История одного немца. Частный человек против тысячелетнего рейха

Товарищество неотделимо от войны. Подобно алкоголю, товарищество — одно из сильных утоляющих боль и печаль средств, к которым прибегают люди, вынужденные жить в нечеловеческих условиях. Товарищество делает невыносимое «выносимей». Оно помогает выстоять перед лицом смерти, грязи и горя. Оно опьяняет. Оно позволяет забыть потерю всех даров цивилизации, замещая все эти дары собой. Товарищество освящено жестокой нуждой и горькими жертвами. Но там, где оно отделено от жертв и нужды, там, где оно существует только во имя самоценного опьянения и удовольствия, там оно становится пороком, и ровным счетом ничего не меняет то, что оно на некоторое время делает счастливым. Оно портит и развращает человека так, как его не может испортить ни алкоголь, ни опиум. Оно лишает человека способности жить своей собственной, ответственной, цивилизованной жизнью. Оно, по существу, и есть мощное антицивилизационное средство. Всеобщее распутство товарищества, которым нацисты соблазнили немцев, унизило этот народ до самой последней степени.

Наверное, почти все мои читатели, когда слышат речи, раздающиеся из Германии, и чувствуют запах, которым оттуда несёт, думают о своих немецких знакомых и в ужасе спрашивают: "Что с ними? Неужели их место - в этом сумасшедшем доме? Неужели они не замечают того, что делают с ними и от их имени делают с другими? А может, они все это одобряют? Что же это за люди? Кем мы должны их считать?"
На самом деле за этими непонятными вещами стоят странные психические явления и психический опыт - в высшей степени странные явления и многое раскрывающие психические процессы, чьи исторические последствия невозможно предвидеть. Эти явления и занимают меня. К ним не подступиться, если не изучить их там, где они разыгрываются: в частной жизни, в чувствах и мыслях отдельного немца. Там они разыгрываются прежде всего потому, что уже давно после расчистки политического пространства агрессивное и прожорливое государство ведёт наступление на частную жизнь. Оно и там занято своим делом: выбрасыванием вон или порабощением противников, непокорных ему людей; в приватнейшем, интимном мире идёт сегодня в Германии борьба, которую не рассмотреть, глядя в бинокли на поля политических сражений. Что человек ест и пьёт, кого он любит, что делает в свободное время, с кем общается, мрачен он или весел, что он читает и какие картины вешает на стену - вот форма, в которой сегодня политическая борьба; вот поле, на котором уже сегодня решается исход сражений грядущей мировой войны. (С. 207-208)

Конечно, это романтическая ложь, широко распространенная в прошлом столетии, будто «по-настоящему любишь только один раз», да и вообще пустое дело выстраивать табель о рангах для несравненных и несравнимых любовных переживаний, чтобы сообщить: «Вон ту или ту я любил больше, чем ту или эту». Верно другое: однажды, по большей части на двадцатом году жизни, настает момент, когда любовное переживание или любовный выбор становятся определяющими для характера и судьбы человека. И тогда в женщине любят нечто большее, чем просто вот эту самую женщину, в ней, в женщине, любят некий аспект мироздания, некую концепцию жизни, – если угодно, идеал, но идеал, ставший живым, обретший плоть и дыхание. Преимущество двадцатилетних – полюбить в женщине то, что позднее станет путеводной звездой.

"Только меньшинство (оно не совпадает ни с аристократией, ни с буржуазией) хоть что-то понимает в жизни и догадывается, как ею распорядиться, - кстати, в том причина того, что Германия в принципе не приспособлена к демократическому образу правления... Старшее поколение растеряло свои идеалы, оно мечтало уйти на покой и с надеждой поглядывало на "молодежь", льстило юнцам и ждало от них чудес. Сама де молодежь и знать ничего не хотела, кроме общественных беспорядков, сенсаций, анархии и опасного обаяния безответственных игр с большими цифрами. Молодежь только и ждала момента, чтобы повторить самой все, что ей показывали в 1914-1924 годах, но с большим размахом"