Котлован

Карьера автора не задалась. Лишь после смерти его записали в гении. Несколько повестей и лишь один законченный роман. В этой книге повесть «Котлован» соединилась с тем самым единственным романом «Чевенгур». О последнем в другой раз, а вот о повести я вам расскажу.

Она как-то сразу ложится грузом на плечи. Одни ее любят и превозносят, другие люто ненавидят, третьи где-то посередине, а с ними и я. У автора удивительное построение предложений и мыслей. Мне даже не с чем сравнить. Эта уникальность одновременно притягательная и пугающая.

Дать оценку написанному невозможно, нет таких критериев. Можно лишь бесконечно плавать в словоблудии в попытках описать прочитанное. Здесь счастье происходит из материализма, а не от смысла. Жажда жизни, символизм и мрачные настроения, будущее Советского Союза. Сатира ли? Антиутопия? Философия? Что не скажи — всё может быть верным.

Платонова стоит попробовать почитать. Хотя бы просто для эксперимента. Вы удивитесь своим неоднозначным или наоборот безапелляционным реакциям в процессе чтения.

«Котлован» — это вызов.

Даже и не знаю, что сказать...Странное дело. Когда я читала эту книгу в давние школьные годы, я была просто без ума от нее. Возможно, там дело было совсем в другом. Возможно, там играл нонконформизм. Или еще какие соображения. Но воспринималось это всё иначе.
Да, я понимаю. Новаторство, драматизм на грани фола, а то и трагедия. Но при этом своеобразный юмор. Такой издевательский юморок. Будто автор немного подтрунивает над читателем. А то и даже совсем не немного. А прямо-таки реально подтрунивает. Что уж там говорить! Он просто-таки издевается над читателем.

Во-первых, своим ооочень непростым языком. Думаю, не очень много найдется людей, добравшихся до конца произведения.

Во-вторых, крайне оригинальным сюжетом. А по сути, если так пораскинуть мозгами, сюжета как такового тут и вовсе нет. Да, тут есть занимательные герои повествования. Но что с ними происходит? Чем они занимаются? Я, кроме, пожалуй, крайне безумной девочки Настеньки больше никого и не припомню...

В-третьих, вот эта беспросветность. Книга настолько пропитана болью, безумством, разложением и трагизмом, что волосы на голове шевелятся...

И, знаете, это круто. Но раньше почему-то ощущения от книги были ярче. Возможно просто попала не в ту струю, не в то время. Тогда жаль. Тогда перечитаю еще раз обязательно.

В этом году я устроила себе один из самых жестких челленджей – заставила себя прочитать «Котлован». Произведение Платонова есть воплощенный апогей моей ненависти к школьной программе, где вместо хотя бы одного зарубежного пункта понатыкали всяких платоновых, от которых спустя десять лет все так же хочется пойти и убиться об стену. У меня на всю жизнь останется в памяти тот момент, когда за 10 минут до выхода в школу я силилась перемахнуть хотя бы через середину Платоновской мысли. Тогда не получилось, я плюнула и закинула книжку подальше. Чтобы найти ее в этом году, стряхнуть пыль, посчитать количество лет, разделяющих мою нынешнюю попытку от неудачной предыдущей, и снова нырнуть в мир «Котлована». Я полагала, что раз уж счет годков перемахнул через десятку, то всяко пора дать второй шанс школьным разочарованиям.

У, как же я ошибалась.
«Котлован» остался все таким же мерзким и тошнотворным. В школе нас наверняка пичкали им, дабы мы вкусили этот сладчайше извращенный язык («он сделал удар в его лицо» и прочее) и остроту того времени. Но от некоторых фраз уже было не отделаться простым фейспалмом, от них начинало мутить. Пускай Платонов сделал это специально, дабы подчеркнуть нелепостью всю иронию, но приятнее или проще читать такие абзацы не стало. Плоские персонажи все одинаковы, хотя кто-то мается от работы мысли, а кто-то от бездействия, но в итоге все они просто влачат существование. Картинка покрыта твердой коркой безысходности. Люди спят в гробах, думают о смерти, умирают. Они не развиваются, они топчутся на месте в ожидании смерти.

Какое-то время назад видела пару отзывов наших забугорных товарищей-читателей на «Котлован» (он же «The Foundation Pit»), где в книге разглядели черный юмор. Это ж каким непрошибаемым оптимизмом надо обладать, чтобы увидеть в этой безысходности хоть какой-то юмор. Я вот плакала, давилась текстом, мне хотелось, чтобы все уже перестали нести чушь и поскорее умерли. Вроде бы и тощенький он, «Котлован», а в итоге читаешь его неделями, время от времени зажмуриваясь и убегая из этого неприютного мира. Встретимся еще через десяток лет?

А еще после «Котлована» мне до жути захотелось почитать Айн Рэнд. Вот так, без каких-либо объективных причин.

ЧТО? "Чевенгур: Путешествие с открытым сердцем" Первая великая советская ролевая игра
ГДЕ? На огромных пространствах молодого Советского Союза
ЗАЧЕМ? Чтобы построить коммунизм в каждой отдельно взятой деревне
КАК?..
Бессонный сатаноид Перво-наперво стоит уяснить, что "Чевенгур" - конечно не первая советская RPG на свете, но уж точно самая масштабная и целеполагающая. При всей скудности изначальных ресурсов разработчик не убоялся максимально усложнить себе задачу: громадная комплексная игра с десятками героев, множеством нетривиальных квестов и, что редкость по нынешним временам, не зацикливающаяся на технической составляющей, являя миру редкий пример внимательного и душевного отношения к рассказываемой истории.

Революционно вполне "Чевенгур", как и сама жизнь, не спешит выпускать нас на большую дорогу к большим проблемам: первые часы игры мы проводим в маленьком городке, потихоньку осваиваясь и изучая местные особенности. Суровая механика выживания требует экономить каждую найденную корку хлеба и до кровавых кругов в глазах гоняться за каждой отбившейся от рук курицей, ибо не накопив достаточно ресурсов, мы не выйдем на новый уровень, а то и помрём голодной смертью. При критическом уровне голода наш персонаж самовольно бросает все дела и идёт, пошатываясь, на кладбище, где он ещё во вступительном ролике выкопал себе в земле нору рядом с могилой отца, забивается туда, экран меркнет и выдаёт нам неотвратимое "Игра окончена". Но если не пренебрегать всеми сторонними квестами: ухаживать за малыми детьми, делиться хлебными корками со стариками, собирать солому, помогать делать заготовки на зиму, то рано или поздно мы дойдём до десятого уровня и заслужим будёновку с портретом Розы Люксембург, что явится нашим пропуском в большой мир к большим делам.

Хожу в железе, ночую на бомбах В огромном мире "Чевенгура" есть чем заняться каждому: можно продолжать побираться по постоялым дворам и подворовывать провиант, со временем уйдя с белыми партизанами в леса. Можно устроиться на железную дорогу и от закручивателя гаек дослужиться до Машиниста, с тем чтобы всё последующее игровое время разъезжать по миру на паровозе по заблаговременно проложенным союзниками путям. Преимущества этой линии развития в том, что вы не будете натыкаться на одичавшие контрреволюцонные отряды, прячущиеся по лесам, но бойтесь, если ваш локомотив настигнет Летучая Охота: их предводитель капитан Нехворайко обул своих лошадей в лапти, и те легко преодолеют любые болота и овраги в погоне за поездом. Важно заранее запастись достаточным количеством угля или нанять лихую ватагу красного комиссара Копенкина для защиты от врагов. Можно также и поступить на службу к самому Копенкину и, добиваясь признания и более высокого положения, уничтожая по лесам разрозненные белые отряды, склонить комиссара к помощи в выполнении основного квеста - установлении коммунизма на всём пространстве игрового мира.

Коммунизм стихией прёт Более-менее планомерно перемещаясь по карте, надо занять каждый населённый пункт и добиться установления там Советской Власти: во-первых, вычислить и раскулачить все неблагонадёжные элементы. Крестьяне хитры и страсть как любят притворяться сирыми и убогими; иногда требуется до максимума прокачать навык скрытности, чтобы проследить за самыми хитрыми и отчаянными, установить, кто из них зловредный кулак, а кто - мирный пролетарий и принять меры. Раскулачивать тоже надо с умом: слишком жестокие действия отпугнут мирное население, и они будут сильнее упрямиться при переходе в режим коммунизма. Наконец, когда над каждой деревенькой на карте загорится заслуженная вами Красная Звезда, знаменующая собой беспрекословное и окончательное установление коммунизма, для нас будет открыт самый сложный и красивый город в игре - собственно, Чевенгур.

Шевелись, Пролетарская Сила! Не будем много распространяться о последнем акте игры, скажем лишь, что внутренняя драматургия повествования делает резкий поворот от несколько механичного собирания и накапливания ресурсов/зачистки территорий прошлых частей к очень личной, заставляющей сопереживать всем героям, истории. Город Чевенгур полон тайн и недомолвок, сюда легко попасть и очень сложно уйти, будто невыполненные обязательства не позволяют герою покинуть это место с чистым сердцем. И только от наших действий (зачастую совершённых или не совершённых много часов геймплея назад) зависит, кто из персонажей выживет в мрачном кровавом финале и зажжётся ли над Чевенгуром самая большая и яркая Красная Звезда в игре.

В небольшой бесплатный аддон "Котлован" включён новый жестокий квест "Настя", новый боевой персонаж Медведь-молотобоец и, конечно же, реализована возможность грабить котлованы

Русская Ла-Манча

Услышать новый голос, не притянутый за уши стиля или направления, не сводимый к своему времени, но гармонично с ним уживающийся, голос с Именем и в единственном числе - это то, что каждый раз делит мою жизнь на "до" и "после". Так было с Набоковым, Джоном Донном, Вирджинией Вулф и с другими.

Так случилось и с Платоновым.

Прочная забытость этого автора меня не удивляет. Даже хорошие студенты-филологи проникаются "Чевенгуром" один на дюжину. Бродский объяснял это в своих "Катастрофах в воздухе" тем, что в околореволюционное время большая литература России выбрала на развилке "Толстой/Достоевский" первого, и его каталогизированный, правильный, дворянски воспитанный подход был принят как более перспективный. Другая проза с тех пор воспринимается как некачественная. Единственный писатель, не принадлежащий к декадентам и беженцам, который шагнул на вторую дорогу, был Андрей Платонов.

Да, в нём есть сострадание к человеку, подчиняющее себе язык, переваривающее его, как ему угодно. Как и Достоевский, он доверяет чувству - и слово сдвигается его гуманистичной верой, как гора - христианской.

Платонов заимствовал только этот принцип, не набравши с ним, в отличие от многих прямых эпигонов ФМД, крошек журнализма, штамповой атмосферы и душного петербуржества, от которого так скучно бывает у культурненьких Андреева и Белого (коих несмотря на это, я обожаю дико, особенно первого).

Ниши, которые создал принцип доверия чувству, Платонов заполнил детским взглядом, остранением, любознательностью и жестокостью. Он окрасил свои страницы в песочный цвет степей, в мертвенную бледность, в молчания, наполненные до краёв вопросами, чаще обращёнными к пустому обезбоженному небу, чем к жизни.

Это напомнило мне Дона Кихота, единственную книгу, сопоставимую с Чевенгуром по калейдоскопичности, песочным тонам, грязи, потере корней и двойным несправедливостям. Но главное - по повсеместной слепоте. Хоругвеносный Сашка и его христоматийно кихотский спутник Капенкин творят бессмысленные подвиги, оставляя за собой след из разрушений и гротеска.

От этих истрьеток горько, но уж слишком доверчив чувству язык - это как будто бы сидишь на грани весны где-то в произвольной точке пространства, а рядом - босая сирота. И вот вы сидите и молчите. И жизнь становится понятной.

"Чевенгур" окончательно утвердил моё глубокое восхищение литературным талантом Андрея Платонова. Раньше уже были "Котлован" и "Ювенильное море", и они тоже оставили след.

"Чевенгур" (да и Платонов вообще) – это громкое опровержение тезиса "литература должна развлекать", если мы, конечно, не склонны определять "развлечение" через мазохизм. Книга сложная, в том смысле, что она сложно устроена. Она стоит в ряду многих других таких книг, и все они от читателя требуют. Требуют погрузиться достаточно, чтобы не бояться языка, чтобы не терять нить сюжета, чтобы находить смыслы. Это литературный механизм, элементы которого работают слаженно. Читатель должен быть немного инженером, чтобы взять от книги максимум.

Язык советских декретов, переплетаясь одновременно с фольклорными и религиозными элементами, строит невозможную утопию, а вместе с ней такую же невозможную антиутопию. Природа, техника, идеология одухотворяются и обретают собственную жизнь. Слова "вещество" и "организм" связываются со словами "тоска" и "счастье" и рисуют масштабное апокалиптическое полотно. Муторную, тяжёлую, полную насилия картину голода, болезней, войны, смерти и надежды на светлое будущее.

Город, в котором наступил коммунизм, потому что всех буржуев физически уничтожили, – это сатира. В то же время он – серьёзное выражение простых людских чаяний, ожидания и поиска счастья. Коммунизм приобретает черты религиозной идеи, конца истории, вечного блаженства без нужды трудиться для пропитания, а только из любви к ближнему. Этот коммунизм существует в отдельном городе, невольно противопоставленном движению исторического процесса. Городе, сжавшемся поплотнее, чтобы жителям его было не так холодно, скучно и одиноко.

Во время чтения я постоянно отвлекался мыслями на что-то, написанное позднее: "Мерфи" Беккета, "Кровавый меридиан" Маккарти, Масодова. Про Платонова вспоминают не так часто, но сколько бы ни вспоминали, он всё равно останется недооценённым.

С Андреем Платоновым у меня связаны восторженно-идиллические воспоминания от прочтения повести "Котлован" в выпускном классе. Это произведение настолько выбивалось за рамки заунывно-хрестоматийной школьной программы, что я не читала, а буквально впитывала его в себя, как вбирает влагу иссушенная почва!

Так что, решив возобновить знакомство после десятилетнего перерыва романом "Чевенгур", я предвкушала более чем приятное времяпрепровождение в обществе незаурядного автора, который вроде бы классик, да не совсем.

Если вкратце о сюжете, то в славном городе Чевенгур местные большевики расстреляли всех буржуев, созвали окрестных нищебродов и провозгласили торжество коммунизма! Однако, не всем он пришёлся по вкусу.

Я уже привыкла, что процесс чтения не всегда приносит моральное удовлетворение и тем более удовольствие, но впервые столкнулась с тем, что он вызывает ощутимое физическое усилие. Это произведение невозможно читать залпом и мимоходом, его буквально насильно запихиваешь в себя небольшими кусками и, не прожевав, поскорее глотаешь, чтоб избавиться от гнилостного привкуса разложения.
Это роман — превозмогание себя, перестройка сознания и надругательство над психикой.
Приходится продираться сквозь тернии филигранно-косноязычного текста, поражающего своей гротескной образностью и ценностью каждого отдельного взятого слова. Я и вообразить не могла, что такое можно сотворить с русским языком!
Душно и горько становится от юродивого мира, где бродят одни неприкаянные сироты.
Страшит радикализм их суждений и неистовство душевных порывов, когда благими намерениями вымощена дорога в ад.
Ужасает какая-то нездоровая фетишизация мертвого тела, когда могилы служат местом для сна и совокупления, а буквально каждый герой хочет выкопать бренные останки своих родных и любимых.
Мучительно наблюдать подмену и намеренное искажение религиозных идеалов политическими лозунгами, когда Роза Люксембург предстаёт Богоматерью, а революция — единственным мерилом человеческих поступков.

Зарождение нового мира обернулось выкидышем, а нежизнеспособный плод чевенгурской коммуны являет собой уродливую карикатуру на истреблённых православных жителей города, которым вменялось в вину, что они "ничем не занимаются, а лёжа лежат и спят... сплошь ждут второго пришествия". Коммунисты тоже лежат и в экстатическом угаре ждут воцарения всеобщего блага и свободы во всём мире.
И как ответ на извечный вопрос Достоевского "Стоит ли высшая гармония слезинки хотя бы одного только замученного ребенка?" — в Чевенгуре на руках у матери умирает больной сынишка...

Это что-то небывалое, товарищи.
Душещипательная, оптимистичная и странная смесь любви, движения, заботы обо всём сущем. То и дело откладывала её, чтобы перевести дух.
Чем больше горестей случается, тем больше читатель уверяется, ради каких замечательных дел стоит жить.
Даже в очень ограниченных рамках люди пытаются получить от жизни удовольствие.
Речь персонажей грубовата, исконна, истинна – в каждом слове Платонов как бы выносит на поверхность первоначальное его значение, причины его появления, причины людских поступков. Язык этот с непривычки обезоруживает: как свободно, оказывается, с ним можно обращаться! И как ему это идёт! Речь до того точна, что порой нелепа. Хотелось бы назвать это игрой, но нет, наоборот, мы сразу чувствуем самое серьёзное и ответственное отношение автора к героям и их чувствам. Разбросав привычные слова между их новыми и старыми значениями, Платонов выдаёт совершенно особый сплав языка для описания деревни и колхоза, трупов и экскрементов.

Человек и общество мы видим как зависимые друг от друга элементы бытия, необходимые и безраздельные. Коллективизм – вот в чём соль жизни, по Платонову.
Человек и время. Будущее – вот ради чего стоит жить. Дети – вот он, смысл жизни. Пусть сейчас всё не айс, но зато как хорошо и славно будет потом! Ради будущего герой готов претерпеть все неудобства. Отсюда и отношение к детям – невозможно трепетное и солнечное. Отношение к женщине как к равному члену общества. Отношение к труду. Именно он выведет человечество на свет.
Вывод – чем яростней ратует писатель за какое-либо явление общественно-политической жизни, тем вероятней он может сделать ему антирекламу. (Справедливо, правда, порой бывает и обратное.)
Рекомендую тем, кто лучше хочет знать историю России (или будущее? Жанр-то - социальная фантастика) и тот её период, когда последний нищий, сирый и убогий мог мечтать о лучшей жизни для всех и для себя.
Книга о сверхчеловеках в ожидании фундаментального и вечного.

Хотелось бы назвать произведение антиутопией, но это достаточно похоже на суровые ранние советские годы, хоть и с каплей литературного вымысла. Тяжелая и одновременно легкая книга, она затягивает тебя своей атмосферой отчаянья и мертвости, но и пугает своим языком. Слог Платонова двоичен, он то легкий и покладистый, то тяжёлый и непонятный. Есть такие моменты в книге, когда ты задумываешься о чём-то связанном с текстом, но в любом случае понимание окружающей действительности в книге пропадёт на какое-то время. Она душит тебя, но ты держишься до конца, ибо тебя уже не отпустит испытываемая в этой книге атмосфера.
Отдельно можно выделить мотивы, диалоги и самих персонажей – от кожи до костей они пропитаны экзистенциализмом. И это даёт дорогу перечитыванию книги, ибо можно подходить по-разному к этой повести, но видеть другие детали и ощущения.
Автор писал эту книгу в то же время, когда происходили изложенные в повести события, т.е коллективизация, поднятая здесь до пика. Но и быстро спущенная вниз во многих образах и деталях. Уверен, что при повторном прочтении здесь можно найти что-то еще. Тот же котлован является циклом от начала и до конца. Люди его роют, в нём же и сгинут. Один из сильных образов в произведении – это девочка Настя, у которой нет дома. Она выступает как символ веры и надежды. В итоге она умирает, а ее тело остается замурованным в стене новостройки. Некая аллегория на режим, который только родился, но родился мертвым. Смерть здесь за каждым поворотом и в каждом человеке. Даже живой человек хочет сгинуть из-за бессмысленного жития без истины. Платонов хотел подчеркнуть события в стране, которые не имели хороших предпосылок, а лишь страшную бессмысленность. Ведь так и никакой персонаж не нашёл себя, ни истины, ни смысла жизни.