Из пепла слепить вазу, а из зла и глупости возродить в человеке мудрость и добрый нрав. И хоть по сию пору много искателей страждет поймать ее своим взглядом, нигде уже не слышно и не видно и деяний ее и деятелей. Говорят дальше многое: что была она была она украдена и переведена на латынь, а вместе с ней ушла и сила; что поглотило ее Чудовище Ночи, но смогло в себе одолеть и разломалось на тысячи частей; даже что скрывает ее обычный торговец в своей книжной лавке неподалеку. Но чаще всего сулят по рассказам воров с севера. Они вспоминают, что были до них те, что помогли одному ученому найти ее. И первое о чем тот сказал Книге было велением увидеть секрет, благодаря чему способна она на такие могущества. В тот же миг захлопнулись ее страницы, и на людей упала буря из песка, порвала им кожу и глаза их, а после унеслась с громом ввысь. В речах мудрецов можно услышать , что был это волшебный песок, вместе с ним ушло и все волшебство. Но не бывает в мире так, чтобы нечто исчезало и забывалось без малейшего остатка. Уверены мудрецы стоит найти лишь только горстку того волшебства и втереть ее себе в глаза, так сможешь ты в любой книге прочесть великие тайны. Но где искать его – не может сказать никто. Историю эту передавали из уст в уста, от отца к сыновьям, от учителей к ученикам, от любителей небылиц к малодушным простецам. Все помнят и все знают ее. Знал ее и я, живущий в пустыне. И пришла в мою голову мысль, прохладная и свежая, как родник: вряд ли кто-то пробовал втирать себе в глаза песок хоть какой-либо. Осмелев от радости, упал я на колени, зачерпнул горсть и закопал свое видение до хруста на зубах. Единственное, что ощутил я были кровь и боль. Горечь залила мое сердце. Понял я, что будут говорить обо мне лишь в нелепых рассказах с этих пор. И тогда решил я говорить всем встречным мне, что глаза мои потому ранены, что я и есть тот, кто закрыл страницы Книги. За краткий миг, что был я с ними наедине, смог я постичь все ее тайны, что по силам мне менять небо и землю местами, превращать кого угодно в диковинных зверей, сделать Луну Солнцем, а Солнце Луной. Но ничего из этого не смогу я проделать без силы, что исчезла в тот день. Мало кто верил мне, в основном только отмахивались и шутили. Просили: расскажи же тогда хотя бы сам способ, без его воплощения, ведь понимать то ты его все равно можешь, и раз так, то напиши новую Книгу. Деваться было некуда. Собрал я все старые сказки, подслушал свои сны и написал. Выглядела она чудно. Авторитеты сравнивали ее с великими трактатами. И стоит она сбоку по всему миру у книжных торговцев. Вроде бы все вышло так, что можно заподозрить необыкновенную причину у этих дел. С довольством вспоминаю я ту кровь и боль, что мне довелось испытать и понимаю, что не глупость то была, но великая мудрость.

Нет, сначала, конечно, была идея написать что-нибудь в духе автора: с участием Обезьяны, историю внутри истории, сон, не имеющий ни начала, ни конца. Однако поразмыслив, я решила, что Роберта Ирвина мне все равно не переплюнуть, и вот даже не доплюнуть, и дабы не оказаться измазанной своей слюной, я обратилась к написанию рецензии в стиле стандарт.

Начну как раз с того, что стандарт и книга Ирвина ни разу не встречались. Стандарт это что? Завязка, развитие, кульминация, спад, развязка. Ничего из этого вы здесь не найдете. Что рассказывает нам аннотация? В конце 15 века паломник из Англии по имени Бэльян прибывает в Египет с двумя миссиями: посетить монастырь и разведать насчет численности войск султана. Забегая вперед, скажу, что обе миссии он провалит. Оказавшись в Каире и не получив визы для продолжения путешествия, он вынужден задержаться в этом месте смешения множества религий, месте снов и кошмаров, историй, рассказанных на площади. Каир поражает Бэльяна своей экзотикой и непохожестью на виденное раньше. Он мгновенно попадает под власть атмосферы этого города да еще и заболевает болезнью, что не встречается в Европе. Откровенно говоря, она встречается только в Аравии. Болезнь эта представляет собой кошмар, преследующий вас в сновидениях и немедленно забываемый вами по пробуждении. Болезнь оказывает влияние не только на психику человека, но и на его тело. Проснувшись, больной неизменно обнаруживает себя в луже крови, сочащейся из его ноздрей, ушей и рта. Этот-то "подарочек" и подхватил паломник Бэльян. С этого момента сновидения и реальность начинают смешиваться, становясь продолжением друг друга, поэтому сюжет дальше роли не играет.

При прочтении меня зацепила фраза "планы внутри планов". Кто читал "Дюну" Фрэнка Герберта, тот поймет. Эти слова из космооперы-легенды, тем не менее, отражают суть и романа Ирвина, а также "сны внутри снов", "истории внутри историй". Бэльяну снится, что ему снится, что ему снится, что он бодрствует. Где сон? Где пробуждение? Кто из встреченных им персонажей существует в реальности? Вот задачка для читателя. Герой бродит по Каиру, превращающемуся в город-грезу, город-кошмар. Проститутка Зулейка гостеприимно раздвигает ноги, а ее сестра-маньяк несет смерть клиентам их отца. Учитель Снов лечит страдальцев от кошмаров, а сказитель с площади оборачивается автором "Тысячи и одной ночи". Планы внутри планов, истории внутри историй. Вместе с Бэльяном читатель теряется в царстве снов и принимает на веру все, что видит вокруг. Скажу откровенно, я поставила книге "5" именно потому, что купилась на уловки Ирвина и поверила в этот его бред со вкусом крови и шафрана.

Стоит отметить, что Роберт Ирвин - ученый-арабист, специализирующийся по Средневековью. Он написал комментарии к "Тысяче и одной ночи", а также несколько трудов в этой области. Арабы и Средневековье - его конек, поэтому атмосфера Каира ему явно удалась. Улочки, где в грязи копошатся бедняки, дворцы, где изнемогают от лени султаны и их наложницы, манускрипты, написанные вязью и наполненные загадками и тайнами - все это составляет колорит Востока, и ты невольно попадаешь под его обаяние.

За своими серьезностью и пафосом Ирвин прячет улыбку. То возникают намеки на психоаналитиков, то сама собой образуется теория возникновения жизни на Земле с участием инопланетян-обезьян. Сам не замечаешь, как этот бред органически встраивается в канву повествования и уже не вызывает отторжения. Чем дальше в лес, тем больше сносит Ирвина в современность, тем сильнее он старается продемонстрировать бредовость и фантасмагоричность жизни сегодня. Пятьсот с лишком лет прошло с момента событий в романе, а мир не изменился. Политики распоряжаются нашими судьбами, знахари выманивают у нас деньги, а мы сидим и слушаем истории, развесив уши, вместо того, чтобы хоть что-нибудь предпринять.

Вообще книгу Ирвина про сны и сновидения нужно читать хотя бы для того, чтобы понять, как правильно и захватывающе построить сюжет, где нет романтики, а детектив и триллер хромают на обе ноги. Роман Ирвина оставит вас в недоумении и желании перечитать книгу внимательнее, дабы убедиться, что вы не проспали ни одного ключа.