Рецензия на книгу

• 

  Аноним30 января 2019 г.

  О водоплавающих

  Океан сущ. – Огромная масса воды, покрывающая около двух третей поверхности нашего мира, сотворенного для людей, которые, однако, не наделены жабрами.
  Амброз Бирс «Словарь Сатаны»

  Пока вы не взялись читать эту книгу, вам вовсе необязательно знать, что такое Марсталь — и даже вредно. Не спрашивайте у гугла: что он может рассказать? Почём на лето коттедж под красной черепичной крышей — первая линия, питомцы запрещены, курение запрещено, гриль? Подскажет, где перекусить смерребродом? Посоветует не путать название острова, на котором расположен этот городишко (2000, что ли, добропорядочных датчан + заинтересованные в меланхоличном отдыхе туристы), с мелкой скандинавской монетой, почти вышедшей из обращения, — Эрё пишется не так? Покажет бюргерские свежевыбритые дворики с плетёной мебелью и улочки - мощённые брусчаткой, усаженные тяжёлыми селекционными мальвами, завлекательно пустынные— все почти, как одна, ведущие к нездешнему ультрамарину до горизонта и сумасшедшей лазури над ним? Забудьте. С Балтикой я знакома давно — всяко дольше, чем гугл, - и имею все основания не доверять обоим. Всё будет не так, и, скорее всего, - вовсе не будет. Марсталь, как и любой другой булавочный укол на карте, - та ещё дыра. Как любое другое родное болото — самое болезненно прекрасное место на свете , «по всем признакам пуп земли» и безвозвратная атлантида.

  Карстен Йенсен — копенгагенский лит. обозреватель, автор ещё некоторого количества локально значимых книг (которые я никогда не прочту и не только потому, что даже на английский их никто пока не взялся переводить) и урождённый марсталец — полжизни писал историю города, которого больше нет (не верьте гуглу!) и его жителей, которые утонули — все как один, и вовсе не обязательно в ультрамарине — море куда разнообразнее: зелёное, бывает, синее, черное-черное, желтое-желтое, красное-красное (почему ни одно море не называется Серым, ведь чаще всего оно такое, и над седой его равниной кто-то обязательно реет в предчувствии бури, прямо сейчас?) серое-серое, густое, как суп, солёное, как кровь, пустое, как жизнь, холодное, как смерть, о море, amor. Писал о канувшей славе портового города, о временах, когда набережные Марсталя пестрели флагами парусных судов, половина марстальских моряков обогнула мыс Горн, их знали во всех борделях мира - от Гонолулу до Ньюфаундленда (ответ на вопрос «Where are you from, sailor?» - очень важен), а растущие без отцов дети учились различать части рангоута раньше, чем части речи. «Китай находился на задворках наших низеньких домов, а в окнах виднелось марокканское побережье»… Писал так, будто всё ещё возможно, и на выходе из местной церкви, запрестольный образ которой вы только что рассматривали по совету путеводителя, можно нос к носу столкнуться со столяром, держателем подпольного кабака напротив — поразительное портретное сходство: с него-то ведь и был списан Христос в окружении всклокоченных шнапсом и северным ветром шкиперов-апостолов, увидеть, как за поворот Киркестраде удаляется крепкий старик, шаркая огромными сапогами, — в таких на небо не берут, только на дно, а на смену ему выплывает грузная женщина с нелепо перекормленной коротколапой собачонкой, за ней следом банда белоголовых мальчишек, им ещё нет тринадцати, иначе бы они уже не ошивались на берегу, среди дырявых лодок, никчёмных пьянчуг, стариков, женщин и собак, а неуклонно покрывались синими татуировками и ржавой щетиной среди айсбергов, летучих рыб, мёртвых зыбей и беспросветных штилей — море уважает мужчин и забирает их себе. Писал то с оправданным и заразительным пафосом человека, чьи предки пустили корни в море — среде не для жизни, но для выживания — а не проросли и сгнили в каких-нибудь унылых суглинках или жирных чернозёмах по берегам ленивых рек, то с горькой иронией и оглядкой на безбрежные возможности абсурдного юмора — лучшее прикрытие, когда корёжит от фантомной боли, - писал, создавая местный, но не местечковый, миф, вписывая свою точку на карте в контекст вечной истории о странствии и возвращении, делая её центром. (Бывали на Итаке? Та ещё дыра.)

  Не-не, спокойно, я ещё не достигла той стадии ожирения просветления, когда, не глядя, подписываешь соглашения типа «вся философия — заметки на полях Платона» или «вся литература о невозможности возврата — комментарий к «Одиссее». Читаю внимательно, мелкий шрифт включительно. У Гомера, конечно, на многое «копирайт», но (положа руку на то место, где у моряка бывает изображена ласточка), его список кораблей мало кто читает - даже до середины. Йенсен, безусловно, читал — ну и что ж с того. Все источники вдохновения честно и скрупулёзно, без постмодернистских жеманных игр, перечислены в кильватере романа. Это изобильная книга, с обширной географией, с множеством — не то что прописанных — с геометрической точностью завершённых сюжетных линий, в ней можно разглядеть и приятно старомодный приключенческий роман в богатых декорациях, и прямолинейную притчу, почти неизбежную, когда в роли антагониста — стихия, и социальный памфлет, и антивоенный манифест, и столь любезную скадинавам остропсихологическую драму взросления, и даже, внезапно, историю про серийного убийцу. Заблудиться здесь сложно, книга действительно продуманная — но всё же как-то спокойнее от того, что маяки и созвездия-ориентиры на месте. И Гомер, и Мелвилл, и Стивенсон с Гюго, и Моэм с Твеном, сборники псалмов и шанти, пятый том Истории датского флота и отчёты о кораблях, затонувших в 1914-18 годах (если я разглядела еще и воспетую Колриджем смерть альбатроса — символа жизни и смерти — в дохлой чайке Йенсена, то это не беда и не симптом апофении— здесь много чего можно разглядеть, даже не владея секретными культурными кодами) - вымысел и статистика, возвышающий обман романтического культа и экзистенциальный ужас официальных документов — вот вещество, из которого сделана эта книга. При всем при том это отнюдь не слепое следование заветам классиков, не коллекция нарядных клише, не пересказ бродячих сюжетов с датским акцентом и смутными целями — это своя игра, по своим правилам, и основная идея просматривается ясно, как соседний остров в хорошую погоду.

  За неимением лучшего определения, «Утонувшие», пожалуй что, и сага. Но такая, не слишком семейная… не канон. Привычная ветхозаветная последовательность смены действующих лиц по родовому признаку (Авраам родил Исаака и так далее до седьмого колена) тут не работает. Для начала Лаурис, конечно, родил Эльзе, Расмуса, Эсбена и Альберта, а потом —

  ещё раз родил их же, на всякий случай…

  Не спрашивайте — не отвечу, но —

  - маг. реализм тут ни причём

  , да и от Исагера с его двенадцатью сыновьями никуда не денешься, но всё же: генеральные и побочные линии обманчивы, какие-бы то ни было семейства — не более чем частности, не имеющие приоритетного права вещать от «мы» в заголовке, сколько бы раз они не тонули. Но частности, без которых целое - невозможно, развалится, вообще никуда не поплывёт. «У каждого жителя нашего города есть своя история, но не им она рассказана. У автора этой истории — тысяча глаз и ушей и пять сотен непрерывно строчащих перьев». Полифония не в привычном достоевском смысле, когда автор запирает персонажей в плохо проветриваемом помещении и заставляет их хором орать друг на друга - каждый о своём, а что-то вроде просторного пения каноном (всё-таки канон), когда каждый уникальный голос с индивидуальным тембром в нужный момент вливается и продолжает тянуть общую мелодию. (Слова очень поэтичны, текст местами даже чересчур красив: «Мы уходим в плаванье не оттого, что существует море. Мы уходим в плаванье, потому что есть гавань»— но кому нужны уродливые песни?) Мы-рассказчик, мы-слушатель, мы — отчаянно храбрые и малодушные, наивные и мудрые, расчётливые и безрассудные, убийцы и жертвы, мертвые и живые, - хор в молчании внимает сольной партии, чтоб подтвердить — мы, утонувшие. Нет, я совсем не знаток теории музыки, интерпретация чьих-либо символов веры — вообще отдельный от меня вид искусства, а уж степень сочувствия коллективному разуму не буду и уточнять - но всё же мне кажется, что автору удалось подобрать форму идеально соответствующую содержанию. Выжить в одиночку в океане можно — если не заплывать за буйки или фамилия твоя, допустим, Конюхов, но на каждом «Летучем голландце» знают: «Часть команды, часть корабля». Сила не в какой-то там правде — правда, как водится, у каждого своя, «сила в единстве» - целых двести тридцать человек тащили из моря камень весом 14 тонн, чтобы написать на нём эти слова, ставшие девизом города и его же эпитафией.

  Людям свойственно не только видеть всюду метафоры, но и примерять их на себя, мол, и мы утонувшие, в каком-то смысле. Ну да… то есть, конечно, нет. Это очень личная история, не про вас, не про меня, не про нас — даже если есть привычка пить за тех кто в море. Но если вы из тех, кого книги «заставляют задуматься», то можно подумать вот о чём: вспомнить, осознать и принять всё, что сделало нас такими, какие мы теперь, это и есть возвращение домой.
  

  
  «- В Данию?
  

  • В Марсталь»

  106

  3,9K