Под сенью девушек в цвету. Часть 1. Вокруг госпожи Сван

Мудрости нельзя научить, к ней можно прийти только самостоятельно, и никто не может проделать за нас этот путь, не может нас от него избавить, потому что мудрость - это точка зрения на всё вокруг. Те жизни, которыми вы восхищаетесь, то поведение, что представляется вам благородным, не были предначертаны отцом семейства или наставником, им предшествовали совершенно другие начальные шаги, совершенные под влиянием зла и пошлости, царящих вокруг. Каждая такая жизнь - борьба и победа. Я понимаю: трудно признать нас в тех, какими мы были в начале жизни, и зрелище это не из приятных. Но отворачиваться от него нельзя: оно подтверждает, что мы в самом деле жили, что по законам жизни и разума мы извлекли из обыденности мастерских и художественных кружков, если речь идет о живописце, какой-то опыт, который всё это превосходит».

Мне предстояло столкнуться с одним из тех тягостных стечений обстоятельств, которые обычно настигают нас по нескольку раз в жизни и с которыми всякий раз, то есть в разном возрасте, мы справляемся по-разному, хотя не изменились ни наш характер, ни наша натура, которая, в сущности, сама творит и нашу любовь, и чуть ли не женщин, которых мы любим, и даже их недостатки. В такие моменты наша жизнь распадается надвое и как будто распределяется между двумя чашами весов, на которых умещается вся целиком. На одной чаше - наше желание не разонравиться любимому существу, которого мы не понимаем, не показаться ему слишком обездоленным, причем хитрость подсказывает нам по возможности это желание скрывать, чтобы любимое существо не почувствовало, насколько оно нам необходимо, и это его от нас не оттолкнуло; с другой стороны лежит страдание - но не то страдание, которое сгустилось в каком-то одном месте или захватило какую-то одну сторону нашей жизни, а то, которое невозможно утолить, если не вернуть себе ее любовь, но ведь это невозможно, если мы не откажемся угождать этой женщине и внушать ей, что без нее жить не можем. Из той чаши, на которой лежит гордость, улетучивается немного нашей воли, с годами слегка одряхлевшей, а тем временем в чашу с печалью добавляется нажитая с годами телесная немощь, которой мы позволили взять над нами верх, и вместо мужества, которое победило бы в двадцать лет, в пятьдесят нас пригнетает к земле содержимое другой чаши, отяжелевшее и оставшееся без противовеса. Тем более что положение повторяется всякий раз немного по-другому, и есть надежда, что к середине или к концу жизни мы изведаем печальное удовольствие добавить в нашу любовь сколько-то привычки, а отрочеству, занятому другими задачами и не столь свободному, это не дано.