Белые ночи. Униженные и оскорбленные

Пусть же хорошие люди видят, что и мы умеем, как люди, жить.

Тот, который научает сына пренебрегать и играть такими обязанностями из-за светских выгод, из-за денег, — развращает его!

[…]ведь это надобно доказать и тогда уже оскорблять людей такими упреками…

Не рассердись же за полную мою откровенность, ты сам ее хочешь, сам вызываешь.

У вас, напротив, всь это как-то прячут, всь бы пониже к земле, чтоб все росты, все носы выходили непременно по каким-то меркам, по каким-то правилам — точно это возможно!

Внутренность сердца моего я никому не показываю.

Заметно было, что она чем-то очень озабочена. «Что нового?» — спросил я. «Нового ничего», — отвечала она, но с таким видом, по которому я тотчас догадался, что новое у ней есть и что она для того и ждала меня, чтоб рассказать это новое, но, по обыкновению своему, расскажет не сейчас, а когда я буду уходить. Так всегда у нас было. Я уж применился к ней и ждал.

Сказки я умею рассказывать, но ведь до известных пределов, — понимаешь? Не то кредит и честь потеряешь, деловую то есть, ну и так далее.

Пью, брат! Только по праздникам перед обедней и хорош. А ты хоть и не пей. Мне просто тебя одного надо. А выпьешь, особенное благородство души докажешь.

Не делай своего хорошего, а делай мое дурное, — вот я какова!