Л. Н. Толстой. Повести и рассказы

Когда-то в юности, размечтавшись с книгой у окна, словно мы два лунатика, нечаянно встретившиеся на карнизе, я прочитал (это были мемуары одной очаровательной девушки Серебряного века, с удивительными глазами, чуточку разного цвета) воспоминание о Бунине, которое меня тогда поразило до улыбки.
Очаровательная смуглая девушка, Бунин и ещё один мужчина, прогуливались в парке. Речь зашла о любимых произведениях Толстого.
Мужчина назвал — Каренину. А девушка.. назвала маленький и многим неизвестный роман — Семейное счастье.
Бунин улыбнулся ласково, тронул тросточкой травку в росе и в солнце, и сказал: у вас хороший вкус.

И девушка тоже улыбнулась и её рука, словно душа, наклонилась к травке и сорвала солнце, как цветок.
Я не знаю, чем это мимолётное воспоминание так очаровало меня тогда. В моей душе, оно — всего одна строчка! — развилось в целый рассказ, с очаровательными подробностями, в которых, даже дворник-непоседа, взмахнув метлой, как одиноким крылом, робко прошептал из-за куста сирени: а мне нравятся.. Казаки.
И девушка, с улыбкой ему ответила: надеюсь, вы про повесть, а не про реальных казаков?

И вот, сподобился (не только, написать это слово, впервые в жизни), —  прочитал этот маленький роман Толстого.
Это было… чудесно. До такой степени чудесно, что несколько раз мне хотелось отложить книгу, и, словно после хорошего секса, закурить сигаретку, выпить бокальчик вина.
О мой смуглый ангел.. ты видишь во что я превратился без тебя? Я не только восхитительно верен тебе, что в моей жизни, нет других женщин, но есть лишь красота книг, и чувство секса, словно миграция ласточек из Москвы, в Акапулько, робко переместилось к красоте книг, как заблудившийся и озябший котёнок на улице, ласкающийся к нашим ногам.
Ты ведь не ревнуешь, что я без тебя, ощущаю блаженство, до слёз и сигаретки, не с какой-нибудь Наташей или Элеонорой, но.. с Толстым, прости господи?

Может это моё семейное счастье? В одинокой спальне, возле окна, занесённого листвой, словно уставшими, облетающими звёздами, разговаривать о тебе, неземной, с Толстым, обнимая его так нежно.. как я хотел бы обнять тебя, милую?
Может со мной что-то не так? Может я извращенец.. эстетический, по крайней мекере?
На днях, в осеннем лесу, я так нежно думал о тебе и любовался на шелест листвы, — если закрыть глаза, кажется, что находишься на берегу океана, в милом сердцу Акапулько, и прибой его почти касается твоих ног… — что я снова испытал чувство блаженства, как с Толстым.. тьфу ты, как с тобой, неземной (прости, прости, родная, что я стал нежно путать тебя и Толстого. Пойми правильно! Я не про внешность!! Другие женщины бы обиделись, но ты умница и всё поймёшь).
Я открыл глаза в осеннем лесу и закурил сигаретку, как после секса. И от бесприютности счастья, закрыл слезящиеся от счастья, глаза, и поцеловал себя в правое плечо, нежно представив, что это ты меня поцеловала.. на берегу Акапулько.
Наше семейное счастье…

Валерия Арсеньева

Роман Толстого основан на реальных событиях, его несостоявшемся браке с Валерией Арсеньевой.
Я пробежался по дневнику и письмам Толстого тех лет. Прелесть!
Запись в дневнике: Валерия очаровательна в своём вечернем платье. А глаза.. боже мой, неземные глаза, чуточку разного цвета, цвета крыла ласточки..
В — самая прекрасная женщина в Москве.
Далее следуют другие записи: виделся с княжной Л. Она состарилась. Мне она не подходит.
Снова виделся с Валерией. Как она растолстела!

И потом запись в дневнике: показал Валерии свой дневник. Она вырвала из него страничку.
У меня улыбка на губах и в руке (улыбка хвоста Барсика, спящего у меня на коленях).
Думаю: интересно, какую страничку вырвала Валерия? Про эту свою характеристику, о весе?
Читаю внимательней. Нет-с. На этой страничке Толстой написал: я люблю вас..
Романтично. А сам думаю, улыбаясь хвостом (Барсика, разумеется) — а может вырваны были две странички?
Романтика романтикой, и всё же есть что то в этом.. не очень приличное, со стороны Толстого: порыв к духовной любви, и.. подмечать с ужасом такие моменты: состарилась.. потолстела.
А в письме к Валерии он пишет: семейная жизнь, это мучительный ежеминутный труд.
Прелесть.. словно приглашает девушку не в нежный сад любви, а бороздить поле, вручную.

Всё это есть и в романе, но с другого «берега», когда гг, как нежный сектант, приучивает себя и любимую, что внешняя красота — это так, сорняк почти, и главное — духовная красота. И бедная девушка, разучивается ожидать от любимого, слов, что она — красива, что её глаза — прекрасны. Зато радуется как ребёнок, или.. белочка ручная, когда её хвалят за то, что она прочитала умную книгу, сказала что-то хорошее.
Понятно, герою, как и Толстому, как и многим из нас, тесно и муторно жить в мире быта, а не бытия, где «поза» и маски чувств, телесность, вытесняют что-то подлинное, вечное.
Да, и у нас рождается некий бунт против «позы» и внешнего. Но бунт не должен замыкать на себе, он должен быть  творческим, иначе он перейдёт просто в тёмный, безбожный фанатизм христианства первых веков, когда со сладострастием оскопляли себя, по одной причине: бездарности. Правда, оскопляли себя как пошляки, так и вполне светлые души.

Попытка Толстого, счастье — словно душу и «мою прелесть», вырвать из мира телесности и жизни, замкнув его в «добром и вечном», столь же ущербна, как и оскопление в ранние века христианства, как и обрезание у девочек на востоке и посейчас, а корень, всё тот же: я не умею играть на рояле, поэтому я его разобью к чертям и спрячу в подвал. И сам там спрячусь.
Неужели Толстой не понимал, что тело — это тоже, душа? Пусть и озябшая.. без любви и света?
В конце романа, между супругами, у которых погибла любовь, словно их ребёнок.. происходит любопытнейший диалог у окошка.
Мужчина говорит, что жена его, от сочувствия красоте и полноты крылатой души, готова стать и травкой под дождём и каплей света на том листике… а он, мужчина, просто рад и этой травке и этим каплям дождя.

Потрясающе. Это же формула истока наших всех ссор, нашего нежелания быть вместе, в этом вся метафизика мнимого и трагического различия мужчин и женщин.
Это же всё надумано, как надумано кем-то зло, различие души от тела, которые в любви, как сказал Ницше — обнимаются.
Фактически, мы видим не две враждебные друг другу истины, как восхитительно заблуждался Толстой, и не только он, но две равноправные истины мира, как солнце и луна, освещающие два мира.

Беда в том, что мы.. как и герои романа, хотим эгоистично своим миром подавить — другой мир, или даже — оскопить его.
Толстой, как гений, это прекрасно чувствует, когда говорит устами женщины: мы оба не правы и оба правы по своему.
Тогда в чём дело? Неужели так трудно, если любишь..  просто сойти с тропинки истины, правды, и не важно, своей правды, или с тропинки морали, правды эпохи, пола, духа или тела, не важно, как лунатик — просто сойти с бетонированной тропинки правды, в травку в росе, сойти в некие сумерки полуправды и нежности, где могли бы встретится, нежно, две правды, которые, и это очевидно, не могут поместиться на этих бетонированных дорожках морали и правды, Эго?

Может Толстой прав, случайно обмолвившийся гениальной мыслью: счастье и любовь — это разные вещи?
Если ты хочешь Той самой и вечной любви, то нужно решиться сойти с бетонированной тропинки, в травку. Но если важно счастье.. важно счастье мира, неких истин, своих целей тайных, то нужно набраться храбрости идти по бетонной тропинке, и читать о Той самой любви, лишь в книгах или романтически плакать о ней, ночью, в жаркую подушку.
Толстой, гений, это понятно, и ему позволительно, словно пьяный ангел-матрос, шататься по травке и бетонированной дорожке, нежно путая их.
А нам то что делать?

И снова вспоминается чудесный разговор героев книги.
Мужчина говорит: и почему люди говорят друг другу — люблю тебя? Словно после этого должно что-то измениться, какие то знамения произойти в мире, но после этих слов, нос остаётся носом, две руки у человека, по прежнему..
Ещё и на колено встают зачем-то.
Мысль — изумительная, чисто толстовская. С ней можно и нежно поспорить и нежно.. переспать.
Толстой вообще прелестен тем, что у него много таких мыслей.

Если бы ангел вдруг вошёл к вам в спальню и застал вас, и томик Толстого, покрасневших, растрёпанных, с лёгкой одышкой, и блаженной улыбкой на устах и ухмылочкой царапки на плече, он бы не сразу понял: вы только что занимались страстным сексом, или просто подрались и снова помирились?
Чудесно, сойти с тропинки «нормы». Как в этой мысли. Встать на колено и сказать — люблю.
Если задуматься, это абсурд, похлеще Кафки.
О мой смуглый Ангел, если бы я увёз тебя в Париж и там, возле Эйфелевой башни, под аплодисменты вспышек фотоаппаратов туристов, встал бы на руки и… сказал бы тебе, вместо — люблю: Я — травка! Je suis de l'herbe ! Tu es mon herbe ! Nous sommes de l'herbe !!
Ты что бы подумала обо мне? Французы бы подумали, что русские — снова, напились и чудят, это понятно. Но ты бы поняла, что я тебя люблю, о моя Травка?

На юге Испании, когда делают предложение, предлагают не руку и сердце, но — руку и печень.
Надеюсь — свои. Да и так это смахивает на нежное маньячество.
О мой смуглый ангел.. а я предлагаю тебе свои руки и крылья, и сны свои и губы (свои!) и ноги и бёдра и грудь чудесную (свою!).
Толстого можно понять. Сколько пошляков из века в век повторяют это слово — Люблю? Оно обесценилось. А что ценно от века? Поступки.
Вот было бы здорово, если бы человек, произнося слово — Люблю, словно бы играл в русскую рулетку с ангелом, и от этого слова, 50/50 мог либо умереть, либо превратиться в травку или в ласточку..

На 90 % снизилось бы число тех, кто говорит — люблю. Говорили бы те, для кого любовь — выше жизни и счастья.
Для кого.. стать травкой у милых смуглых ножек любимой женщины, было бы столь же блаженно, как оказаться в раю или осуществить свои самые заветные желания.
Давайте честно. Многие бы мужчины желали стать травкой у ног любимой женщины? А герой романа, такой чудесный и добрый.. он сыграл бы с ангелом в такую русскую рулетку? Нет.. он испугался бы стать — травкой, или капельками пота, на шее любимой, похожей на блеск сирени в окошке после дождя.
А это ли не счастье? Быть.. одним целым с любимым человеком? Не важно, быть её милым потом, дыханием, сердцебиением, мыслью её или сном нежным..

Наверно, в этом и беда влюблённых и героев романа, в частности: любовь и счастье, это разные тропинки. Быт и бытие — это разные тропки. Это ад и рай, что в любви, эти тропки на время пересекаются. Сплавляют людей, в нечто блаженно-единое и потом… люди вдруг понимают с ужасом, что им нужно сделать выбор: по какой тропке идти. И простое вроде бы желание быть собой, точнее.. быть на своей прежней тропинке, там где милый бетон эго, счастья для Себя, своих уютных желаний и истин (что сейчас восхваляется из всех утюгов: будь собой! Люби себя!!), оборачивается адом и болью любви: ты просто стоишь на месте, а кажется, что любимый тебя насилует и причиняет боль. А просто две тропинки, ласковые по своему — крылато расходятся в стороны.

Опять же, если бы герои романа, умели не держаться за своё эго, мораль, как утопающий за перепуганного котёнка, и умели бы, как лунатики, хотя бы на время покидать свои бетонированные тропинки истин и Эго, идя друг к другу, то всё было бы хорошо.
Ну это же смешно и грустно, когда мужчина под сорок, собственно, сам Толстой, наигрался с жизнью и набесился в ней, нацеловался женщин, и вдруг… захотел духовной и тихой жизни. Это как есть икру каждый день и сказать: теперь я её не ем. А люди скажут: какой он молодец. А то что он до рвоты её нажрался, они не знают.
А как быть с семнадцатилетней девушкой, героиней романа? Она вообще не видела жизни, и тащить её, такую невинную и чистую, в лес и глушь, как онегинский Медведь, Татьяну, это ведь тоже, насилие и эгоизм. И эгоизм что-то требовать от неё и не быть с ней вместе, всей душой.

Боже, какие гениальные, на века гениальные, слова Маши в романе: ты слишком много рассуждаешь! В этом твоя беда! Просто люби!
Ну, это я уже добавил от себя. Но суть одна. Это исток ада в любых отношениях, когда мы не просто любим и доверяем другому, но занимаемся рассуждениями так мрачно и сладострастно, словно занимаемся мрачнейшей спиритуалистической мастурбацией, не выходя к любимому, за пределы себя. лаская свои страхи и сомнения, эго.
И Толстой просто изумительно показал адовые колёсики этого механизма.
Мне даже показалось, что тема ссор и непонимания, у супругов, показана так хорошо… словно из пустоты растёт цветок зла, некий голос зла, что кажется, нечто потустороннее вмешивается в жизнь, некие барабашки отношений, когда мы прислушиваемся к сомнениям и страхам, эго, и прочей ерунде, больше, нежели к любимому и своему сердцу.

Спрашивается: какого.. то есть: почему тогда всё так как есть?
Почему герой романа, добрый и светлый человек, так маниакально цепляется за свою тропинку и эго, своё представление о счастье, словно ребёнок за игрушку, которую у него отнимает девочка в песочнице?
С другой стороны, Толстой гениально показал в романе, времена года любви, почти по Вивальди: начинается роман с минорной ноты: зима и смерть. У семнадцатилетней Машеньки, умерла мама, и она осталась сиротой, в печальном и тёмном доме со своей младшей сестрёнкой. Окна — занесены снегом. Словно это корабль в шторм, и пенные волны бьют в окна, накрывая корабль с головой.
Толстой чудесно пишет, опережая время, по стилю, словно это пишет Платонов: в комнате матушки все говорили шёпотом, словно боялись разбудить кого-то.

К Машеньке приезжает попечитель. Друг её отца: ему тридцать семь лет. Он играл с Машенькой, когда она была ещё ребёнком. Довольно мило.. играть с будущей женой, в куколки. Когда ты взрослый (так писатель Олеша выбрал себе жену, когда та была ещё ребёнком). Но это ужасно, когда ты в будущем, словно в мрачном припадке аутизма, дерёшься с женой из-за «куколки», вырывая её из рук, пусть это и куколка Счастья.
Далее следует — весна. Ощущение, что в Толстого вселились души Джейн Остин, Тургенева, Цветаевой..
Это чистый восторг. У меня слёзы были на глазах от сплошного ощущения счастья… красоты.
Я даже думаю, что если бы роман издавался в Раю, он бы вышел под маркировкой 250 +.

Повествование ведётся от лица девушки. Толстой, фактически, нежно вошёл в женщину — целиком, всем своим существом: то, о чём некоторые мужчины со слезами на глазах мечтают во время секса — войти в женщину навсегда, став её нежной частью, Толстой осуществил на деле, путь и в имманентном мире искусства, и войдя в женщину, нежно расправил свои исполинские крылья в ней, и женщина.. улыбнулась: губы дрогнули во тьме судьбы, как веточка сирени за окошком.
Чехов, однажды сказал Толстому, прочитав одно место в Карениной, что он был в прошлой жизни — женщиной.

Я верю в это. Но эту мысль интересно додумать: может неприятие Толстым, женского пола, является женской рефлексией самоотрицания и смещения себя в сторону красоты и истины — нежный суицид. Давайте договорим мысль, по полной? Может Толстой был в прошлой жизни — богом, т.е. частью Бога, и потому он по сути отрицает бога? Всё равно что желать, чтобы солнце не светило, но чтобы каждый атом мире и каждая травка, просияли солнцем, как счастьем.
Мне ещё безумно нравится этот роман тем, что современники вообще не заметили его, а некоторые и глумились над ним: мол, несерьёзный романчик о любви и душе женщины.

И слава богу! Это вообще, какая-то мрачная девиация человеческого мышления и либералов и демократов той поры: желание втиснуть «по блату» в искусство, в красоту — политику, демократический или либеральный аутизм серьёзных мыслей, без которых и искусство им представляется не искусством, а баловством.
Это любовь, баловство? Это самое таинственное явление во вселенной, равное жизни на далёких звёздах — душа женщины, баловство?
Весь этот мусор взрослых и моральных идей, политиканства — как кошмарный сорняк, отомрёт однажды, и счастливое и крылатое человечество будет вновь писать о вечном: о любви и душе!
А Толстой уже тогда это написал!! И.. вернувшись в деревню и перечитав роман, ужаснулся. И от стыда хотел даже перестать писать вообще.

Некий крылатый бесёнок во мне подумал с улыбкой: если бы у Толстого было 9 жизней, было бы хорошо, если бы он.. застрелился. Это был бы выстрел в ту мерзость мира, для кого душа и любовь — это пошлость и банальность. Это был бы выстрел в тот мрачный идиотизм, который есть в каждом большом гении, мешающий ему преодолеть то, что может преодолеть и школьник, став ближе к любви и людям.
Кроме того, Толстой бы умер, не написав Войны и Мира и Карениной, и свет рамп мирового искусства и чттателей, сосредоточился бы лишь на этом его гениальном романе — Семейное счастье, где есть лишь красота, душа, любовь, боль, природа милая..
И нет ни грамма, этого мрачного аутизма мировой литературы: политики и «высоких идей», которыми так часто пошляки от литературы, прикрывают ординарность.

В предисловии к роману, один литературовед-идиот пишет с умным видом: конечно, несерьёзно сравнивать этот роман и Анну Каренину или Войну и мир..
Конечно, Дартаньян во мне, виртуозным ударом пронзил ягодицу этого литературоведа.
Таким же идиотизмом было бы с серьёзным лицом говорить: конечно, не серьёзно сравнивать стих Пушкина - Я вас любил, и Онегина.
Это же нравственный аутизм, сравнивать зелёное и тёплое. Так и герои романа сравнивали несравнимое и искренне удивлялись, что всё летит к чёрту.

А вообще, это прелестно. Толстой во всю ширь расправил в этом романе свои крылья гения, свой дар перевоплощения, когда он в равно мере может стать и девушкой и травкой под дождём, и говорить с человеком не на языке идиотов, на языке нарочитой морали, но на языке богов — на языке красоты, которая сама по себе учит человека быть ближе к богу.
Толстой и в конце жизни искренне не понял этого, что одна гениальная строка его художественного текста, выше талмудов его сухих и моральных девиацией, по которым так сходили с ума посредственные люди в его окружении, угробив этим и Толстого, оторвав его от Бога и красоты.
Да, это по своему прелестно и грустно, что Толстому, в дальнейшем, чтобы расправить свои крылья гения, например в лирических безднах описаний крылатых полётах души Наташи Ростовой или Анны Карениной, ему нужно было бы словно найти алиби, разбавив текст умной чепухой нарочитого моралите, а в Семейном счастье, мы видим чистые полёт гения Толстого, ещё не раненый «людьми».

Мне кажется, я понял, что мне не нравится в Толстом.
О, не подумайте превратно, я обожаю Толстого. Но как в том анекдоте: сидят на кухне, русский и американец, выпивают, и русский ему рассказывает, какая Россия плохая…
Но как только американец с едкой улыбочкой соглашается, русский даёт ему в морду.
Это ведь о каждом из нас. О наших любимых. Мы знаем две бездны в любимом, и тёмную и светлую. И мы ревнуем, когда кто-то просто знает тёмную. А значит, не знает ничего, и по сути — лжёт на любимого.
Все мы знаем о «семейном счастье» Толстого и его жены. Не дай бог никому такого «счастья».
Как мне кажется, Толстой — это стихийное выражение некой имманентой природы бытия, с её слепым, как сель с гор или лавина, порывом, сметающем со своего пути — Человеческое, женщину, мужское, душу.. любовь, не важно.
Эта лавина сметает всё на своём пути, ради Истины. С точки зрения любви — это тоталитаризм. С точки зрения вечности, это просто разработка нового чудесного пейзажа, слом старого, уютного и заросшего тишиной.

Это по своему прекрасно. Если вы.. просто друг Толстого, или его собачка, или даже лосёнок в его лесу. Но — не его жена! Не та, кто любит вас всем сердцем и просто желающая прелестного минимума: чтобы её любили, как женщину и человека, а не как лосёнка и друга, не замечая в ней женщину и душу. Потому что с точки зрения вечности, нет никакой души и женщины и любви, а есть мимолётное счастье лосёнка, травки в лесу, счастье упавшего листка.
Да, мне не нравится в Толстом — сама истина в природе, которая тоталитарна, безбожна и бесчеловечна в своём истоке.
Мне это напомнило, как царь заказал Пушкину написать произведение большое, о Петре 1.

И открыл ему тайные архивы. Пушкин долго и увлечённо занимался этим. А потом сказал себе: я не буду писать о Петре.
Что он узнал о нём? Разумеется, Пушкин по прежнему думал, что Пётр 1- гений и величайший правитель. Но это — стихия, как и Толстой, он перемалывает счастье, и своё и чужое, он просто творит гениальный пейзаж истории, величие русской нации и культуры.

С Толстым чудесно бродить в его романе, словно в девственном лесу. Это не городской и прирученный парк, где всё безопасно и рабски покорно.
В лесу романа Толстого, веточка может больно карябнуть вас по лицу. Солнце в листве чудесно улыбнётся вам, как далёкий друг, а синичка на ветке, словно школьник-озорник, с окошка, плюнет на вас своей гузкой под хвостиком, прямо на плечо.
Выходишь из леса, покарябанный, с белой кляксой на плече, а то и на лбу, не дай бог, с чудесным букетиком алой листвы. Счастливый, до ушей! Ах, осенний лес, Толстой… Красота.

И мысленно ты вспоминаешь о Толстом, как нежно вспоминаешь любимую, только что покинув её, как бы целуя запястье памяти о ней, её поцелуи и ласки, вспоминая.
До восторга слёз довёл меня Толстой, описывая русский Эдем любви, когда наш герой, не дожидаясь ключей, перелез через заборчик, чтобы нарвать вишни, и.. замечтался, а Машенька подглядывала за ним в прорезь забора, словно ангел, подглядывала… душу и сны мужчины, словно Адама!
А мужчина.. уселся на развилочку вишнёвого дерева, пальцами катал вишнёвый клей на коре, и мечтательно что-то шептал: ах, шептал милое имя любимой!

Боже мой! Да это более эротично и нежно, чем описание интима в современных романах, чем описание пылких чувств в романах Остин!!
А что делает Толстой в конце романа? Ах… несите меня семеро! К моему смуглому ангелу, на 23 этаж!
Это более интимно, чем описание секса к романах Генри Миллера. Это чистая душа.. душа и тело — одно.
Словно осенний сад, обнажена душа женщины, обнажена она — до боли. Её любовь умерла, но ребёнок на её руках, словно нежное её чувство, словно звёздочка далёкая, проглядывающая в осеннем лесу, и когда муж подходит к жене, она.. прикрывает его личико, ладошкой, словно сердце своё обнажённое! И открывает его и закрывает снова..
Боже, семеро, несите меня обратно, с 23 этажа. Лифт не работает? Чёрт..

И спрашиваешь себя, и синичку на веточке: почему тогда всё так сложилось у влюблённых, что цикл времён года сделал круг и вновь наступила зима и умерла уже.. их любовь?
Наверно это вечная беда влюблённых и вообще людей: они боятся.. умереть. И не важно, в любви или в душе, в жизни.
Не бояться умереть, ради любви, которая выше жизни, наверное столь же редкое качество, как и умение написать картину Рафаэля или отправиться к далёким звёздам: чуточку умереть для своего эго, сомнений, страхов, для бетонированных дорожек истин эпохи, и просто.. покинув пределы своей судьбы, как душа после смерти покидает тело, нежно войти в судьбу и душу и тело любимого человека, доверившись ему всей душой, как себе.
Этого не смогли сделать герои романа. Это не смог сделать и Толстой, в любви.
А мы? Мы сможем это? Что для нас важнее, любовь или счастье?
Нужно просто набраться смелости и ступить с тропинки… в травку и вечерний блеск росы, так похожий на звёзды.

Мне после прочтения сразу показалось что это стеб. Стеб над монахами, затворниками и прочими подвижниками. А еще мне показалось, что Ильф и Петров стебались уже над Толстым и эти мысли, как те клопы в келье мешали в полной мере сосредоточиться и насладиться текстом. В поисках истины пришлось обратиться к интернету и таки да, версия критики нашла свое подтверждение. А реальность этой истории - только начало, и узнал автор эту историю от сестры Чехова. Тут же ухватился за нее , добавив жареных, пареных и прочих философских событий и фактов. По сюжету нет замечаний, за исключением разве одного: если уж он так хотел усмирить плоть, то и отрубать ему следовало определенно не палец - другой гордиев узел надо было рубить). Ну а в целом философия рассказа проста и понятна. Нужно жить так, как прожила жизнь явленная ему ангелом Пашенька :

Несколько мудрено, но тем не менее верно - жить нужно для людей, исполняя божеские заповеди. Как-то так

Нет, пушкинская Татьяна здесь не при чём! И тот, кому вручила свою судьбу главная героиня под не менее прекрасным именем Машенька, вроде не тиран, хотя... Именно эти строки кружились у меня в голове, пока я читала повесть моего любимого писателя, с текстом которого у меня всегда роман, вернее  безоговорочная и безответная любовь с первого взгляда и до конца моих читательских дней.

Ситуация, описанная в повести, весьма не стандартна и я бы не стала на основании такого неравного по возрасту брака, случившегося между семнадцатилетней неискушённой девушкой и пожившим тридцати шести летним мужчиной, судить о счастье в семейной жизни как таковой. И что хотел сказать Толстой таким названием, я не знаю, да это и не важно для меня, потому что совсем другое взволновало лично меня в этой истории.

Почему я жалею Машу, которая тоже далеко не безупречна в своём поведении по отношении к мужу? Потому что мало того, что ей "посчастливилось" влюбиться в мужчину настолько старше себя, что возымело потом ожидаемые последствия, о которых, кстати, он же её и предупреждал как умудрённый опытом, так ещё в такого. Какого? Он по-отечески мудр, степенен и закрыт, словно застывшая скульптура с прочной оболочкой и едва теплящейся жизнью внутри. Уверен в себе, уравновешен и в случае непонимания уходит внутрь, оставляя любимую в полном душевном одиночестве. Это страшно, скажу я вам и, поскольку мне приходится прощать это людям в жизни, то на литературных героях я, пожалуй, безнаказанно отыграюсь хотя бы в собственной рецензии...

И таковым он был с самого начала их отношений. Он уже любит её, но что же чувствует при этом и видит она:

Ходил, уходил, приходил, примерялся, не досказывал, не досматривал, наводил смуту. "Должна быть в женщине какая-то загадка...", но не в мужчине, на мой взгляд, хотя это дело вкуса, конечно. А финальная сцена объяснения в любви - так это вообще театр двух актёров или игра в поддавки и причём со стороны несчастной девушки, которая в итоге первая призналась в любви. Просто сплошное мужское кокетство. Да, я разумеется понимаю, что его возрастом отчасти и продиктовано такое поведение, ибо не уверен он в правильности и уместности своей любви к молодой девушке, что он и поясняет потом сам. Но, боже мой! Нет... Не надо так, не люблю я, когда мужчины себя так ведут. Прими решение и будь готов принять потом удар или просто уйди, если не уверен, только не вынуждай женщину вести себя, как мужчина, и уговаривать тебя.

И вот случается то, о чём он её и предупреждал. Уединение в деревне прискучило молодой крови и захотелось впечатлений и бурления светской жизни. Осуждаю ли я её? Едва ли, хоть и не восторгаюсь, конечно. Она молода, ей около двадцати, и жизнь у неё дворянская, без трудов праведных. Он степенен, свекровь занудна и строга, и в деревне слишком много тишины. И, чтобы захотеть уединения от мира, нужно сначала устать от чего-то того, с чем она ещё и не знакома. Он мудр и по-прежнему уравновешен и, идя у неё на поводу, позволяет неопытной молодости увлечься светской жизнью в угодной для неё мере. А сам тихо наблюдает за процессом со стороны, не ропща, но всё больше и больше уходя в себя и давя в себе свою любовь. Прекрасно! Да лучше бы скандал закатил и показал своё небезразличие, ревность, в конце концов! Всё какие-то чувства и энергия, чем эта мудрая молчаливо добродушная "могила", в которой он топит свои чувства, и она подходит к нему, словно к памятнику с красивым оттиском дат рождения и смерти их любви. И кроме того, женщине необходимо ощущать время от времени мужскую руку, которая придерживает, тем самым говоря - ты моя и дорога мне. Но тут включается во мне человек и говорит - нет у него сил на скандалы, понятное дело, кончилась энергия, ушла вместе с годами жизни. Хотя, по нынешним меркам сорок лет для мужчины - это не возраст старца.

И вот финал их семейного счастия. Жена пытается говорить со своим мужем. И, как когда-то вытянула из него признание в любви, сейчас молила открыть душу после долгого отчуждения и дистанции между ними. И, преодолев крепкое мужского сопротивление нелюбимой ими откровенности, что услышала :

• Нет, я не правду говорил, что не жалею прошлого; нет, я жалею, я плачу о той прошедшей любви, которой уж нет и не может быть больше. Кто"виноват в этом? не знаю. Осталась любовь, но не та, осталось ее место, но она вся выболела, нет уж в ней силы и сочности, остались воспоминания и благодарность...

  А дальше двадцатиоднолетняя молодая женщина, полная нерастраченной сексуальной привлекательности и любви, а по нашим меркам вообще ещё девушка, делает такие выводы о своей жизни, которая, не успев начаться, уже закончилась с точки зрения её как женщины. Я даже не хочу комментировать, чтобы остаться корректной. Пусть её слова сами скажут за себя. И это будет пояснением к тому, почему и за что мне жалко бедную Машу, как Пушкину когда-то милую Татьяну.
  
  

Вот всё-таки потрясающее свойство Льва Николаевича, автора грандиозного романа в несколько томов "Война и мир", умудриться в такой небольшой объём запихнуть всю человеческую натуру. Понимаю, что это была своего рода проба пера, подготовка к чему-то большему, но талант писателя поражает.
Казалось бы - история обычной, ничем не примечательной семейной пары. В наше время разницей в возрасте супругов не удивишь, а в те времена это и вообще это считалось нормой. Да и не происходит в книге ничего особенного. Однако Лев Николаевич так мастерски раскрыл перед нами героев повествования! Так здорово показал нам их психологические портреты.
А какой красивейший язык! Божечки! Но тут, конечно, удивляться нечему. Лев Николаевич знатный мастер красного словца. Но, повторюсь, при таком объеме концентрация чудных цитат просто зашкаливает.
В общем, всем рекомендую! Очень умная, современная, качественная, красивая литература!
P.S. Слушала книгу в исполнении Анны Каменковой. Замечательная актриса с очень знакомым голосом. С музыкальными вставками. Но был небольшой косячок - некоторые места повторялись. В остальном отличная аудиокнига.

Холстомер — пегий мерин, который из-за непохожести на остальных лошадей с самого начала стал чужим в табуне. Он был породистым жеребцом, однако имел дефект породы — пежины (белые пятна). Его не принимали ни лошади, ни люди. Поэтому они и обрекли его на тяжкий труд и страдания, терзали и подвергали унижениям.
Сначала его подарили конюшему, позже тот, испугавшийся того, что его конь быстрее графского, продал Холстомера барышнику, потом он много раз сменил владельца. Больше всего воспоминаний осталось у Холстомера об офицере Никите Серпуховском. Мерин восторженно о нём говорил, хотя именно Серпуховской покалечил коня, загнав его, когда спешил за бросившей того любовницей. Что удивительно, позднее Серпуховской появится в гостях у последнего хозяина Холстомера, уже опустившись и промотав своё состояние. Повесть завершается описанием смерти Холстомера и последовавшей много лет спустя смерти Серпуховского.
Писатель противопоставляет забитого коновалом в овраге коня, который честно служил своим хозяевам и даже после смерти которого его шкура и мясо кому-то пригодились, и помпезные похороны Серпуховского, который при жизни был всем только в тягость. И сравнение это отнюдь не в пользу человека…

С тяжелым сердцем приступаю я к написанию этих строк, ощущая себя поручиком в отставке (привет вам от Булата Шалвовича), в забытой Богом и людьми усадьбе, едва ли не участником описываемых графом Львом Николаевичем событий.
Повесть о блестящем, тщеславном до бешенства Стиве Касатском несомненно удалась. Ничем дополнительно не украшая свою речь, граф Толстой не стремится к описаниям, к красотам стиля и языка. Более всего речь эта напоминает исповедь умного, честного до болезненности, благородного человека, которому очень, очень важно докопаться до самых глубин своих истинных мотивов.
Печальное зрелеще, дорогие мои, представляет собой духовное сословие в повести графа. Попы-карьеристы, попы-купцы, торгующие чудесами, попы-лицемеры, попы-администраторы и прочие гадости и мерзости. Уж как, казалось бы, вскрывает свои грехи Касатский, как выворачивает наизнанку низменность своей души, а в итоге он один, по мнению автора только и живет духовной жизнью. Он один только и ищет Бога...

Находит ли? Граф считает, что да. Да где же? В унижении, в полном отречении себя, в нищете, в смирении.
Красиво граф придумал, что и говорить. Только почему же Бога нет в Церкви? Почему его нет в достоинстве? В разумном устройстве своих дел?
Что-то, вы, граф, того... погорячились.

Ну как сказать "погорячились"... Хм. Сто с лишним лет прошло с момента смерти графа, а до сих пор жители несчастной нашей родины в большинстве своем уверены, что быть верующим означает быть нищим, сирым, вечно униженным, одно слово - юродивым. Только тогда верующий заслуживает право считать себя истинно верующим.
А иначе ну как же ж... лицемерие-с.

Удобная идеология для борьбы с верующими. И кто придумал-то? Глыба! Матерый человечище!

Сделав все эти правильные и разумные выводы, можно было бы и успокоится.
Но скребет что-то в моей душе, тревожит...

Знаете, если бы я, попав в ситуацию Стивы Касатского, подалась в монахи... то...то... то со мной приключилась бы именно эта самая история. Слово в слово.
Честность, стремление к Богу и любовь к славе людской сплелись бы именно в этот узор.
"Отец Сергий" - не история офицера, не история монаха, это история читателя.
Если вы честны, благородны и не врете себе, то это ваша история.