Лолита. Смех в темноте. Из интервью

Услышав её первый утренний зевок, я изобразил спящего, красивым профилем обращённого к ней. По правде сказать, я совершенно не знал, как быть. Не возмутится ли она, найдя меня рядом, а не на запасной койке? Что она сделает — заберёт одежду и запрётся в ванной? Потребует, чтобы её немедленно отвезли в Рамздэль? В больницу к матери? Обратно в лагерь? Но моя Лолиточка была резвой девчонкой, и когда она издала тот сдавленный смешок, который я так любил, я понял, что она до этого созерцала меня играющими глазами. Она скатилась на мою сторону, и её тёплые русые кудри пришлись на мою правую ключицу. Я довольно бездарно имитировал пробуждение. Сперва мы лежали тихо. Я тихо гладил её по волосам, и мы тихо целовались. Меня привело в какое-то блаженное смущение то, что её поцелуй отличался несколько комическими утонченностями в смысле трепетания пытливого жала, из чего я заключил, что её натренировала в раннем возрасте какая-нибудь маленькая лесбиянка. Таким изощрениям никакой Чарли не мог её научить! Как бы желая посмотреть, насытился ли я и усвоил ли обещанный давеча урок, она слегка откинулась, наблюдая за мной. Щёки у неё разгорелись, пухлая нижняя губа блестела, мой распад был близок. Вдруг, со вспышкой хулиганского веселья (признак нимфетки!), она приложила рот к моему уху — но рассудок мой долго не мог разбить на слова жаркий гул её шёпота, и она его прерывала смехом, и смахивала кудри с лица, и снова пробовала, и удивительное чувство, что живу в фантастическом, только что созданном, сумасшедшем мире, где всё дозволено, медленно охватывало меня по мере того, как я начинал догадываться, что именно мне предлагалось. Я ответил, что не знаю, о какой игре идёт речь, — не знаю, во что она с Чарли играла. «Ты хочешь сказать, что ты никогда?», начала она, пристально глядя на меня с гримасой отвращения и недоверия. «Ты — значит, никогда?», начала она снова. Я воспользовался передышкой, чтобы потыкаться лицом в разные нежные места. «перестань», гнусаво взвизгнула она, поспешно убирая коричневое плечо из-под моих губ. (Весьма курьёзным образом Лолита считала — и продолжала долго считать — все прикосновения, кроме поцелуя в губы да простого полового акта, либо «слюнявой романтикой», либо «патологией».)

«То есть, ты никогда», продолжала она настаивать (теперь стоя на коленях надо мной), «никогда не делал этого, когда был мальчиком?»

«Никогда», ответил я с полной правдивостью.

«Прекрасно», сказала Лолита, «так посмотри, как это делается».

Я, однако, не стану докучать учёному читателю подробным рассказом о Лолитиной самонадеянности. Достаточно будет сказать, что ни следа целомудрия не усмотрел перекошенный наблюдатель в этой хорошенькой, едва сформировавшейся, девочке, которую в конец развратили навыки современных ребят, совместное обучение, жульнические предприятия вроде гёрл-скаутских костров и тому подобное. Для неё чисто механический половой акт был неотъемлемой частью тайного мира подростков, неведомого взрослым. Как поступают взрослые, чтобы иметь детей, это совершенно её не занимало. Жезлом моей жизни Лолиточка орудовала необыкновенно энергично и деловито, как если бы это было бесчузственное приспособление, никак со мною не связанное. Ей, конечно, страшно хотелось поразить меня молодецкими ухватками малолетней шпаны, но она была не совсем готова к некоторым расхождениям между детским размером и моим. Только самолюбие не позволяло ей бросить начатое, ибо я, в диком своём положении, прикидывался безнадёжным дураком и предоставлял ей самой трудиться — по крайней мере пока ещё мог выносить своё невмешательство. Но всё это, собственно, не относится к делу; я не интересуюсь половыми вопросами. Всякий может сам представить себе те или иные проявления нашей животной жизни. Другой, великий подвиг манит меня: определить раз навсегда гибельное очарование нимфеток.

Внезапно мы оказались влюбленными друг в дружку - безумно,
неуклюже, бесстыдно, мучительно; я бы добавил - безнадежно, ибо
наше неистовое стремление ко взаимному обладанию могло бы быть
утолено только, если бы каждый из нас в самом деле впитал и
усвоил каждую частицу тела и души другого; между тем мы даже не
могли найти места, где бы совокупиться, как без труда находят
дети трущоб. После одного неудавшегося ночного свидания у нее в
саду (о чем в следующей главке) единственное, что нам было
разрешено, в смысле встреч, - это лежать в досягаемости
взрослых, зрительной, если не слуховой, на той части пляжа, где
было всего больше народу. Там, на мягком песке, в нескольких
шагах от старших, мы валялись все утро в оцепенелом исступлении
любовной муки и пользовались всяким благословенным изъяном в
ткани времени и пространства, чтобы притронуться друг к дружке:
ее рука, сквозь песок, подползала ко мне, придвигалась все
ближе, переставляя узкие загорелые пальцы, а затем ее
перламутровое колено отправлялось в то же длинное, осторожное
путешествие; иногда случайный вал, сооруженный другими детьми
помоложе, служил нам прикрытием для беглого соленого поцелуя;
эти несовершенные соприкосновения доводили наши здоровые и
неопытные тела до такой степени раздражения, что даже прохлада
голубой воды, под которой мы продолжали преследовать свою цель,
не могла нас успокоить.