По направлению к Свану

Бергот, как я говорю, играет на флейте; надо, впрочем, признать, что игра его приятна, хоть и очень манерна, очень жеманна. Но не более в конце концов, а это не много. В его произведениях, совершенно лишенных мускулов, никогда нет того, что можно было бы назвать остовом. Никакого — или так мало — действия, но главное, никакого простора. В его книгах плох фундамент, вернее в них вовсе нет фундамента. В такое время, как сейчас, когда возрастающая сложность жизни почти не оставляет времени, чтобы читать, когда карта Европы подверглась значительным изменениям и находится, быть может, накануне изменений еще более крупных, когда всюду возникает столько новых и угрожающих вопросов, вы согласитесь со мною, можно требовать от писателя не только остроумия, заставляющего нас забыть в праздных и несвоевременных спорах о чисто формальных достоинствах, что с минуты на минуту на нас может обрушиться двойное нашествие варваров, как извне, так и изнутри. Я знаю, что это — хула на святейшую школу, которую эти господа называют Искусством для Искусства, но в нашу эпоху есть задачи более важные, чем искусство благозвучно сочетать слова.

В это время для меня имели цену только лучи, запахи,
краски, ибо смена мечтаний влекла за собой переворот в моих устремлениях и
внезапное, -- вот также внезапно иногда меняется в музыке тон, -- резкое
изменение моего душевного настроя. А иногда эти мои колебания зависели
только от явлений атмосферических, но не от времени года. Ведь часто в одно
время года забредает день из другого времени, и он заставляет нас жить этим
временем, мгновенно воскрешает его в нашем воображении, заставляет нас чаять
связанных с ним развлечений, прерывает нить наших мечтаний и то раньше, то
позже вклеивает свой вырванный листок в изобилующий вклейками календарь
Счастья. Вскоре, однако ж, подобно явлениям природы, из которых мы извлекаем
для нашего удобства или для нашего здоровья случайную или несущественную
пользу только до той поры, пока наука не покорит их, не научится сама
создавать их и не укажет нам, как надо их вызывать, не снимет с них опеку
случайности, лишит их ее расположения, мои мечты об Атлантическом океане и
об итальянских городах перестали всецело зависеть от календаря и от погоды.
Чтобы мои мечты ожили, мне достаточно было произнести названия: Бальбек,
Венеция, Флоренция, ибо внутри них в конце концов сосредоточилось внушенное
ими мое стремление к тем краям, которые они обозначали. Даже если название
"Бальбек" я находил в какой-нибудь книге весной, меня тотчас же тянуло к
бурям и к нормандской готике; даже если на дворе бушевала буря, названия
"Флоренция" или "Венеция" влекли меня к солнцу, к лилиям, к Дворцу дожей и к
Санта Мариа дель Фьоре

Иногда Сван говорил Одетте, что она никак не может отучиться лгать и что это главное, из-за чего он в конце-концов разлюбит ее. "Даже если подойти к этому с точки зрения простого кокетства, - рассуждал он, - неужели же ты не понимаешь, насколько ты теряешь свою привлекательность, унижаясь до лжи? Как много дурных поступков могла бы ты искупить честным признанием! Нет, я думал, что ты умнее!" Сван тщетно доказывал Одетте, что лгать стыдно; его доказательства могли бы разрушить стройную систему лжи, но ее у Одетты не было: она лишь умалчивала всякий раз о том, что ей хотелось утаить от Свана. Ложь была для нее средством, к которому она обращалась в отдельных случаях, и принимала она решение - прибегнуть к этому средству или сказать правду - тоже в каждом отельном случае особое: все зависело от того, сможет или не сможет Сван уличить ее во лжи.

Но в необычную пору его жизни, в пору любви, субъективное начало достигло у Свана такой глубины, что любопытство, с каким он когда-то изучал историю, теперь возбуждал в нем житейский обиход любимой женщины. И все, чего он еще вчера устыдился бы, - подсматриванье в окно, а там, может быть даже, ловкое выспрашиванье посторонних, подкуп слуг, подслушиванье у дверей, - теперь было для него равнозначно расшифровке текстов, сопоставлению свидетельских показаний, изучению памятников старины, то есть методам научного исследования, обладающим неоспоримой духовной ценностью, незаменимым при поисках истины.