История одного немца. Частный человек против тысячелетнего рейха

В мае в газетах сообщалось о символическом сожжении книг 191 , но это было шоу – куда более реальным и зловещим было исчезновение книг из книжных магазинов и библиотек. Живую немецкую литературу, плоха она была или хороша, выкосили под корень. Книги последней зимы, если ты их не прочитал до апреля, уже невозможно было прочитать. Несколько авторов, которых по какой-то причине пощадили, одиноко стояли на полках, как последние кегли в кегельбане, в полной, убитой пустоте. В основном остались только классики – и внезапно распустившаяся пышным цветом литература «крови и почвы» 192 ужасающего, позорнейшего качества. Книгочеи – конечно, меньшинство в Германии, и, как сами они могли теперь слышать чуть ли не ежедневно, ничтожное меньшинство – обнаружили, что мир книг, в котором они жили, оказался украден. И тотчас же они поняли, что каждый из них, ограбленных, может быть еще и наказан за то, что у них же и украли.

"Нацисты никогда не демонстрировали ничего, кроме перепуганных, бледных физиономий изолгавшихся убийц. Систематически занимаясь пытками и убийствами беззащитных, они ежедневно торжественно уверяли всех и каждого, что никого и пальцем не трогают и что ни одна революция еще не совершалась так гуманно и не была так бескровна. Да, спустя несколько недель после начала кошмара был принят закон, согласно которому жестокое наказание ожидало и того, кто в четырех стенах своего собственного дома стал бы вести разговоры о терроре.

Само собой, нацисты вовсе не стремились по-настоящему скрыть свои кровавые дела. Скрывая их, они не достигли бы своей действительной цели — вызвать всеобщий ужас, растерянность и покорность. Воздействие террора, однако, должно было возрасти благодаря тайне, в которой он совершался, и той опасности, которой подвергался всякий, решившийся об этой тайне заговорить. Открытое обсуждение того, что происходило в пыточных подвалах SA или в концлагерях — с трибуны ли оратора или на газетной странице, — могло бы даже в Германии привести к отчаянному сопротивлению. Тайно прошептанные, жуткие истории — «Будьте осторожны, дорогой сосед! Знаете, что случилось с X?» — беспроигрышнее ломали хребты и души." (с)

Трудно найти что-нибудь более комичное, чем то безучастное и высокомерное спокойствие, с которым я и подобные мне люди, будто из театральной ложи в бинокль, наблюдали за первыми успехами нацистской революции, направленной на то, чтобы стереть нас с лица земли. Пожалуй, более комичным может представиться только то, что вся Европа, уже имея наш пример перед глазами, заняла такую же высокомерную, насмешливую, бездеятельную позицию зрителя в ложе, в то время как нацисты уже подожгли «театр» с четырех сторон.