Колымские рассказы

Это избранные произведения из сборников "Колымские рассказы", "Левый берег", "Артист лопаты", "Очерки преступного мира", "Воскрешение лиственницы" и "Перчатка или КР-2". Тяжелая книга, хотя с лагерной литературой я знакома еще с солженицыновской прозы. Шаламов - типичный представитель 58ой, политической статьи, каких тогда было тысячи или даже миллионы. Самизад, троцкист, а третий срок - за то, что назвал Бунина русским гением. В общей сложности - 20 лет лагерей, кое-где еще подкидывали пару годиков по 14 параграфу 58ой за саботаж (отказ от работы).
Читать такие вещи физически страшно. Описание бараков на 2 тысячи человек с четырехэтажными нарами, где под потолком становились педерастами за корочку хлеба или за возможность подобрать чинарик у параши, ежедневной 16часовой работы на 6о-градусном морозе, моральные и телесные унижения - все это повергает в шок. Интеллигенция, называемая урками и блатарями "Иван Ивановичами" поголовно, должна была, по мнению советской власти, перевоспитаться на приисках и лесоповалах, стать осознанно на путь покаяния и исправления. Сроки по 10 и 25 лет (других и не было) - хорошее лекарство от вольнодумия. Правда, немногие приходили после 10, не то что после 25. Там, в лагерях - своя борьба и своя политика. Там свои касты и главари. Чай, хлеб и махорка - вот за что стоило там бороться, дальше завтрашнего дня планировать не было смысла.
Ссохшиеся тела, съеденные цингой зубы, пеллагрически сползающая с тела кожа, годами незаживающие, кровоточащие язвы, истекающие гноем отмороженные пальцы, покусанные остемиелитом кости и порванная дизентерией задница... И это только малое, с чем приходилось сосуществовать, язык не поворачивается произнести - жить... Самое страшное - голод. Я даже не буду вам этого описывать, не смогу. Последние пару дней я ела залежавшиеся в холодильнике макароны, пила неслащеный чай и мне казалось, что слаще этого быть ничего не может - я завидовала самой себе, что сплю на чистой мягкой постеле, что могу купить себе кило яблок или литр молока... Я поняла, что отлично живу и все у меня просто замечательно. Горе оно ведь совсем не в тех мелких неурядицах, на которые мы привыкли сетовать и не в тех проблемах, которые нам кажутся неразрешимими...

"Колымские рассказы" - цикл рассказов и очерков Варлама Шаламова, в котором отражена жизнь заключённых советских исправительно-трудовых лагерей в 1930—1950-е годы. Написан он в период с 1954 по 1973 год после возвращения автора с Колымы. Писатель провёл в сталинских лагерях 17 лет, плюс 5 отбывал срок фельдшером.


Состоит цикл из шести сборников:
-  "Колымские рассказы",
-  "Левый берег",
-  "Артист лопаты",
-  "Очерки преступного мира",
-  "Воскрешение лиственницы",
-  "Перчатка, или КР-2".

Сколько изданий просмотрела, только в серии "Большие книги" от Азбуки нашла все сборники в полном объёме. В других изданиях либо печатают 1-3 сборника полностью, либо 6 с урезанным кол-вом рассказов.

В своих очерках Шаламов откровенно и честно описывает страшный опыт существования в условиях, несовместимых с человеческой жизнью. ГУЛАГ калечил и физически, и морально, уничтожал душу человека.

Не знаю, как описать эмоции от прочитанного. Больно за людей, которым довелось пройти этот Ад.

Ад ГУЛАГа - рабский труд, постоянный голод, желание нажиться на чужом горе. Ад ГУЛАГа - когда врач обрекает бедных заключённых на гибель, когда в обязательном порядке принесут письмо с отречением от тебя родных, когда убивают за свитер, когда два дня ешь за покойника. И таких "когда" бесконечное множество.

Чудовищные, позорные страницы нашей истории!

Даже не знаю как описать свои эмоции после прочтения сборника. Болит душа за людей, которым довелось пройти этот Ад, ничем не уступающий концлагерям. ГУЛАГ старался уничтожить душу человека, калечил его морально и физически. Это целая система, собирающая вокруг себя подлецов разных мастей. От безразличных ко всему начальников до вольнонаёмных профессоров, использующих рабский труд бывших коллег. Желание нажиться на чужом труде, на чужом горе. А потом ехать домой и тратить незаслуженные деньги как ни в чём не бывало. ГУЛАГ- это когда служащие и блатные действуют заодно, губя и развращая невинные человеческие души. ГУЛАГ - это когда врач самоутверждается за счёт бедных симулирующих заключенных, обрекая их на погибель. ГУЛАГ - это когда тебя убивают за свитер. ГУЛАГ - это когда два дня ешь за покойника. ГУЛАГ - это когда обязательно доставят письмо с отречением от тебя родных людей. И так можно продолжать бесконечно. Лагерь - опыт отрицательный, а Колымские рассказы - тому свидетельство. Были конечно и положительные моменты в этом сборнике. Например врачи, дающие передышку заключённым, но негатива всё же намного больше.

В этом сборнике рассказов речь идёт о тягостном и безрадостном лагерном быте заключенных советского ГУЛАГа. Голод, гибель, насилие, нравственные унижения – это те темы, которые затрагивает Варлам Шаламов.
Документальное чтение в художественной обработке.
Меня ужасало всё. От первой и до последней строчки. Писатель описывает беспредел. С матёрыми преступниками сидели вполне интеллигентные люди, которые попали сюда по ошибке и самодурству власти. Человека могли убить просто за то, что он откажется отдать свой свитер. Шаламов называет колымские лагеря «Освенцимом без печей». Что может быть красноречивее?
Не представляю, как люди выживали в адских условиях и возвращались к нормальной жизни вне лагеря.
У меня сложные отношения с подобной литературой, потому что эмпатию никто не отменял. Солженицына стараюсь избегать. Я пыталась его читать, но не заладилось, а вот с Шаламовым получилось найти общий язык.
Если кто интересуется советской эпохой, историей репрессий и подобными вещами, то рекомендую прочитать «Колымские рассказы». Сборник небольшой, но многоговорящий

Чтобы вернуть человека в первобытное состояние, не нужны миллионы лет эволюции, достаточно поместить его в условия, где он почувствует себя животным. Именно такие мысли приходят в голову, когда читаешь Колымские рассказы. Причём в рассказах человеческий облик теряют все, не только заключенные, но и сотрудники исправительной системы. И, конечно, такая система не может исправить. В лучшем случае, она сломает, покалечит, в худшем – убьет.

Иногда я слышу: «раньше был порядок». Обычно это говорят люди, сами не заставшие этого «раньше». Или люди, которые хотят, чтобы старый «порядок» навели в отношении других – наказали, посадили других, но никак не тех, кто об этом говорит. Пресловутый порядок в 30-е годы косил кроме уголовников, ещё и политических. А ими могли стать кто угодно: рабочие, крестьяне, поэты, писатели, инженеры, врачи, учителя.

Что уж говорить, мой прадед – сельский учитель в 1937 году получил десятку по политической 58 статье за контрреволюцию. Хотя, казалось бы, найти человека проще, невозможно. Единственный учитель на всю деревню, на несколько домов. Кому он мог помешать. А взяли его, потому что был образованный, умел читать и писать. Естественно, он не вернулся живым из лагерей. Оттуда трудно было вернуться.

Что меня удивляет, когда читаю лагерную прозу разных авторов – это появление в то время ненормальной практики, когда люди повсеместно отказывались от своих родных, осужденных по 58 статье. Отказывались от отцов и матерей, от дедушек и бабушек. Ни до, ни после такого не было. В случае если от родных все-таки не отрекались, то людей ожидали проблемы – увольнения, отчисления. Было всё, вплоть до посадок по той же 58 статье.

Колымские рассказы написаны прекрасным русским языком, где нет ни единого лишнего слова. И, конечно, язык этот шаламовский скрашивает и очеловечивает то, что в реальности было гораздо страшнее. Вся лагерная непотребщина, тюремный жаргон и мат Шаламов провёл сквозь призму литературы. И, если это учитывать, то можно представить, насколько всё было хуже на самом деле. Непередаваемо хуже.

Неожиданно – взахлёб. С головой. Без остановки. Других авторов потом – невозможно.

Это то, чего не ждёшь, то, что очень не удобно к осознанию. Удобно – «хруст французской булки», Россия, которую мы потеряли, весь цвет интеллигенции лежит на Колыме, а по вечерам в бараках мы читали друг другу лекции. Главный герой строго в белом, окружающие ранжированы и выверены.

А тут – не удобно. Главный герой – не ветхозаветный старичок-профессор в очках, он – тот самый ницшеанский сверх-человек, молодой и злой. Он раздевает себя до костей (осталось лишь 16 кг мяса) и кричит: где? Где? Где духовность? Где красота? Вера? Он даже слов этих не помнит.

Самое страшное – что это не выдумка, не стилизация, не словесные игры скучающего писателя. Повторы, срывы, обрывы, бессвязное ыыы потому что стройными текстами не выразить ужас обесчеловечивания. Назад, к Калибану и его языку.

У Шаламова, наверное, во всей русской литературе больше всех права говорить, и говорит он громче всех. Против него бессильны аргументы ученых специалистов, к нему неприменимы анализ и суждения – он лишь прокричит в ответ: А ТЫ ТАМ БЫЫЫЫЛ?

И самое, самое страшное – что это не Шаламов кричит нам. Это мы сами кричим внутри себя после «Колымских рассказов».

Давненько я не писал рецензий (учёба, надо читать всякие умные нехудожественные книжки), а больших рецензий ещё дольше. Думаю, у меня появился повод. "Колымские рассказы" монументальны, это именно случай, когда рассказы сливаются в единое целое, рождающее ощущения, которые невозможно описать словами. Конечно, можно было написать вместо такого количества рассказа, написать 3-4 нормальных по объёму романа, но делать этого явно не стоит - они потрясают без всякой доработки. Шаламов ничего не придумал, он просто описал свою жизнь и жизнь многих сотен и тысяч людей, судьба которых была сожжена чёрным солнцем русской трагедии. Художественная ли это литература? Да. Конечно, хотелось бы, чтобы такой литературы не было, как не было бы и причины написания этих рассказов-лагерей, через которых прошло тысячи и миллионы людей. Каждая лагерная минута-это отравленная минута. Опыт, который получит человек в лагере - этот опыт не должен знать человек, а если узнал - лучше ему умереть. Многие истории повторяются, рассказываются с той или иной стороны, и от этого становится ещё страшнее, когда узнаёшь новые подробности. Сам сборник поделён на шесть частей, но читать их в отрыве друг от друга - это преступление. Шаламов выжил в той ситуации, где никто не смог выжить. Этот пример, можно конечно, сравнить с судьбой Солженицина, но в сравнении нобелевский лаурят проигрывает. Можно говорить, что Солженицин не видел самого страшного- 1937 и 1938 годов, но главное отличие не в этом. По Солженицину, лагерь - это ужасное место, но и в нём можно остаться Человеком. По Шаламову же, Люди ломаются быстро, физически они могут ещё жить, но душа умирает, при чём довольно быстро-две недели и человек. какой бы он не был сильный превращается в доходягу. Голод, холод и труд, проклятый труд, делают своё дело. Ужас всей ситуации может показать любой эпизод из жизни писателя. Например, второй, десятилетний срок, он получил за то, что сказал: Бунин-великий русский писатель.
Знаете, я открыл второго для себя великого советского писателя. Шаламов составит компанию Михаилу Афанасьевичу. Жаль, что проза Шаламова родилась в таких условиях. Люди, заклинаю вас прочесть эту книгу, пожалуйста.

Тяжело и одновременно легко, парадокс?

Местами сухо описанный быт заключённого в лагере, а местами сочное описание сладких ягод под весенним ещё не оттаявшим льдом.

Опыт Шаламова бесспорно очень ценен, а его произведения на гране человеческого дают волю к ненависти всеобъемлющего труда, коррупции и террора.

Шаламов очень ярко показал человеческую природу и ее этические и физиологические границы. И что происходит, когда человек заступает за эту границу.

Несомненно очень полезно после рассказов почитать и анализ текстов Шаламова.

Много мелких деталей открывается в тех местах, о которых даже и не подозреваешь. Библейские мотивы, скрытые смыслы в словах. Несомненно советую книгу Елены Михайлик «НЕЗАКОННАЯ КОМЕТА»

- У меня проблема. Я еле-еле дотащилась до середины книжки, и вдруг начался другой цикл, не «Колымские рассказы».

• И что?
• И мне захотелось купить всё остальное у Шаламова, кроме «Колымских», и читать, читать.

Привычное ощущение «зачем писать, если всё равно ничего не передать словами» нынче бьёт все шкалы, и паническое «не знаю, что тут говорить» занимает всю площадь головного мозга. Я читала её с месяц, перестрадала её вдоль и поперёк, а в итоге ничего не осталось.

И ничего такого, что бы можно было предъявить: смотрите, что со мной сделали. «Не о чем говорить» это вообще про шаламовские рассказы. Когда читаешь, тебя выгибает в дугу и скручивает, как тряпку в бараний рог — а к нутру прислушиваешься и тупо констатируешь: ничего-то нет. Ужаса нет. Отвращения нет и нет стыда. Никаких слёз, жалости, страха. Ни светлой, ни тёмной, ни бурой печали, печали — нет. Представьте, ведь читаешь про лагерь, про такие вещи — а ничего нет. Было только вот одно, что меня заполняло, едва я перелистывала третью страницу. Тошнота. Такая, как, знаете, перед важным или необычайным событием, которая не только в животе, а в груди, в легких, в пальцах, позвоночнике, даже волосы ведут себя как-то странно. А здесь еще — помноженная на ощущение от вашего самого страшного аттракциона. Пожалуй, вот что я могу сказать о «Колымских рассказах».

Страшно читать Шаламова в троллейбусе. Вокруг сидят девочки, уткнувшись в айфоны и самсунги, поправляя рейбаны. «Она мне вчера написала, что сидит у костра, что это за хрень?!» Мальчики из средней школы шутят свои тринадцатилетние шутки. Кондуктор ходит с печальным лицом. Кто-то ругается в трубку, кто-то разговаривает про деньги. А тут ты, и тебя тошнит.

И неясно, когда читать. Нельзя, когда плохо, — станет невыносимо. Нельзя, когда хорошо, спокойно, весело, ласково, — станет невыносимо. Нельзя, когда печаль светла. Вот я и не знаю, когда же я её прочитала. И не знаю, будет ли день, когда я буду есть сгущёнку и не думать о Шаламове.