Рецензия на книгу

Три смерти

Лев Толстой

Аноним27 ноября 2025 г.
Клён ты мой опавший.. (рецензия andante)
Рассказ-снежинка. Интересно, какие снежинки в далёком космосе, где-нибудь на далёкой планете, возле звезды — Вега?
Может там снежинки — прелестно-огромные, размером — с ладонь, размером с письмо любимого человека в ночи, после долгого молчания пришедшее и словно бы тающее на ладони? Как думаешь, смуглый ангел?
Озябшая тишина наших писем.. словно тихий снег на далёкой звезде — Вега.
Почему я сравнил рассказ Толстого со снежинкой? Может, потому что я в садике был — снежинкой? Я тогда ещё не знал.. что я на утреннике был… письмом от смуглого ангела, самой прекрасной женщины на земле, с которой я расстался.
Письмо танцевало вокруг ёлки, бегало за смуглой девочкой, с удивительными глазами, чуточку разного цвета, письмо дёргало её за каштановую косичку и даже довело до слёз воспитательницу.. словно она сошла с ума и прочитала наше письмо, любимая моя, в грядущем.
Рассказ и правда похож на снежинку, в том смысле, что он словно бы создан по законам фрактала: фигуры, повторяющей себя в прогрессии, по кругу, замыкаясь на себе же, образуя некий таинственный узор.
Три смерти: барыни, крестьянина и дерева. Но всё это удивительно связано, как и бывает в Буддизме, смерти и любви, и даже сны связаны, словно призраки-лунатики: сон девушки-крестьянки, в доме которой умирал мужчина на печи: приснилось, как мужчина встал с печи, забыв о болезни, и пошёл рубить дрова.
И другой сон, привидевшийся племяннику этого умирающего мужчины: к нему во сне приходил покойник и напоминал об обещании, о камне на его могиле, который обещал поставить племянник.
А девушка-крестьянка вторит ему: в следующий раз он придёт во сне и станет тебя душить.
Спрашивается: сколько смертей в рассказе? Только ли три? А как же смерть души? Что есть равнодушие — как не смерть души?
Парень пообещал умирающему мужику, что поставит камень на его могилку. И.. соврал. Фактически, отказал ему в последней нежности: это как погладить человека после смерти, он в этом нуждается.. внахлёст души, потому что при жизни, он лишён нежности.
Это экзистенциально страшно, когда ты переносишь нежность — на посмертие, словно ты равно не нужен никому и Там и Тут.
Вы ведь видели в жизни таких грустных людей, не с бескожестью души, о которой многие так любят говорить, толком не понимая что это, но с бескожестью судьбы? Они никогда уже не узнают в жизни ни ласки, ни доброго слова, и своё бессмертие они как бы внахлёст растворяют в посмертных переживаниях уже Сейчас: не проявить нежность к такому человеку, так же грешно, как изувечить ангела.
А умирающий мужик подарил ему свои сапоги, снял с себя..
Это страшно: вот такое обнажение, последнее.
Господи.. какое смешное, и робкое, по сравнению с этим, обнажение влюблённых друг перед другом, в постели.
Есть даже в этом что-то убогое и жадное: раздеться просто до тела.
Тот, кто по настоящему любил, знает, что перед любимым хочется раздеться до бессмертной души, до самых заветных снов, до ранимых страхов и сомнений, доверчиво протянув их — любимому человеку, словно зябнущее запястье души, спелёнутое, как ребёночек.
А тут, у Толстого — сапоги. Кто-то скажет: ну и что, что сапоги? Чепуха какая-то. Грубо и некрасиво.
Простите.. а вы были — крестьянином, умирающим на печи, в одиночестве?
Он понимал, что умирает и сапоги ему больше не понадобятся. Но душа наша в смерти — обнажается и зябнет, без надежды. Умирать без надежды, страшнее самого ужаса смерти, это как умирать за тысячи световых лет от Земли, в тотальной пустыне темноты, где-то на холодной планете, умирать не то что без друзей и родных, но даже без малейшего отблеска сочувствия, и человек рядом, для тебя словно бы равен чужеродному и мрачному инопланетянину, которому нет дела до тебя.
Это экзистенциально страшно, вот так обнажиться перед смертью.. сбросив с себя последнюю надежду, словно крылья: сапоги, осознав наконец, что ты уже не встанешь и наверняка умрёшь.
Сам зябкий и осенний свет ног, выглядывающий, как озябшие крылышки ребёнка из под штанов, похож на свет души, меркнущий и ненужный, как потухающая свеча у окна.
Это всё равно что раздать всё своё имущество, свои милые книги, незнакомым людям на улицах.
И не остановиться на этом, а начать раздавать свои воспоминания, надежды, года жизни, здоровье, сны… и в итоге осталось бы от человека лишь одно бьющееся сердце на лавочке в осеннем парке.
И подошла бы старушка одинокая.. и ты бы и это сердце, которое хранил для любимой, ожидая, что хотя бы она придёт к тебе перед смертью, и нежно коснётся его.. да, ты и это сердце отдаёшь одинокой старушке, и на лавочке остаётся лишь вечерний дождик: но заметит ли его любимая? Узнает ли, что это ты и что этот дождик безумно любит её?
А вы говорите.. сапоги. Всего лишь сапоги.
Знаете, мне бы хотелось дожить до того времени, когда искусство вырвется из своего душного кокона, прекрасным смуглым ангелом, и станет тем, чем оно и должно быть.
Словно мимолётный сор, унесёт от искусства случайных попутчиков, кто уродует красоту или кто просто ищет в искусстве — жратву, перекус фастфудовый и вкусненький, чтобы заполнить хоть чем-то пустоту души, утробу души.
С искусством останутся лишь самые верные… рыцари и любовники красоты.
Если человек читает об умирающем крестьянине — некое крыло восприятия, буквально перевоплощается в него, мучительно прорастая из груди, разрывая её, и душа страдает и умирает вместе с этим крестьянином. Такой читатель может реально поседеть за время чтения или переродиться или заговорить на другом языке.
Блаженно сместятся и зацветут орбиты перевоплощений и человеку больше не нужно будет ждать смерти, что бы стать — ласточкой, или чудесной смуглой девушкой, с удивительными глазами, чуточку разного цвета, или чудесным испанцем: всё это будет в таинственном соприкосновении с искусством: взять в руки книгу, или пойти в музей, однажды будет столь же отважным подвигом, как полёт на луну или к далёкой звезде Вега.
Человек, в соприкосновении с искусством, даже станет Толстым.. на миг.
Вы сидите на диване, читаете что-то.
Входит ваша любимая с чаем в руке и… вскрикивает, роняя чай на пол.
Саша! Что с тобой?? У тебя.. седая борода! Ты опять читаешь Толстого?
Ты против?
Да нет.. просто никак не привыкну. Вчера я занималась сексом с Достоевским, сегодня, видимо, буду с Толстым. Позавчера с Есениным.

На прошлой неделе я проснулась в постели.. с очаровательным кустом сирени. Это ты читал в постели - Фета.
Мне кажется, я однажды сойду с
Не переживай, мой смуглый ангел. На днях ты читала Цветаеву, и во время секса… во время оргазма, ты превратилась — в ласточку, в цвет своих глаз превратилась. Это было удивительно и прекрасно.
о.

В дневнике Толстого, в январе 1858 г. запись: хорошо начал писать Смерть.
Славно звучит, правда? И далее, чудесные метания: чем закончить? Смертью барыни, или дерева?
Это тоже прелестно: вот так мучительно-нежно метаться меж женщиной и деревом, словно.. сошедшая с ума — Каштанка.
А дальше ещё лучше: Передумывал Три смерти и написал — Дерево.
Это так же дивно, как если бы я сказал любимой: я пошёл в магазин за хлебом, но купил два билета на Мальдивы. Полетишь?
Или: поссориться с любимой вдрызг. Она бросила в тебя кружку, которая разбилась о стену, перепугав томик Флобера, на полочке, и ты потянулся к вазе, взял её в руки, поднял… любимая зажмурилась, и весь её вид как бы говорит нежным матерком: делай со мной всё что захочешь… убей меня, растопчи!! Ты ведь этого хочешь?

Есть в этом что-то от секса.. просто в другой тональности, метафизической.
Боже, мужчины такие идиоты.. они не понимают, что женщина в ссоре или в боли, в гневе даже, обнажена до предела и уязвима почти до бессмертия, нужно просто постелить к её милым ногам — свои крылья, поцеловать коленочки её милые.
А что делает мужчина? Как неандерталец, начинает спорить с женщиной, закутанный в слоновьи меха своего эго и гордыни, пытаясь её ударить «дубинкой», как и положено неандертальцу.
Когда влюблённые ссорятся.. быть может где-то умирает ангел и взрывается звезда в глубинах вселенной.
Кстати, хорошая тема для прекрасного рассказа, в духе Толстого.

И ты в этот миг, достаёшь из вазы, цветы, становишься на колени, и смуглый ангел… зажмурившись, как у стенки во время расстрела, ожидает — кошмарного удара, быть может — гибели, и вдруг.. она ощущает, как её колени, нежно целуют, и её милых ног касаются цветы, целуя её милые бёдра и животик милый: и цветы целуют и ваши руки, и губы..
Любимая открывает глаза и с улыбкой смотрит на вас, у своих ног, и вы говорите ей, как школьник-непоседа у доски, который не выучил урок: любимая.. я хотел поссориться с тобой, правда, хотел, но потом посмотрел на твой чудесный носик и.. подумал: выходи за меня замуж.
Смуглый ангел, выйдешь за меня замуж?
Лучшей девушки чем ты, я уже никогда не найду. Даже если умру и встречу Одри Хепбёрн, Оливию Хасси, Джин Сиберг..

Когда был написан рассказ, читатели были недовольны концовкой.
Это вообще, беда читателей всех времён, когда они со своими самоварами, словно восхительные психи, толпой идут к искусству, желая понять его, чем то ложным, сиюминутным, моральным, что диктует эпоха или иное чудовище «нормы» или человеческого опыта: а мне так хочется!
Более гармоничной концовки, сложно представить. Умирает дерево и красота вокруг него торжествует, словно весна красоты.
Жизнь продолжается…

И почему возмущались женщины и мужчины во времена Толстого? Странные люди.
Быть может однажды, люди будут возмущаться пением синичек, цветением сирени на луне, стихом Петрарки: мол, метафизический абьюзер, который не может оставить в покое женщину, даже после её смерти..
Уверен, что и такие дураки однажды народятся.
Есть в этом какая-то предельно-мрачная апокалиптика, когда люди возмущаются и не понимают — красоты и гармонии.
Это самая страшная стадия смерти: смерть красоты, в душе человека, которая не может пробиться наружу, как цветок сквозь асфальт, сквозь эго человека.

Кстати, в юности я пережил экзистенциальный кризис, во время чтения дневников Толстого.
Огромный том. Примерно 50-я страница. И там читаю запись: если я за три дня не найду смысл жизни, не раскрою тайну бога и души человека, я убью себя.
Никогда ещё я с таким трепетом и потными ладошками не читал книгу. Я переживал до слёз: что же будет с Толстым?
Переворачивал страницы, дрожащей рукой… первый день прошёл, второй..
Я закрыл книгу и откинулся на диване.

Я очень наивный человек. Вы даже не представляете до какой степени.
Моя мысль была проста: у Толстого осталось меньше дня, чтобы найти то, что веками искали философы и лучшие люди земли, и так и не нашли. Найдёт ли он это до вечера? Сомневаюсь.
Но Толстой же не может соврать и не покончить с собой? Я бы не соврал. Я пару раз кончал с собой. Выжил, но это случайно. Я до сих пор не очень уверен, что я ещё жив: может так выглядит ад? Ничего не изменилось.. просто ты и любимая больше не вместе. Просто… ты умер в сердце любимой. А это страшнее, чем банальная смерть, которой все так боятся.

Так вот. Я думал: Толстой не нашёл смысл жизни и не разгадал тайну Бога. Иначе бы весь мир изменился и нежно просиял.
Чтобы удостовериться, я подошёл к окну: кошка забралась от собаки на дерево клёна. Сосед Николай, пьяный и счастливый, вышагивает по клумбе с грацией Армстронга на луне, борясь с гравитацией изо всех сил.
Куда-то несётся скорая с синей мигалкой, похожей на нимб сумасшедшего, но доброго святого, сбежавшего — улетевшего! - из психушки.
Нет, этот мир всё так же болен, думаю я, и значит Толстой ничего не нашёл. А жаль.

Но это значит.. что Толстой — покончил с собой? Он же не мог соврать и не покончить с собой? Это было бы подло, подло!
Я лежал в постели с томиком Толстого на груди и плакал, разговаривая с собой вслух.
Кот Барсик зачем-то лизал мне висок. Точнее, волосы, как это любят делать кошки, входя почти в мистический транс, но потом перешёл на висок: довольно больновато, кстати.
А я думал: может… это душа Толстого так пытается связаться со мной с Того света?
Повернулся к Барсику: Лев Николаевич, это вы? Вы нашли смысл жизни?
Барсик зажмурился и нежно лизнул мой нос..

Я боялся открыть том Толстого. А вдруг.. там, на месте дневника, после третьего дня, — пустые страницы? 600 пустых страниц.
Я же с ума сойду от этого!! А вдруг.. я и правда сошёл с ума? Что, если Толстой покончил с собой в молодости, а мне одному лишь кажется, что он прожил долгую жизнь, написал Войну и Мир, Каренину, и потом уехал на поезде, который переехал Анну, и заболел и умер, сойдя на богом забытой станции?
У меня была подруга Вика, с ней я вместе учился в универе, и был тайно влюблён в неё: у неё были удивительные глаза, чуточку разного цвета.

Я реши

Вика.. прости, не отвлекаю?
Саш, 3 часа ночи, разумеется не отвлекаешь. Что нибудь важное?
Да. Толстой умер. Покончил с собой.
Кто???

Кто???

- Вик.. вопрос жизни и смерти: кто н

Кто-кто.. Чехов. 3 часа ночи, Саш!

- Так ты н

Пушкин. Саша.. ты иногда такой идиот.

А я может умер.. как и Толстой. Или с ума сошёл.

Саша.. ты выпил?
Вика, выходи за меня замуж.
Саш… предложение интересное, в 3 часа ночи особенно, и похоже на милое свидание лунатиков: я — раздетая и в пижамке, ты — тоже в пижамке, быть может, с телефонами у виска, словно с револьверами.

- Любимая.. это не важно. Я ведь предлагаю тебе выйти замуж не в этой жизни. В следующей. Внахлёст. Мы ведь и дружили с тобой.. внахлёст, до любви додружились.
Когда я в следующей жизни, лет через 200,

А кем буду я?
Травкой, дождём или ласточкой, не важно. Выйдешь?
Выйду. Спокойной ночи, мой милый клён.
- Спокойной ночи, Травка. До встречи после смерти. Она пролетит, как белая ночь на Чукотке. Нам предстоит переждать три воплощения разлуки: ты будешь прекрасной японочкой в конце 21 века, а я поэтом в Японии в 12 века, воспевающего твои неземные глаза, чуточку разного цвета, потом ты будешь смугленькой принцессой на Мальдивах, а я смертельно раненым революционером, затем ты будешь прекрасным и огромным негром-астрономом, и я… буду негром, лунатиком-космонавтом (первым негром на луне), и вот, через 200 лет, мы наконец-то будем вместе: московский клён и травка.
В сумасшедшем доме?
Не важно. Для меня это будет рай. Лишь бы быть рядом с тобой..

Итак, рассказ Толстого поделен на три истории. Три смерти.
В первой истории, девушка едет по осенней дороге в карете, в Италию.
Она больна. Она хочет жить.. но, кажется, уже поздно.
Её душа, жизнь, словно ласточка, стремится в тёплые края… но раньше душа долетит до рая, чем она доедет до Италии.
Толстой как всегда, гений деталей, мгновений, — инея красоты.
Вместе с девушкой едет горничная.
Барыня бледна и её глаза закрыты. Она погружена в сумерки души. А глазки горничной, словно птички весенние, порхают по дороге, деревьям, собачке, сидящей на её коленях..
Платье горничной коснулось ноги хозяйки, и та ей сделала замечание..

Почему? Кто из нас сильно болел или даже умер, тот знает, что в такие моменты, душа и тело как бы меняются местами, и малейшее касание мира или человеческого равнодушия, может нас изувечить.
А тут ещё станция… горничная крестится на церковь. Муж девушки, вроде бы заботится о ней.. но на самом деле он уже в душе живёт без неё: с улыбкой и потирая ручки, говорит доктору, что неплохо бы перекусить и «погребок» нужно вынести.
Девушка замечает всё это. Она понимает.. что до неё, по сути, уже никому нет дела. Словно она уже умерла и всё вокруг живёт как бы мимо и сквозь неё.

Так выглядит ад: все живёт сквозь тебя, улыбается, не замечает тебя.
И снова дивный образ Толстого: на станции, крестьяночки, от скуки, решили взглянуть на умирающую барыню, в карете: пойдём ещё раз посмотрим? Словно в колодец смотришь..
Чудесный образ! Человек на пороге смерти — как тёмный колодец. В котором словно бы даже днём, видны звёзды.

А потом мы видим уже весну. Девушка не доехала до Италии. Она дома лежит. Её дети бегают в коридоре, играют в лошадок. Смех и смерть, рядом. Как два крыла.
Толстой ещё молод.. а пишет как старец, подмечая такую прелесть: кузина умирающей девушки, сдерживая слёзы, называет её ангелом, целует ей ручку…
А умирающая, в ужасе отдёргивает руку и говорит: нет, не надо в ручку, как у мёртвой, вот сюда лучше..
Боже.. как это хорошо подмечено! Куда — сюда?
Да куда угодно! В губы, в плечо, в грудь, в глаза, в щёчку.. где душа открыта и зябнет, где ещё жизнь бьёт родничком.
Как это важно, у умирающего или озябшего от жизни, человека, поцеловать — жизнь, его обнажённое сердце, а не его «смерть», не его «ручку».

У меня есть странные фантомные боли красоты, во время чтения.
Мне примерещилось, что умирает женщина, в постели, и к ней пришёл её любимый. Они толком даже не целовались, нежный апрель их отношений.. апрель поцелуев. Пару раз он поцеловал её в щёчку, и крылышком поцелуя, один раз скользнул при прощании, по милым губам, словно ласточка вечерняя коснувшаяся от избытка счастья, завечеревшей звёздами, реки.

И вот, девушка умирает.. она понимает, что они уже не будут вместе, не будет поцелуев. Никогда.
Кто умирал, тот знает этот странный и толком не изученный ещё учёными вид синестезии умирания, когда, словно спектр света далёких звёзд (смещение Доплера), смещается ощущения жизни, тела и души, и если вас кто-то целует в губы.. то душа губ, может быть совсем в другом уже месте, словно подтаявший воск на свече, переместившийся ниже.

Так и обиды и любовь и прощение, интим, могут сместится и их уже бесполезно искать на прежнем месте, особенно такому мрачному и злобному аутисту, как мораль.
Да, мне до слёз привиделось, как мужчина робко наклонился к умирающей женщине, чтобы поцеловать её в губы.. перед смертью, но женщина, в муке, исказив лицо, словно он причинил ей боль и изменяет ей.. с нечто мимолётным в ней, человеческим, ненужным…

Девушка, вдруг, раскрывает синее платье на груди, рвёт пуговички, которые разлетаются на пол, словно это драгоценное ожерелье, которое сорвал любовник в жарких ласках, и открывает изумлённому мужчине — свою прекрасную смуглую грудь, и из последних сил, шепчет: целуй меня сюда! Тут теперь моя душа и губы мои!!
Слёзы текут по прекрасному лицу девушки… а в комнате стоят, как зачарованные, изумлённые — отец девушки, её сестрёнка, крестящийся конюх, Сашка.

В конце рассказа, Толстой описывает смерть дерева в лесу. Словно сон крестьянки — стал явью, и парень, обещавший мужику камень на могилку, пошёл в лес, рубить дерево, на крест.
Это тоже, странно, прекрасно и.. безумно.
Умер человек. И из-за этого должно погибнуть дерево в лесу??
Это так же безумно, как если бы расстались влюблённые, и на берег океана где-то на Мальдивах, выбросились два прекрасных синих кита.
Или если бы умер человек, а другой человек пошёл в лес и застрелил прекрасную птицу, или лосёнка.
А почему не наоборот? Может так было бы логичней и гармоничней? Убили прекрасную птицу в лесу… и умер человек. Лучше, конечно, если бы этот, кто убил.

Или: влюблённые поссорились, из-за какой то неразрешимой проблемы… которая через 500 лет будет казаться чепухой, как комарик, и вдруг, они, уже почти разлучаясь, всем своим существом бы ощутили, как где-то на Мальдивах, выбросились на берег два прекрасных кита, или как где-то в лесу, человек рубит прекрасное дерево, и они всей душой и телом ощущают боль и этого дерева и боль китов, и вот, они падают на колени, и в слезах обнимают друг друга, и на их телах, как стигматы любви, проявляются раны, словно это их рубит кто-то невидимый и безумный, и не важно, мораль это, страхи, сомнения.. всё то, что убивает нашу любовь, убивает нас…

Я хочу дожить до того времени, где будет новая мораль, а не эта чудовищная, мораль толпы, где каждый сам за себя, где смерть разных существ, это смерть разных существ, а не боль и крик одного исполинского существа — Любви.
Я хочу дожить до того времени, где убийство любви или отречение от любви, будет считаться не менее тяжким грехом, чем просто — убийство, и не важно — человека, дерева, животного.

Быть может в будущем, понятие Человек и Живой, будет смещено в сторону рая, а не толпы, и даже живущий, кушающий и ходящий, не будет являться живым в полном смысле, как звезда, дерево или камень, а жизнь человека будет оцениваться по тому, что он сделал ради любви: если человек жил лишь для себя, для страхов и сомнений, морали… то он может ещё и не родился даже. А значит и умереть толком, не может.
Быть может ангелы и бог потому нас не замечают, что в метафизическом плане, на нашей юной земле, словно в третий День творения, людей ещё и нет, а есть лишь деревья? Сплошные деревья, дубы и берёзки, и кто-то незримый в Эдеме, рубит эти деревья, и они медленно падают в ночное небо, ибо притяжения, толком, ещё нет, как и людей.
Мне в детстве часто снился сон: планеты в космосе и луна — это пеньки от исполинских деревьев в райском саду.

762

Рецензия на книгу

Три смерти

Клён ты мой опавший.. (рецензия andante)