Заповедник

• Я не спал, товарищ капитан. Я думал. Больше это: не повторится.
• А жаль...

По Солженицыну лагерь — это ад. Я же думаю, что ад — это мы сами…

Жизнь расстилалась вокруг необозримым минным полем. Я находился в центре.

Ты в Кулунде бывал? Удовольствие ниже среднего…

Я тебе все напишу между строк…

– Вы любите Пушкина? – неожиданно спросила она,
Что то во мне дрогнуло, но я ответил:
– Люблю… «Медного всадника», прозу…
– А стихи?
– Поздние стихи очень люблю.
– А ранние?
– Ранние тоже люблю, – сдался я.
– Тут все живет и дышит Пушкиным, – сказала Галя, – буквально каждая веточка, каждая травинка. Так и ждешь, что он выйдет сейчас из за поворота… Цилиндр, крылатка, знакомый профиль…
Между тем из за поворота вышел Леня Гурьянов, бывший университетский стукач.

- Что тебя удерживает? Эрмитаж, Нева, березы?

• Березы меня совершенно не волнуют.
• Так что же?
• Язык. На чужом языке мы теряем восемьдесят процентов своей личности. Мы утрачиваем способность шутить, иронизировать. Одно это меня в ужас приводит.

В критических обстоятельствах люди меняются. Меняются к лучшему и к худшему. От лучшего к худшему и наоборот.

Со времен Аристотеля человеческий мозг не изменился. Тем более не изменилось человеческое сознание.

А значит, нет прогресса. Есть — движение, в основе которого лежит неустойчивость.

Все это напоминает идею переселения душ.

Только время я бы заменил пространством. Пространством меняющихся обстоятельств…

Старухи брезгливо меня рассматривали. Я попытался улыбнуться:
— Взгляните на меня с любовью!
Старухи вздрогнули и пересели.

Его улыбка выражала несовершенство мира и тяжелое бремя ответственности за чужие грехи. Лицо тем не менее оставалось заурядным, как бельевая пуговица.