Иностранка

Дома не было свободы, зато имелись читатели. Здесь свободы хватало, но читатели отсутствовали.

...Однако я страдал и мучился. Ведь каждый из нас есть лишь то, чем себя ощущает. А я ощущал себя глубоко и безнадежно несчастным.

— Вы говорили о Пастернаке и Булгакове. Со мной произошла абсолютно такая же история. Мой лучший роман «Вернись, сперматозоид!» подвергся нападкам цензуры. Его отказались приобрести две школьные библиотеки в Коннектикуте и на Аляске. Предлагаю создать международную ассоциацию жертв цензуры!..
— Не вернется, — шепнул сидящий позади меня Гурфинкель.
— Кто?
— Сперматозоид, — ответил Гурфинкель. — Я бы не вернулся. Ни при каких обстоятельствах.

У нас есть свобода и молодость. А свобода плюс молодость вроде бы и называется любовью.
Помню ожидание любви. Буквально каждую секунду я чего-то жду. Как в аэропорту, где ты поджидаешь незнакомого человека. Держишься на виду, чтобы он могу подойти и сказать: "Это я".

А если Бога нет, придется, Муся, действовать самой.

— Знаешь, что главное в жизни? Главное то, что жизнь одна. Прошла минута, и конец. Другой не будет…

Ведь недостатки, как известно, привлекают больше, чем достоинства. Или, как минимум, вызывают более сильные чувства.

Кстати, поэтому-то я и не художник. Ведь когда ты испытываешь смутные ощущения, писать рановато.
   А когда ты все понял, единственное, что остается, – молчать.

– Плохо, – говорила Маруся, – что вы женаты. Мы бы поладили… А главное, ваша жена – потрясающе интересная дама. Через месяц завела бы себе кого-нибудь получше…