Посредник

Самые близкие люди уходят, когда время берёт своё, и память, хрупкое и тусклое зеркало, – это всё, на что мы можем опереться. Зыбкая память – наша единственная опора.

Сейчас или никогда. Чаще всего было никогда, и само слово «никогда» до ужаса меня пугало. Не существовало слов больше этого. В нем можно исчезнуть – навсегда. Утонуть в никогда и там остаться. «Никогда» означало всю оставшуюся жизнь, а это невыносимо. По большому счету я надеялся, что будет сейчас. Всегда надеялся, что сейчас, а не никогда. Но опоздал.

Значит, когда ты взрослый, все делается обыкновенным?

Все, что не должно бы случиться, зачастую оказывается правдой.

Небо посыпало фьорд сахарным песком звёзд, а луна размешивала его жёлтой ложкой.

Сколько же существует миров? Наверно, столько же, сколько людей.

Листку снилось стихотворение. Я отодвинул рычаг в сторону и разбудил его, начав новую строку.

Песня была ему ремонтной мастерской. Песня его выправляла. Со мной было так же, разве что мои вмятины удавалось скрывать до поры до времени. Когда писал, я вставал на место. Моей мастерской был язык. В языке происходил ремонт.

Я помню папин почерк. Буквы у него стояли ровненько, как домб, иные высокие, большинство низкие. Строки – это улицы. Я долго пытался копировать папин почерк. А когда уразумел, что до папиного почерка нипочём не дотяну, придумал кое-что другое. Поселял людей в эти домики-буквы и бродил по улицам-фразам. Пробирался между строк, выискивал знаки, которые принадлежали мне одному и которые никто, кроме меня, истолковать не мог.

Дело в том, что по городу я на велике ездить не любил. Предпочитал ходить пешком, хотя пешком дольше, но как раз это меня и устраивало. Я тогда разбирался в собственных мыслях. Приводил их в порядок. Шагал с ними в такт, или они думались в такт с моими короткими, сбивающимися на сторону шагами.