Мы, утонувшие

Первый раз встречаю книгу, написанную от лица коллективного сознательного. От лица "мы". Оригинальная подача. "Мы" в каждую эпоху разные, но всегда это россыпь мужчин, стариков, мальчишек, мальчишек-подростков. Женщины - никогда, но к женщинам мы еще попозже вернемся. А пока на всех планах у нас - мы. Пока еще не утонувшие, но тонущие, бултыхающиеся на поверхности моря и океана. Мы - это жители Марсталя, приморского датского городка, известного на весь мир своими шхунами и парусниками, и моряками, конечно же. У марстальских мальчиков нет другой дороги, только в море. И книга получилась - о Марстале, да, но и море тоже.

Обожаю море. Обожаю воду. Могу смотреть бесконечно на волны, на дождь, на легкий шторм, гулять вдоль рек - непременно. Неудивительно, что мне так понравилась книга, она пропитана морской солью насквозь. Причем не только холодной скандинавской водой, но и теплыми водами морей южных, Малайзия, Филиппины, Самоа, марстальцы же весь мир изъездили, побываем там с вами и мы. И начнем разбираться, если не уже, в гротах и стакселях, гиках и шкаторинах, иначе нам просто не о чем будет разговаривать с ними, с детства повернутыми.

Утонувшие - это городская сага. Героев - много. Времени прошло - много. Мы знакомимся с историей славного Марсталя за последние сто лет, от времен расцвета до времени заката, от первой волны до девятой. И каждому времени - свой герой. Вначале мы узнаем Альберта - еще мальчишкой-школьником, воющего вместе с остальными от побоев безумного учителя Исагера. В этой главе будет много чего неприятного, но самое из всего - убийство бульдога Исагера Каро, уж на что я равнодушна к этой теме, но даже тут прониклась отвращением к происходящему. А тем, кого это триггерит, вообще лучше ее пропустить, несмотря на всю ее важность.

С Альбертом мы проведем практически две трети книги, побываем с ним по всему миру в поисках заблудшего отца (ну такой себе отец, однажды "встал и вышел" из дома и не вернулся потом никогда). Отца, точнее, Лауриса, он нашел, но лучше ему от этого не стало. Здесь тоже очень видно, как неудавшаяся жизнь родителей калечит детей. Никогда у Альберта не будет семьи и детей, да он в принципе их не ищет, однако на старости лет и его проймет напрасно прожитая жизнь.

Вместе с Альбертом же мы будем наблюдать за сменой эпохи - от парусников к пароходам, и как всю жизнь города загубит эта бесячая Клара Фрис. И вот тут мы вернемся к вопросу о женщинах. Я понимаю, что автор хотел донести, насколько Клара не права, и я почти совсем прониклась этой идеей. Клара - жена моряка и мать моряка. Клара ненавидит море. Море отняло у нее родителей, убило ее мужа, и так и норовит убить сына. Клара хочет высечь море розгами подобно Ксерксу. Клара владеет 2/3 пароходов в городе, так получилось. Клара методично уничтожает судоходство. Очень бесячая героиня. Но в одном у авторы вышел затык. Возможно, целевой аудиторией книги были "мы, мужики", но так получилось, что прочитала ее я, женщина. И как жена и мать у меня получилось встать на сторону Клары. Я бы тоже ненавидела море, если б не видела мужа два или три года. Я бы тоже ненавидела море, если б оно убило того самого мужа, пока я беременна. Я бы возненавидела море еще больше, если б мне приходилось каждый день думать, а жив ли еще мой сын. Да, Клара, какой бы отвратительной героиней ты ни была, у меня получилось тебя понять.

"Утонувшие" похожи на "Будденброков" очень-очень. Может, сказывается относительная территориальная общность писателей, но на удивление похож язык, и интонация, и общая тенденция упадка и тлена. К концу книги - это конец второй мировой - Марсталь пришел в упадок, прям как Будденброки. Да, это в них точно общее - закат одного семейства. Наверное, Марсталь можно считать одной семьей пусть и не кровных родственников. Да, много в этой семье людей, но все же это такая семья.

Очень красивая книга, меня сумела затянуть в себя, а потому несмотря на то, что я знаю, что в ней можно много к чему попридираться, те же сны Альберта не пришей козе рукав в ней, глава про Молотовск отчетливо попахивает клюквой, мне не хочется ни придираться, ни снижать оценку. А значит, книга удалась!

Пока вы не взялись читать эту книгу, вам вовсе необязательно знать, что такое Марсталь — и даже вредно. Не спрашивайте у гугла: что он может рассказать? Почём на лето коттедж под красной черепичной крышей — первая линия, питомцы запрещены, курение запрещено, гриль? Подскажет, где перекусить смерребродом? Посоветует не путать название острова, на котором расположен этот городишко (2000, что ли, добропорядочных датчан + заинтересованные в меланхоличном отдыхе туристы), с мелкой скандинавской монетой, почти вышедшей из обращения, — Эрё пишется не так? Покажет бюргерские свежевыбритые дворики с плетёной мебелью и улочки - мощённые брусчаткой, усаженные тяжёлыми селекционными мальвами, завлекательно пустынные— все почти, как одна, ведущие к нездешнему ультрамарину до горизонта и сумасшедшей лазури над ним? Забудьте. С Балтикой я знакома давно — всяко дольше, чем гугл, - и имею все основания не доверять обоим. Всё будет не так, и, скорее всего, - вовсе не будет. Марсталь, как и любой другой булавочный укол на карте, - та ещё дыра. Как любое другое родное болото — самое болезненно прекрасное место на свете , «по всем признакам пуп земли» и безвозвратная атлантида.

Карстен Йенсен — копенгагенский лит. обозреватель, автор ещё некоторого количества локально значимых книг (которые я никогда не прочту и не только потому, что даже на английский их никто пока не взялся переводить) и урождённый марсталец — полжизни писал историю города, которого больше нет (не верьте гуглу!) и его жителей, которые утонули — все как один, и вовсе не обязательно в ультрамарине — море куда разнообразнее: зелёное, бывает, синее, черное-черное, желтое-желтое, красное-красное (почему ни одно море не называется Серым, ведь чаще всего оно такое, и над седой его равниной кто-то обязательно реет в предчувствии бури, прямо сейчас?) серое-серое, густое, как суп, солёное, как кровь, пустое, как жизнь, холодное, как смерть, о море, amor. Писал о канувшей славе портового города, о временах, когда набережные Марсталя пестрели флагами парусных судов, половина марстальских моряков обогнула мыс Горн, их знали во всех борделях мира - от Гонолулу до Ньюфаундленда (ответ на вопрос «Where are you from, sailor?» - очень важен), а растущие без отцов дети учились различать части рангоута раньше, чем части речи. «Китай находился на задворках наших низеньких домов, а в окнах виднелось марокканское побережье»… Писал так, будто всё ещё возможно, и на выходе из местной церкви, запрестольный образ которой вы только что рассматривали по совету путеводителя, можно нос к носу столкнуться со столяром, держателем подпольного кабака напротив — поразительное портретное сходство: с него-то ведь и был списан Христос в окружении всклокоченных шнапсом и северным ветром шкиперов-апостолов, увидеть, как за поворот Киркестраде удаляется крепкий старик, шаркая огромными сапогами, — в таких на небо не берут, только на дно, а на смену ему выплывает грузная женщина с нелепо перекормленной коротколапой собачонкой, за ней следом банда белоголовых мальчишек, им ещё нет тринадцати, иначе бы они уже не ошивались на берегу, среди дырявых лодок, никчёмных пьянчуг, стариков, женщин и собак, а неуклонно покрывались синими татуировками и ржавой щетиной среди айсбергов, летучих рыб, мёртвых зыбей и беспросветных штилей — море уважает мужчин и забирает их себе. Писал то с оправданным и заразительным пафосом человека, чьи предки пустили корни в море — среде не для жизни, но для выживания — а не проросли и сгнили в каких-нибудь унылых суглинках или жирных чернозёмах по берегам ленивых рек, то с горькой иронией и оглядкой на безбрежные возможности абсурдного юмора — лучшее прикрытие, когда корёжит от фантомной боли, - писал, создавая местный, но не местечковый, миф, вписывая свою точку на карте в контекст вечной истории о странствии и возвращении, делая её центром. (Бывали на Итаке? Та ещё дыра.)

Не-не, спокойно, я ещё не достигла той стадии ожирения просветления, когда, не глядя, подписываешь соглашения типа «вся философия — заметки на полях Платона» или «вся литература о невозможности возврата — комментарий к «Одиссее». Читаю внимательно, мелкий шрифт включительно. У Гомера, конечно, на многое «копирайт», но (положа руку на то место, где у моряка бывает изображена ласточка), его список кораблей мало кто читает - даже до середины. Йенсен, безусловно, читал — ну и что ж с того. Все источники вдохновения честно и скрупулёзно, без постмодернистских жеманных игр, перечислены в кильватере романа. Это изобильная книга, с обширной географией, с множеством — не то что прописанных — с геометрической точностью завершённых сюжетных линий, в ней можно разглядеть и приятно старомодный приключенческий роман в богатых декорациях, и прямолинейную притчу, почти неизбежную, когда в роли антагониста — стихия, и социальный памфлет, и антивоенный манифест, и столь любезную скадинавам остропсихологическую драму взросления, и даже, внезапно, историю про серийного убийцу. Заблудиться здесь сложно, книга действительно продуманная — но всё же как-то спокойнее от того, что маяки и созвездия-ориентиры на месте. И Гомер, и Мелвилл, и Стивенсон с Гюго, и Моэм с Твеном, сборники псалмов и шанти, пятый том Истории датского флота и отчёты о кораблях, затонувших в 1914-18 годах (если я разглядела еще и воспетую Колриджем смерть альбатроса — символа жизни и смерти — в дохлой чайке Йенсена, то это не беда и не симптом апофении— здесь много чего можно разглядеть, даже не владея секретными культурными кодами) - вымысел и статистика, возвышающий обман романтического культа и экзистенциальный ужас официальных документов — вот вещество, из которого сделана эта книга. При всем при том это отнюдь не слепое следование заветам классиков, не коллекция нарядных клише, не пересказ бродячих сюжетов с датским акцентом и смутными целями — это своя игра, по своим правилам, и основная идея просматривается ясно, как соседний остров в хорошую погоду.

За неимением лучшего определения, «Утонувшие», пожалуй что, и сага. Но такая, не слишком семейная… не канон. Привычная ветхозаветная последовательность смены действующих лиц по родовому признаку (Авраам родил Исаака и так далее до седьмого колена) тут не работает. Для начала Лаурис, конечно, родил Эльзе, Расмуса, Эсбена и Альберта, а потом —

Не спрашивайте — не отвечу, но —

, да и от Исагера с его двенадцатью сыновьями никуда не денешься, но всё же: генеральные и побочные линии обманчивы, какие-бы то ни было семейства — не более чем частности, не имеющие приоритетного права вещать от «мы» в заголовке, сколько бы раз они не тонули. Но частности, без которых целое - невозможно, развалится, вообще никуда не поплывёт. «У каждого жителя нашего города есть своя история, но не им она рассказана. У автора этой истории — тысяча глаз и ушей и пять сотен непрерывно строчащих перьев». Полифония не в привычном достоевском смысле, когда автор запирает персонажей в плохо проветриваемом помещении и заставляет их хором орать друг на друга - каждый о своём, а что-то вроде просторного пения каноном (всё-таки канон), когда каждый уникальный голос с индивидуальным тембром в нужный момент вливается и продолжает тянуть общую мелодию. (Слова очень поэтичны, текст местами даже чересчур красив: «Мы уходим в плаванье не оттого, что существует море. Мы уходим в плаванье, потому что есть гавань»— но кому нужны уродливые песни?) Мы-рассказчик, мы-слушатель, мы — отчаянно храбрые и малодушные, наивные и мудрые, расчётливые и безрассудные, убийцы и жертвы, мертвые и живые, - хор в молчании внимает сольной партии, чтоб подтвердить — мы, утонувшие. Нет, я совсем не знаток теории музыки, интерпретация чьих-либо символов веры — вообще отдельный от меня вид искусства, а уж степень сочувствия коллективному разуму не буду и уточнять - но всё же мне кажется, что автору удалось подобрать форму идеально соответствующую содержанию. Выжить в одиночку в океане можно — если не заплывать за буйки или фамилия твоя, допустим, Конюхов, но на каждом «Летучем голландце» знают: «Часть команды, часть корабля». Сила не в какой-то там правде — правда, как водится, у каждого своя, «сила в единстве» - целых двести тридцать человек тащили из моря камень весом 14 тонн, чтобы написать на нём эти слова, ставшие девизом города и его же эпитафией.

Людям свойственно не только видеть всюду метафоры, но и примерять их на себя, мол, и мы утонувшие, в каком-то смысле. Ну да… то есть, конечно, нет. Это очень личная история, не про вас, не про меня, не про нас — даже если есть привычка пить за тех кто в море. Но если вы из тех, кого книги «заставляют задуматься», то можно подумать вот о чём: вспомнить, осознать и принять всё, что сделало нас такими, какие мы теперь, это и есть возвращение домой.

• В Марсталь»