Колымские рассказы

Сложно оценивать подобные книги. Потому как удовольствия от прочтения точно не получишь. Такого вот книжного наслаждения, когда страницы "проглатываются". А оценить только на своих впечатлениях "не очень" не выходит. Потому что очень от мысли, что такое было.
Я долго пыталась вспомнить хоть что-то из школьных уроков на эту тему. И не смогла. Не в силу прошедших десяти лет и плохой памяти. А в силу того, что не говорили. Упомянули вскользь, исподволь, да и хватит. Давайте еще раз войну разберем, там все молодцы. А в учиненных властью ошибках, пороках да и вообще чем-то неприглядном разбираться противоречит школьной программе.
Страшно читать-то. Просто страшно и безысходно. И сказать-то особо нечего от мысли о правдивости. Легко читать, если знаешь, что за всем стоит фантазия автора. И практически невозможно, если строки написаны чуть ли не кровью.
Очерки из жизни за чертой. Короткие истории о том, как выживали и доживали. Как промерзали до костей, голодали до полнейшего стирания хоть каких-то чувств. Как не оставалось ничего. Просто ничего, потому что не было того, за что хотелось бы цепляться. Искалеченные судьбы и загубленные жизни - вот что хранится под обложкой.

Каждый рассказ - это свидетельство зверств, убийств и крови. Свидетельства о сломанных людях и выженных душах. Каждый рассказ наполнен тем ужасом, который пришлось пережить миллионам осужденным за "колоски" и убитую козу. И если в фашисткой Германии был Аушвиц-Биркенау, то в Советском Союзе была Колыма. На Колыме не было печей, но был издевательский лозунг:

Но когда этот труд превращает людей в доходяг, за две недели, делая из здорового, физически-крепкого человека - существо на грани смерти, то это не труд, а убийство. И каждый Иван Иваныч (58 статья, враг народа, во многих случаях просто интеллигент) был обречен на геройскую трудосмерть, а что же тогда с убийцами, ворами и насильниками? Это был социально-близкий элемент, друзья народа и он помогал государству бороться с врагами.

Лагеря калечили людей физически и психически. И страшно читать, про то, как офицер рассуждающий о высоком, в лагере чешет пятки вору. Люди принимали яд, лишь бы больше не страдать. И каждый ломался, кто-то выживал, но не мог привыкнуть к воле, а кто-то как Шаламов - выжил и сохранил душу. Но он, проявил еще большую силу духа, вернувшись в те времена и написав об этом. О том, что мы должны помнить всегда, как сам сказал автор

Потому что это зло, зло в чистом виде. Истребление советсткого народа. То, что не должно повториться.
И никогда, никогда нельзя шутить на тему лагерей.

Я с благоговением и ужасом читал Колымские рассказы, и это чувство, навсегда, останется со мной. Варлама Тихоновича я не смог до конца понять, но увидел в нем сильного и живого человека.
А выводы? Помнить.
И Жить. Потому что мы можем жить.

Эта книга действительно уникальна. Хотя бы потому, что здесь соединены талант писателя и знание темы. Шаламов в общей сложности провел на Колыме (в лагерях) 16 лет. И, видимо, лишь милость Господа помогла ему пройти все это. Для того, чтоб донести эту правду конлагерей до нас. Не в форме эпопеи (это сделал Солженицын). А в форме коротких, удивительно сильных рассказов.
В некоторых - целая судьба, в других - эпизод. Вот мы видим, как два зэка откапывают тело умершего товарища. Зачем? Им просто-напросто холодно, дико холодно, и их может спасти эта одежда покойника. Или в другом рассказе мы видим, как конвоиры просто-напросто убивают людей (рассказ "Ягоды"). Причины нет. Просто кто-то им сильно не нравится.
А вот рассказ-судьба. "Галстук". О том как девушка из эмигрантов поверила в счастливую жизнь в стране Советов. Оказавшись здесь она тут же - и это было системой - попадает в концлагерь. И Шарламов сразу дает нам очень сильную деталь, характеризующую все ту систему. На допросе ей ломают ногу. Да что же это были за допросы такие?
И таких пронзительных деталей у Варлама Шаламова много. Плюс к тому - его язык образен. И вместе с тем рассказы легко читаются. Мы видим, как это было...
Прочтите Шаламова. Хоть несколько рассказов - они относительно короткие, времени много не надо.
А дадут они вам много.

Нельзя (на самом деле можно) говорить о Шаламове и не вспомнить о Солженицыне. Существует такое противопоставление одного другому. В некоторых случаях, даже разделённое на непримиримые лагеря. Но прежде, чем окунаться в эти распри - я всё таки скажу своё отношение к "Колымским рассказам".
Прежде всего, как хорошо, что Шаламов выжил. Он кажется хорошим человеком, по крайней мере, человеком не потерявшим представления о чести и достоинстве. А чем больше таких людей, тем лучше. Людей, которые может быть всё ещё не знают как надо, но уже точно знают, как не надо делать, как не надо жить.
К тому же, он может рассказать о пережитом аде. Таких людей - способных рассказать - их ведь единицы. Если вы читали воспоминания Окуджавы о том, как его мать вернулась из лагерей - то вот это вот, когда человек сам не свой, в постоянном, обращённом глубоко во внутрь, молчании - оно, думаю, естественно. Выйти от туда - чудо. Испытывать судьбу ещё раз, говорить то, чего лучше не говорить - зачем? А уж что-то записывать, пусть даже в стол - Боже упаси.
Поэтому я, например, не представляю себе (на самом деле представляю), как можно редактировать рукопись "Колымских рассказов". Она, как документ - вырывается во внеоценочную область. Однако Шаламов не хотел просто задокументировать пережитое. Ему нужен был новый язык. Он хотел добиться новой художественности отменив, для начала, эту художественность, лишив свой язык её. У него есть интересный момент в одном из рассказов. О том, как выживание в лагере сузило область употребляемых слов буквально до пары десятков. С последующим описанием того, как ему стала возвращаться возможность думать и говорить, когда чуть улучшившаяся ситуация позволила. И как он там вспомнил какое-то, давно забытое, умное слово и как радовался и как кричал его целыми днями. Вот проза Шаламова она такая - без умных слов, без описания цвета глаз (потому что, "на Севере ни у кого не было цвета глаз"). И тем не менее эта проза имеет приставку - художественная. Он хотел новым, специальным, приближенным к аду той жизни, языком - поведать нам о всём, что было. И, заодно, задать вопросы: а что человек? а что свобода? а что я?
И как бы (с какой степенью тяжести) не воспринимались его рассказы - при должном желании читателя - ко всем ним можно отнестись, как к художественной литературе. Хорошо это или плохо? Я не знаю. Но именно это и есть корневое различие Шаламова и Солженицына.
В "Одном дне Ивана Денисовича" собственно та же вещь. Это, при всей тяжести (особенно, когда подумаешь, что это ещё был хороший день) - тоже художественный рассказ. Рассказ, тем не менее, всколыхнувший огромную волну! Именно его публикация позволила Солженицину взяться за "Архипелаг ГУЛАГ" - к нему посыпались письма от тех, кто там был и смог выжить.
Шаламов, кстати, об "Одном дне" отзывался плохо, в том роде, что не лагерь, а пансионат. В некотором роде - это можно считать правдой - во всех лагерях ГУЛАГа сложно было выжить, везде был ад и сам Солженицын выжил только волею случая. Но на Севере - был ад возведённый в степень. Однако стоит ли меряться несчастьями и кидать обвинения в том, что "ложками едят". Хотя я помню, как берёг свою ложку Иван Денисович и носил её с собой повсюду, запихнутую в валенок.
Но своему главному труду Солженицын дал подзаголовок "Опыт художественного исследования". И я, понимая, что именно там художественного - осознаю, "Архипелаг ГУЛАГ" - это, в первую очередь, документально-исторический документ. Память народа, если угодно, которую народ так исступленно пытается забыть, отодвинуть подальше.
С Шаламовым такого никогда не будет. Суровая, ледяная - и всё таки художественная - проза. Понимаете? Вот, что можно сделать с его рассказами или что можно сделать за его рассказы? Они ведь не подрывают веру, правда? Такого, как описано в его книге, конечно, не должно быть - только ведь и сейчас в тюрьмах не сахар, так?
Другое дело - Солженицын. С его ГУЛАГом можно смело идти в суд. А каждый прочитавший уже не может забыть цифры, причины, следствия и обвинения. Вот ключевое слово - обвинения. Шаламов выстрадал право на свою жизнь. Солженицын выстрадал право на свой Нюрнбергский процесс. И пусть его так и не случилось (у нас, знаете ли, и журналистские расследования с документами незаметно проходят) - всё ещё может быть. И памятники надо открывать не тому, чьё имя стоит на обложке Архипелага, а всем тем, кого "автор" перечислил в конце. Так будет понятнее.
В общем, я хочу сказать простую мысль. Для меня Шаламов и Солженицын - это две одинаково честных стороны одного предмета. И если человек читает одного из них - это автоматически повышает его в моих глазах. Если читает обоих я становлюсь немножко влюблён.

Что мне особенно понравилось в его прозе-в ней нет нравственной поучительности.Нет,и слава богу,что нет! Ведь как точно говорил сам Варлам:"Искусство лишено права на проповедь. Никто никого учить не может, не имеет права учить... Новая проза — само событие, бой, а не его описание. То есть документ, прямое участие автора в событиях жизни. Проза пережитая как документ... Проза будущего — проза бывалых людей». Шаламов и не пытается учить или морализировать над пережитым. Он предоставляет читателю добытые им факты «смотря на себя как на инструмент познания мира, как совершенный из совершенных приборов...". То ,что пережил этот писатель страшно до истошного крика "Внутри все было выжжено, опустошено, нам было все равно, и дальше завтрашнего дня мы не строили планов"
"Шелгунов был поражен низостью людей, которые окружали его. В лагере не было героев. Шелгунов не хотел верить, что девятнадцатый век обманул его. Глубокое разочарование в людях во время следствия, этапа, транзитки вдруг сменилось прежней бодростью, прежней восторженностью."
"Моим спасительным последним были стихи — чужие любимые стихи, которые удивительным образом помнились там, где всё остальное было давно забыто, выброшено, изгнано из памяти."

"Ты упадешь на снег в метель,
Как на пуховую постель,
Взметенную погромом".
Мария Блинова

«Колымские рассказы» не только пугают, но и заставляют взглянуть на жизнь по-другому. Например, перестать жаловаться на судьбу и жалеть себя, ведь нам повезло несказанно больше, чем нашим предкам, отважным, но перемолотым в жерновах системы.

"Доколе, Боже мой, доколе,
Предав все лучшее тщете,
Нам ставить памятники боли
И распинаться на кресте?"
В.Шаламов"Реквием"

Варлам Шаламов все претерпел,выпил чашу безумных мук до самого дна ...
И если после стольких вьюг
Заговорит над нами юг –
Мы не поверим югу.

***
Я видел все: песок и снег,
Пургу и зной.
Что может вынесть человек –
Все пережито мной.

И кости мне ломал приклад,
Чужой сапог.
И я побился об заклад,
Что не поможет Бог.

Ведь Богу, Богу-то зачем
Галерный раб?
И не помочь ему ничем,
Он истощен и слаб.

Я проиграл свое пари,
Рискуя головой.
Сегодня – что ни говори,
Я с вами – и живой.
В.Шаламов.
И невозможнл,правда невозможно быть равнодушным ,читая его рассказы, они пронизаны холодом от которого стынет все. "Равнодушных среди них к моим работам ещё не было. Поэтому мне надо работать. Повторяю, это мой единственный шанс оправдать прожитую жизнь. Времени уже мало».
"Я не люблю слова «потрясен», — слишком часто мы его произносим. Со мной происходило нечто иное: какая-то тяжелая, могучая поступь вошла в пространство, в меня, в судьбу... Мощные, небывалые в русской прозе нашего времени, шаги Большой Прозы. Я никогда не любил бойкую, дробную, эффектную прозу, начавшуюся в русской литературе новейшего времени с Андрея Белого (как правильно заметил Борис Пастернак), с его нарцисстически-гениальной прозы (уникальность которой требует особого подхода, вне зависимости от ее последствий). Я равнодушен к «Мастеру и Маргарите» М. Булгакова, для меня это — «литература» (в смысле: «все прочее — литература»), не люблю прозу Набокова (которая так и остается для меня «бенгальским огнем»; к «Лолите» я отношусь, «как положено»). До знакомства с «Котлованом» Андрея Платонова (произведением, ставящим его автора, на мой взгляд, в один ряд с Джойсом, Селином и Кафкой), я не мог знать, что «эффекты» его стиля были мучительным нащупыванием нового, гениального пути автора в русской словесности.
«Обо мне писали много, стихи, есть даже песня. Ничто из них мне не нравится. Это стихотворение — лучшее, написанное обо мне, единственное, верно соответствующее мне и моему творчеству».
В.Шаламов

СТЛАНИК НА КАМНЕ

Землю и почву — более суровую знал он, чем ту, в которую
ныне хороним.

Прощаемся с Шаламовым.

Тело Литературы, мясо Поэзии, при «градусах» ада колымского,
оторвать от железа, с кусками железа, с его плотью! — такое он со-
вершил.

Был — как умерший при жизни для жизни....

Кажется, рассказы Шаламова - книга, к которой я морально готовилась дольше всего. Год назад, когда незабвенная моя репетитор Маша подсунула мне сборник рассказов, прочитала парочку и забросила это дело. Слишком уж сильно не хотелось вылезать из зоны комфорта и погружаться в это чтение.

Сейчас же я не сдаю ЕГЭ, и призрак Маши не маячит надо мною, заставляя читать классику. Словом, без этого вполне можно было обойтись. Но вот я уже сама лезу, скачиваю сборник, открываю...

Вас когда нибудь били железным ломом по голове, предварительно раздев догола и окатив ведром ледяной воды? Если да, то вы можете хотя бы отдаленно представить себе, какое впечатление производят рассказы Шаламова на любого, кто эмоциональнее табуретки. Это не просто литература - это шаг к безумию вслед за героями. Шаламов забирает у читателя все - и оставляет в самом центре ада, и выбраться в свою жизнь обратно очень непросто.

Год назад мы спорили с Машей, зачем писать такие рассказы, если и так все все знают. Она говорила - чтобы не повторить тот же сценарий еще раз. Я так и не смогла с ней согласиться, потому что мне на самом деле не нужны подобные нравственные костыли, чтобы оставаться человеком. Но уже вне ЕГЭ и занятий решила для себя, зачем Шаламов мог написать это: потому что о таком невозможно молчать.

Я не знаю, как оценивать Колымские рассказы адекватно. Не знаю, как, если внутри все замирает от ужаса, и хочется благодарить судьбу за то, что оно случилось когда-то давно и не с нами - и просить, чтобы никогда не повторилось снова. Это не просто пять звезд на лайвлибе и корявая рецензия, переполненная неумелыми восторгами. Это благодарность: за мужество, за силу, за жизнь.

Можно удивиться, как Шаламов сумел уместить в такую тоненькую книгу (в сравнении, конечно, с Солженицынским трехтомником "Архипелаг ГУЛАГ" ) всю боль, весь ужас лагерей. Здесь суть в том, что Варлам провел значительную часть жизни в этих самых лагерях, а не в архивах и библиотеках. Его рассказы - это правда, написанная будничным, безэмоциональным языком уставшего, апатичного, испытавшего все на своем пути узника.

Люди, прошедшие лагеря, на всю жизнь остаются калеками. И не только физически, но и морально. Как утверждает Шаламов, блатная культура развращает не меньше тяжелых условий. Когда в норме вещей воровство и убийство, что может быть хуже? Вместе с весом, таящим на глазах из-за немыслимых, невообразимых норм питания и условий работы (попили-ка дрова в минус 50 без варежек и в куцей одежке), исчезает мораль. Шаламов опровергает поговорку "Друг познается в беде". Не такая уж значит и беда, коли дружба сохранилась. В жутких лагерных условиях нет друзей. Каждый сам за себя - не верь, не бойся, не проси.

Тяжелая, тяжелейшая книга. Эти рассказы ценнее сухих цифр статистики. Я бы даже не стала называть их художественной литературой. Это просто голая горькая правда.

Чтобы почувствовать себя счастливым человеком, достаточно изредка перечитывать «Колымские рассказы» Варлама Шаламова, чем я и занимаюсь. Это удивительный симбиоз страха и жизнеутверждения, смертельного отчаяния и несгибаемой воли. Автор повествует о своих мытарствах с приземлённый простотой, которая сразу изобличает качественный автофикшн. В промежутках самоцветами мерцают глубокие философские сентенции о том, что человек выносливее всех прочих существ, о природе жизнелюбия, вечных ценностях. Обратите внимание, что Шаламову удается удерживать внимание читателя без какой-либо любовные линии и вообще без модной арки персонажа. Это цена искренности. Мы следим и не можем оторваться, хотя ничего остросюжетного не происходит. Герой не противостоит системе, как у Солженицына, и не вступает в конфликт с со своим вторым «я». У него нет ненависти к вертухаями или тем, кто его утюг на Колыму, потому что все силы до самого распоследнего конца отданы борьбе за жизнь. Ему противостоит само зло – бессмысленное и беспощадное, его нет смысла ненавидеть и невозможно победить. Задача – просто выжить. Жизнь – это уже победа. Когда таким образом меняются роли, ошарашенный читатель следит за повествованием, не в силах оторваться.
Если вам почему-то грустно или кажется, что жизнь покатилась под откос, настоятельно советую прочитать «Колымские рассказы».

30 октября был День памяти жертв политических репрессий. Самые масштабные по численности, самые бессмысленные по беспощадности - репрессии сталинские. 1937 год стал именем нарицательным, названный в честь наркома-садиста "ежовщиной". Миллионы людей были репрессированы: арестованы, расстреляны и замучены в застенках НКВД, сосланы в адские системы трудовых лагерей. Ныне печально известный ГУЛАГ и иже с ними: каторжане там не жили - выживали. Изнуренные от нечеловеческих условий, тяжелой работы, голода и скотского отношения, без надежды, без единого просвета.

"Колымские рассказы" именно об этих людях - виновных и безвинных, которые оказались в аду на земле. Варлам Шаламов, наш русский поэт и прозаик, пробыл там больше 10 лет, на Колыме, работая каторжным трудом на прииске, в отвратительных погодных условиях, в страшном голоде, окруженный людьми самыми разными, многие из которых растеряли всё человеческое под напором репрессионной машины. Варлам Шаламов никого не убил и не ограбил, не устроил теракт, не организовал покушение. Он всего лишь писал и общался с людьми, как установит следствие - неугодными вождю. А вождю был неугоден каждый третий, судя по количеству жертву жертв сталинского террора.

В "Колымских рассказах" Шаламов вспоминает свою бытность на каторге. Где холодно под минус 50, где работаешь по 20 часов в сутки тяжеленным физическим трудом, где постоянно хочется есть, ибо 500 грамм хлеба - твоя пайка на сутки, где болезни, бессонница, вшей и прочие "прелести" жизни лагерной. Представьте, что там творится с человеком, как его ломают условия, люди, ощущение полной безнадежности? На первое место становится проблема - "как выжить?". И человек перестает быть человеком. Остаются только инстинкты. Выжить - любой ценой.

"...Странно, как этот мир непохож на мой. Вчера человека убили из-за свитера. Точнее просто зарезали как свинью..."

За свитер, за кусок хлеба или сахара, убить, настучать, подставить. Когда человек вынужден выживать, его мораль, его личность, честь и достоинство отступают. Остается чистая физиология. И это является леймотивом "Колымских рассказов" - показать, что делала с людьми система того времени. И ведь это история не про одного человека, но про миллионы. Разве можно осуждать этих каторжан, растерявших остатки совести, ибо в таких условиях, в таком аду, когда перед тобою выбор "или ты - или тебя"?

Конечно, их судить не нам, живущим в тепле и довольствии, читающим хроники сталинских времен с ужасом и непониманием "ЗА ЧТО"? Но этот вопрос, он открыт до сих пор. Ради чего был устроен этот геноцид своего же народа, эти миллионы арестованных-расстреляных замученных людей, в большей части своей безвинных? Дабы потешить культ личности и успокоить паранойю? Дабы запугать всех и каждого, вселить страх и ужас от упоминания лишь имени вождя, лишь места ссылки? Миллионы людей прошли через этот ад, мои предки прошли, а мы, ныне живущие, задаемся вопросами. Некоторые страницы нашей истории до боли стыдны и прописаны кровью, и так хочется порою, чтобы их можно было вырвать, сделать вид, что нет, не было всего этого. Но нельзя. Как бы ни было больно, надо помнить. В этом есть весь смысл.