Повести и рассказы

Пожалуй, это один из самых тленных рассказов, что мне доводилось читать. Удивительно, как от некоторых произвдений начинают клубиться мысли, размышления о книге еще на протяжении долгого времени не покидают читателя, зарождаются обсуждения, может быть даже споры... а какие-то другие книги оставляют после себя эмоциональный ураган, их не головой оцениваешь, а сердцем. Вот "Палата № 6" неожиданно вошла у меня во вторую категорию. Рассказ подцепил крючком именно на уровне чувств, и не хочется тут ничего обсуждать.

При погружении в сюжет, для меня здесь горели красныи светом одиночество в толпе, отчаяние и апатия. А еще ощущение нахождения не на своем месте и соответствующая отчужденнность, которая и объясняет опустившиеся руки и невозможность противостоять чему-либо. Тоска с большой буквы. Чехов прекрасно умеет вживлять читателя в эмоциональный антураж происходящего.

С сюжетом одного из самых известных рассказов Чехова я до настоящего времени знакома не была и совершенно не предполагала, что это на самом деле история адюльтера. Измена, не ведущие ни к чему отношения на стороне, тайные встречи на съёмных квартирах, обман близких, угрызения совести. И все это в декорациях конца XIX века (рассказ написан в 1896 г.), а казалось временами, что речь идет вполне себе о нашем повседневно настоящем. Одно только упоминание породы собачки (Шпиц) сбивает с толку – отчего не примета современности? По-моему, за прошедшее столетие (да уже и более) ничего не поменялось: по-прежнему существуют безответственные бабники и ловеласы, не гнушающиеся короткими интрижками на стороне от семьи, а также заскучавшие от семейной жизни барышни. И те, и другие вечно находятся в поисках новизны и остроты ощущений с новыми партнерами, ошибочно принимая некоторую увлеченность, возможно, даже и влюбленность, за истинное чувство. Впрочем, этот первоначальный пыл обычно весьма быстро улетучивается, оставляя после себя лишь очередное разочарование. Подобные отношения не приводят и не могут привести ни к чему серьезному, ибо основаны исключительно на эгоистическом желании каждого удовлетворить исключительно свои собственные банально физиологические потребности, не заботясь о чувствах желаниях, стремлениях партнера. На мой взгляд, на ялтинском курорте произошла встреча именно таких индивидуумов. И конечно, несмотря на случившееся все же продолжение, такие отношения могли привести только к страданию. Поведение дамы с собачкой (Анны Сергеевны) – классический пример того, как не надо действовать в отношениях с мужчиной. Впрочем, только в том случае, когда женщина желает серьезного к себе отношения со стороны мужчины, а Дама с собачкой, по-видимому, желала больше чувственных наслаждений без оглядки на последствия. Однако, как и всякая женщина, она по неволе эмоционально привязалась к своему партнеру, тогда как он после скоропалительной интимной связи потерял к ней былой интерес, и в момент ее душещипательного слезливого откровения бессовестно грыз арбуз, сплевывая семена. Чехов шедеврально в короткой форме передал всю гамму красок этих на самом деле никому ненужных и нелепых отношений, написав так, что от чтения не оторваться.

Хорошая повесть. С интересными, колоритными героями, с внутренней борьбой и моральным дилеммой, почти как у Достоевского, но «по-чеховски».

Кавказ. Александр Самойленко, военный врач, человек работящий, но простой, о таком и ничего интересного на напишешь. Другое дело, его друзья – зоолог фон Корен и Лаевский, который...просто Лаевский. Первый строго идейный, живущий наукой и делом, готовящийся к следующей экспедиции, другой – сожительствует с чужой женой и кроме долгов за вино и проигрыши, ничего за душой не имеет. «Чужая жена», а именно Надежда Федоровна, превосходно играет роль любовницы и вообще этакой падкой, развратной дамы.

Кто там про этот Кавказ не писал, в школе порой только им и зачитывались. Но если у других Кавказ – место романтичное, то у Чехова – это место какой-то порочной истомы и безделья. Впрочем, на то и сатирический ум писателя, чтобы показать, что не в месте проблема, а в человеке.

Главное достоинство в историях Чехова – их легко и приятно читать. А самое главное – за хорошей сатирой скрывается настоящая трагедия. Да, есть такие «праздношатающиеся» Лаевские всегда и всюду, но не всегда найдутся рядом фон Корены, деспотичные идеологи, но по натуре с добрым сердцем, и удачное стечение обстоятельств, которое пойдет на пользу обоим.

Для себя отмечу, что преодолённый кризис пошел на пользу не только Лаевскому, но и фон Корену, смягчив его сердце и, возможно, чуть усомнившемуся в своей жестокой идеологии. Найти в себе сострадание даже к «опустившемуся» тоже непросто.

Антон Павлович Чехов – настоящий виртуоз по части коротких сатирических зарисовок, обнажающих самые уязвимые места российской действительности своего времени. Острый на язык и язвительно-насмешливый в реальной жизни Чехов остается верен этим качествам и на своем литературном поприще.

Подсмеиваясь над героями собственных произведений и не упуская возможности провернуть то же самое и с читателями, писатель извлекает на свет божий самые потаённые уголки человеческой души, тщательно оберегаемые от чужих взоров и искусно маскируемые громкими словами и мнимым благородством.

То же самое относится и его повести «Палата № 6», название которой стало нарицательным в народе. Несмотря на довольно прохладное отношение автора к собственному творению (в одном из своих писем Чехов называл повесть «скучной»), критики и публика встретили его с откровенным восторгом. Так, И. Е. Репин в письме к Чехову восхищался талантом писателя: «…Даже просто непонятно, как из такого простого, незатейливого, совсем даже бедного по содержанию рассказа, вырастает в конце такая неотразимая, глубокая и колоссальная идея человечества!».

Главный герой «Палаты № 6», Андрей Ефимыч Рагин, в начале врачебной карьеры усердно работавший и «отлично угадывавший болезни», с течением времени теряет весь свой энтузиазм и запал, видя бессмысленность всех попыток противостоять системе, представленной в данном случае в виде больницы.

Постоянный смрад, тараканы, клопы, крысы, отсутствие необходимых лекарств и оборудования, махинации со спиртом, избиение больных – вот лишь малая часть из того, с чем пришлось столкнуться молодому доктору.

И Рагин не вынес этой схватки. Куда уж ему бороться с системой, если он даже не смог противостоять собственному отцу, настоявшему на избрании им медицинской стези вместо близкой ему по духу религиозной. И что в таком случае остается делать? Наш герой вступает на путь «обломовщины»: приняв с утра 5-6 больных, он оставляет всю работу на фельдшера и садится в кабинете читать до обеда, а вечером принимает в гостях своего старого приятеля, почтмейстера Михаила Аверьяныча.

Такой вот «день сурка», который сам герой оправдывает следующим образом:

Как и всякий русский интеллигент, Андрей Ефимыч любит порассуждать и пофилософствовать, искренне веря в то, что

И вот, наконец, спустя много лет, уже на закате своей врачебной карьеры, он находит интересного и близкого ему по духу собеседника среди пациентов отделения для помешанных, той самой «палаты №6» - прошу любить и жаловать, Иван Дмитрич, ярый противник системы и общества, на котором зиждется эта самая система, а по совместительству еще и отчаянный параноик, всюду видящий опасность и несправедливость.

Один из самых интересных диалогов разворачивается между героями во время обсуждения человеческой боли и страданий. Привыкший к звонкому пустословию, с претензией на звание истинной философии жизни, но такой бесконечно далекий от этой самой реальной жизни и реальных людей, Рагин с высшей степенью цинизма утверждает:

На что Иван Дмитрич ему отвечает словами, ставшими впоследствии для Андрея Ефимыча судьбоносными:

Действительно, оказавшись «по ту сторону баррикад», бывший врач приобретает настоящее понимание страдания и уже не в силах рассуждать так же холодно и цинично, как делал это всю свою жизнь.

-Покой и довольство человека не вне его, а в нем самом...

-Идите проповедуйте эту философию в Греции, где тепло и пахнет померанцем, а здесь она не по климату.

Душевная нищета, отсутствие милосердия и сострадания, обезличивание настоящих людей и низведение их до ранга неодушевленных предметов – вот главные причины того, что нашему герою противны и прошлое и настоящее.

Именно против этого выступал писатель, в 1890 году посетивший остров Сахалин, являвшийся пристанищем для заключенных и ссыльных. Вот почему больница в его повести так похожа на тюрьму – то же отвратительное и жестокое отношение надзирателей к заключенным, только на их месте больничный персонал и пациенты.

Вот так, с помощью небольшой реалистичной зарисовки Антон Павлович сумел показать настоящую российскую действительность со всеми ее язвами и нарывами. Часто можно услышать, что «вся Россия – это «палата № 6». Но на самом деле Россия – это вся больница целиком со всеми ее отделениями, включая знаменитую палату.

Часть 1.

Набоков однажды заметил, что мир Чехова в рассказе "Дама с собачкой" чем-то схож с волновой теорией мира.
Быть может, Набоков потому называл этот рассказ одним из лучших в мировой литературе, что он, словно мир, легко и прозрачно, по-Блейковски отражённый в голубой капле росы, светло и трагично отражает весь сложный мир любви, души и жизни?

Звёздный вечер цвёл нежной сиренью: звёзды доверчиво и прозрачно дрожали, словно бы там, в тёмной, сердцекружительной высоте, ветер робко тянулся к ним тонкими, бледными пальцами, но они призрачно проходили сквозь звёзды, сжимая прохладную, шелковистую пустоту.
Карий шум волн доцветал на бледном берегу, и был похож на нежную, грустную розу, лежащую на коленях у одинокой женщины.
Если любовно присмотреться на волны, то можно заметить как пена сквозится в сумерках волн лёгким рассыпчатым снегом.
В этот миг, чувствуешь себя ангелом, сидящим где-то на лунном островке ночи, вдали от жизни и людей, смотря на сладостно стихший, по-осеннему дотлевающий мир.
Ах, но волны и правда цветут! Они таинственно повторяют тихие спирали лепестков розы.
Вот, лиловый, бледный лепесток волны оторвался и упал на песок, поцеловав мои ноги.
Я здесь часто бываю одна, на берегу вечернего моря...
Кузнечики так славно тикают в нежном тумане цветов, в пене цветов... время течёт голубою и тихой рекой, унося моё сердце лёгкой кувшинкой.
Тонкие стрелки травы, словно тёплые тени голосов кузнечиков так хорошо бегут куда-то вдаль, не по кругу, как затравленный зверь в тёмной клетке, - ах, часы любовного томления, ожидания, надежды, так мучительны!, - а раскованно, весело, словно бы время освободили для любви, и оно течёт и дышит во все стороны, и к небу и в стороны, и даже в меня.

Моя Эммочка, мой нежный, белый шпиц, лежит у моих ног и смотрит на луну, которую, как нежное дитя, на своей груди укачивают волны.
Ночь, Офелией плывёт в тёмном потоке времён, прижав к груди своё дитя - любовь, ненужную миру.
А есть ли в мире любовь? Эммочка, есть любовь?
А что, если мир, жизнь, и есть любовь, но мы выпали из этого мира, жизни живой, её красоты, мы противопоставили себя жизни, и даже бога противопоставили жизни и любви, и он, тот, кто зовётся любовью, обречён со слезами на глазах, наказывать... точнее, в муке бессилия глядеть с высоты на то, что мы сделали с любовью и богом на Земле.
За какие грехи мы наказаны с тобою, Эммочка? Разве ты счастлива? Ну перестань, перестань лизать мою руку. Если я на тебя замахнусь, ударю тебя, ты ведь и тогда будешь лизать её?
Ладно, не бойся, ты ведь знаешь, что я не обижу тебя.
Ты сыта, в тепле и заботе... но человеку мало этого сытого счастья. У него ещё есть нравственный рудимент крыльев - любовь, но он не знает, что с ней делать: съесть её - нельзя, взлететь - не может... и мы в пароксизме любовного томления робко и грустно летаем во снах искусства, разбиваясь; мы поедаем глазами, губами, нежное тело и лицо любимого человека, боясь и не смея впустить его тело - в себя, ближе к сердцу: знаешь, я иногда думаю, что ребёнок однажды в раю появился в женщине от её метафизического бессилия любовно съесть, вобрать своего любимого в себя, ощутив его сладкое, цветущее тепло изнутри, в животе, рядом с сердцем...

Посмотри, как сладко море дышит, как вздымается грудь моря! Это таинственная сила любви, луны, невесомо, незримо притягивает её к себе, в высоту, к звёздам... ах, так и кажется, ещё чуть-чуть, и море, ночь, что плещется под моими ногами, невесомо приподнимется, оторвётся от земли, и замрёт меж небом и землёй, и дно волшебно просияет ласковым посверком нового, незакатного дня!
Как похожа должно быть одинокая Земля с белой луной, прогуливающаяся у голубого моря дня, на нас с тобою, Эммочка..
Почему мне так больно и грустно, Эмма? Хочешь свободы? Вот оставлю тебя здесь, среди ночи и звёзд, и уйду.
Я видела тут на причале славных иностранцев: стройный итальянец - дог, томный испанец - пиренейский мастиф... а есть и простые, свободные в своём диком счастье - дворняжки.
Возьмёт один такой "морячок" тебя с собой в морское путешествие на корабле... Помнишь как у Бодлера? "Голубка моя, умчимся в края, где всё как и ты, совершенство..."
Ты посетишь Гранаду, Рио, Сейшелы... ты узнаешь новый мир и любовь, и крылья парусов расцветут за твоими плечами.

Боже, как мне зябко и больно в душе, Эммочка! Так больно, что я её, душу, чувствую как дыхание, которое мы замечаем лишь когда нам не хватает воздуха. Странно это: в душу не верю, а иногда чувствую её...
Любовь для меня - как воздух, а дышать мне нельзя, и я умираю.
Я словно живу на странной и грустной планете, где заканчивается воздух любви.
Мне сегодня снилось, что ко мне, нырнув в голубую ночь, плыл таинственный ангел, расправив крылья широкими плавниками.
Он подхватил меня, покорно и тихо опускающуюся на дно, расправив руки крестом, и прильнул губами к моим губам: он подарил мне глоток поцелуя и воздуха: тёплый глоток жизни, сердца!

Сегодня так грустно тикают кузнечики... время замкнулось, оступилось, и словно пошло, полетело, желая что-то или кого-то догнать...
Мы так привыкли наслаждаться пением кузнечиков, что не видим трагедии в их голосах.
На днях я читала в парке "Даму с камелиями" Александра Дюма, услышала кузнечиков, встала и подошла к траве, взволнованная красотой пения, опустилась на колени с улыбкой, и увидела... ад: я опустилась на колени прямо в ад.
Паук нежно пеленал в простыню паутины кузнечика, он насиловал кузнечика, робко и судорожно сопротивляющегося, а другой кузнечик сидел на цветке, не убегал, хоть ему было безумно страшно, и кричал, молил о помощи... и вот этим звуком, криком, болью, я наслаждалась.
Как безумно и страшно жить на этой земле, Эммочка!
Моё сердце кричит, стонет, а люди... улыбаются в ответ, мой муж гладит меня, рассказывает какой-то пошлый анекдот.
Я умираю, вечность, небо во мне умирает, а он не видит этого; лживые люди, пекущиеся о вечности за гранью этой жизни, не только не видят этого, но и не замечают насилия над душой, её криков и судорог.
Его мерзкие, холодные руки на моей груди, лице... как пальцы паука.
Они осуждают мои мечты, они считают грехом, если я освобожусь от "паука".
Они паточно и лживо говорят о вечности, которую я ненавижу... а чем, скажите, буду я жить в этой вечности, если вечность и красота души во мне - умрёт?

Часть 2.

Набоков говорил, что Чехов вошёл в этот рассказ без стука.
Я бы добавил: а вышел из него, забыв прикрыть дверь, оставив своих героев наедине перед тёмным сквознячком вечности, прямоугольным, гробовым проёмом двери и вздувшейся бледной пеной занавеской у засиневшего окошка.
К слову, Набоков дивно подметил это "без стука" лишь с точки зрения писателя, стиля, со стороны.
Читатель сказал бы иначе: окно страницы светло открылось под моими пальцами, и навстречу мне хлынули тёплые звуки и краски приморского курорта, и самое лицо женщины вплыло в комнату ко мне тихо и плавно, словно бледная кувшинка.
Так спящий человек, проснувшись, но ещё сладостно медля, не открывая глаз, чувствует сквозь лепестки век тёплое, доверчивое касание утра, ласкового цветения звуков и мира.
Вот как Чехов начинает свой рассказ: "Говорили, что на набережной появилось новое лицо: дама с собачкой".

Заметьте, как Чехов мастерски, на стилистическом вдохе, расширяет пространство образа и слова, наполняя его воздухом и инерцией времени и мысли о женщине: "говорили..."
Это слово, как тихие, синие волны голосов нежно вынесли на бледный берег повествования, цветок - милое лицо женщины; заметьте также, что Чехов использует именно это слово - "лицо", сужая описательный фокус на спиральном, цветущем подтексте данного слова: в русском языке это и просто человек и в тоже время - высокая нота личностного, парящего приближения: словно в тёмной комнате перед лицом человека засветили свечу, подчеркнув тем самым бледность и смазанные лица всех остальных.

Свеча, зажжённая гением Чехова перед самим трагическим ликом любви, светила в ночи, но её умудрились не заметить не только пошлейшие критики 19 века: "лёгкость ялтинских взглядов Чехов хотел показать, что ли?", но и Толстой.
В своём дневнике он записал: "Читал "Даму с собачкой". Это всё Ницше. Люди, не выработавшие в себе ясного мировоззрения, разделяющего добро и зло.
Прежде робели, искали, теперь же, думая, что они по ту сторону добра и зла, остаются по сю сторону, т.е. почти животные"
Просто поразительная слепота сердца Толстого, ещё более поразительная, если учесть, что тёплой нотой al dente, в рассказе прозрачно звучит не только пушкинская тема, но и тема Анны Карениной, которую словно нарочно "литературно воскресили" и дали второй шанс - на любовь и вечность.
Но в этот раз все преграды и лож - сметены высшим чувством и крыльями ангелов над влюблёнными.

Интересно, читал ли Толстой Бодлера?
Есть у него изумительный стих - "Духовная заря".

Толстой просмотрел в рассказе не только любовь, которая всегда "по ту сторону добра и зла", но и христианство самой жизни ( смутно предсказанное Есениным и Андреем Платоновым), в которое тайно, сами не ведая того, веруют и язычники и атеисты и верующие: это именно та красота чувства, которая по Достоевскому должна спасти мир.
Да, этот вроде бы банальный по сюжету рассказ, наполненный удивительным, трагическим светом любви - прочитав его, Горький писал Чехову: после вашего рассказа, другие рассказы, кажутся написанными не пером, а поленом, - говорит о Евангелии самой жизни, о боге жизни, к которому всю жизнь стремился Толстой, а увидев его воочию, не узнал и отрёкся от него, как Пётр.

Ну разве в искусстве не всё было сказано об адюльтере?
Но Чехов не просто очерчивает адюльтер набрудершафт, ибо и Он и Она - в браке, но и сам их союз, начинаясь с порока и греха, кончается высшей любовью.
Ахматова бы сказала: "Когда б вы знали из какого сора, растут стихи..."
Разве сам Христос, вобрав, вдохнув сердцем и судьбой грехи и тьму человеческую, не протянул человечеству, векам, на кресте, с просиявшей, невесомой, кровоточящей высоты, любовь и кротость?
Разве человечество поняло, что он им протянул?
Христос назвался любовью? Ну что ж, любовь воскресла в человеке, в котором умер бог, кто умер для любви и для жизни, кто был порочен и развратен и был несчастен в браке, и словно бы мстил всем женщинам, называя их "низшей расой".
Неужели все критики прошлого так и не поняли, что Чехов изобразил в этом рассказе - историю грехопадения и искупления любви, а главного героя сделал - Савлом любви?
Да, в нём воскресла любовь, а в ней?

Мужчина не всегда понимает, чем женщина жертвует, опираясь на любовь, доверяя любимому, чувствуя и дыша над бездной.
В 2-3 штрихах Чехов создаёт эстетическое чудо, достойное кисти Караваджо, которое, к сожалению, большинство почему-то не замечают в той же мере, в какой многие не видят в мире присутствие бога.
Анна на пристани смотрела в лорнетку на море и почти крылатый корабль - перелётные, рембовские, пьяные корабли!, - а вокруг неё шелестел пеной прибоя пустой, лирический, любовный шёпот Андрея.
В прежние времена, женщина отдаваясь чувству, сердцекружительно и сладко теряя себя в нём, роняла из словно бы не своей руки, не своего, чужого и странного тела, платок на пол.
В рассказе же, Анна роняет в толпе, вслед за сердцем - лорнетку ( почти очки), дыхание взгляда, оступившегося, обнажённого, беззащитного: на небесном плане повествования, это так же интимно, безнадёжно и вечно, как шёлковое струение, спадающей в полумраке с плеч женщины, отдающейся мужчине, отдающей ему всю свою обнажённую судьбу и сердце: Набоков, к слову, в одном из своих романов, бережно и грустно поднимет эту утерянную Анной на пристани, лорнетку.
Кстати, Чехов стилистически описывает это в совершенно прозрачно-сжатой стилистике позднего Набокова, смешивая стилистический жест потери лорнетки, описанный им, с жестом потери лорнетки - Анной, слитой с дальнейшим, лёгким и беззащитным течением повествования.

После ночи падения, она была на постели в белой, влажной ряби складок, словно на берегу моря.
Обнажённая, тихая, она стояла на коленях, волосы, тёмными волнами стекали по груди и плечам... она плакала, чувствуя себя порочной, а он сидел в кресле, и думал о том, что она похожа на грешницу на какой-то старой картине.
Андрей отрезал алую, сочную дольку арбуза и сладострастно, тихо впился в неё алым ртом.
За этой тончайшей мелодикой плотоядного эротизма в образе дольки арбуза и упоминанием старой картины, сокрыт намёк на Марию Магдалину.
Но в отличие от библейской истории, тут уже не бог, не мужчина, а женщина, сама любовь, взяла все грехи людские на себя, точнее, то, что они сделали с нею, распяв и надругавшись над самим этим словом, перестав в неё верить, принизив любовь до банального секса.
Бог снова стал любовью. Точнее, любовь назвала себя богом, а не наоборот, как ошибались древние мудрецы.
Бог наказывает, судит, смотрит на ад свысока? Любовь же, всех любит, всё прощает, и сходит в ад к тому, в ком тлеет зёрнышко любви.
Быть может, бога ещё и нет, он ещё дремлет в природе, искусстве, красоте человеческих лиц и касаний, глазах детей и животных...
Иной раз от пошлых рецензий или мнений о прекрасном испытываешь чувство экзистенциальной сопричастности этой поруганной красоте, словно бы в светлый храм искусства вошли в грязной обуви, не успев переобуться, или же привыкнув к ней после блужданий по литературным трущобам.

Но как могла любовь воскреснуть из тьмы и порока?
Чехов, со скрупулёзностью доктора, препарирующего ангела под наркозом искусства, справляется с этим безупречно.
Помните как в конце ПиН Достоевского Родион и Сонечка сидели в ссылке на холме, смотря на реку под их ногами?
Милый голос за кадром сказал: их воскресила любовь...
Эту же ноту Достоевского берёт и Чехов ( главный герой убил не старушку - но душу свою), но примешивает в неё высокую ноту природы, её вечную, бессонную красоту.
Андрей и Анна сидят на скамье, недалеко от церкви - под сенью вечности и неба, - смотря на море под ногами, дивного, сиреневого цвета.
Они молчали... за них говорила сама природа: мерцание звёзд, плеск листвы за плечами, похожий на плеск новорождённых крыльев, волны прибоя...
Этот тёмный сон природы, её кровоточащая красота тихого равнодушия к жизни и смерти, говорила, шептала им: и звёзды умирают, и люди умирают, падает листва, отшумев... но загораются новые звёзды, рождаются новые люди и листва... волны жизни, нежно смешиваясь и перебивая друг друга, говорят голосами веков и любви, одной и той же, вечной любви, если в неё веришь и любишь сам...

Да, этот томный сон природы тихо срастался со сном жизни Андрея ( для гурманов искусства: этот момент подслушивания природы, её мечтаний, сладостно похож на волшебный момент из Войны и мира, когда Андрей Болконский подслушивал у раскрытого окна мечты Наташи, сидевшей у окошка ниже), он в этот миг переживал века и миры, утекая сердцем - к звёздам.
Красота природы, её тёплое и нежное крыло - красота, прозрачно касалась влюблённых, находившихся в зачарованном месте, где-то далеко наз Землёй, временем, веком.
Вот так вот, за любовь, доверие к природе, за томление и моление не богу, но красоте, которой отдаёшься без остатка, сжимая руку любимой в своей руке, как высшее откровение жизни - даруется любовь.

Море ласкает, укачивает звёзды. Кузнечики тикают, кричат... да, именно кричат.
Кричит само время, поруганная красота двух одиночеств, которым невозможно быть вместе.
Этот же крик, не песню, а крик кузнечиков, Андрей услышит после того, как Анна на поезде - тема Карениной в рассказе, - уедет домой, к мужу, в нелюбовь и ссылку: да её сердце и здесь было как в ссылке без любви.
Ах, досыта насмотреться, на лицо любимого перед разлукой, как перед смертью.. вобрать его в себя, надышаться лицом... Да, именно надышаться: в любви, лицо любимого, его слова - просиявший, зримый воздух самой жизни: без него задыхаешься.

В рассказ грустно входит тема двойственности жизни: Андрею была предначертана другая жизнь, он был филологом, он хотел петь, а теперь его судьба и душа - заперты в банке, душа кричит с нелюбимой женой в чужом и странном мире.
В эту ночь расставания, ему впервые за все его годы прелюбодеяний, перед сном мучительно является нежный призрак Ани, похожий на тихий цветок: тонкая шея и серые глаза...
Это похоже на чудо, на спиритизм любви: Аня дышала перед разлукой, похожей на смерть, лицом любимого, его глазами, и вот, он в муке пробуждающейся, расцветающей в ночи любви, вызывает её образ, тень, словно бы уже частичку себя, и этот образ - ангельский, ибо виден уже не грешной плотью, но взором сердца, памятью сердца, как сказал бы поэт Батюшков.

Волны любви, прилив и отлив любви, сердцебиений, дней и ночей.
Томление в буднях московских без любви, её милых глаз - как мытарство в аду.
Первая волна прибоя - он не выдерживает, и едет к ней, в Питер.
Они в театре, там её муж, они мечутся по лестнице, словно неприкаянные души, застрявшие между мирами, а над ними, в облаках сигаретного дыма, стоят и курят два молоденьких студента: удивительная сцена, напоминающая известную потолочную фреску Андреа Мантеньи с ангелами наверху, смотрящими в колодец пролёта мира на всех нас.

Волны-руки, волны-крылья, с белыми перьями пены, нежно смешиваются... новый прилив: Анна сама отлучается в Москву, к любимому, в тайне от мужа.
И тут Чехов делает то, что раньше никто не делал в искусстве и в жизни: он ласково воскрешает тихо падающий снег, который шёл в момент встречи Анны Карениной и Вронского на перроне, целуя их лица, руки, плечи...
Эта дивная реинкарнация снега, словно древнего, нежного духа: соучастник великой но грешной любви в романе Толстого.

Андрей Гуров идёт с дочкой под тихо падающим белым снегом, пушистым, как шпиц Анны, и их разговор - мистический разговор с душой Анны; этот разговор проходит на тех Гималаях искусства, куда не часто поднимались Джойс, Набоков, Флобер:

• папа, а почему грозы нет зимой? ( боже, какая гроза и шторм в душе!).

Чехов создал вечный образ, равный Ворону Эдгара По, Моби Дику Мелвилла: огромный белый кит, сама тайна смерти, переливающаяся добром и злом, словно айсберг, растаял, и от этой тайны осталась лишь маленькая льдинка, пушистая, как снег: белый дух - мистическая собачка со своею прекрасной, блоковской Дамой ( сама Анима, благодаря которой Андрей нашёл в чужом городе свою любимую).
Что нам великий образ Мефистофеля с тёмной собачкой? У нас есть дама с собачкой, знающая об Аде любви больше дьяволов.

Один из критиков чеховских времён, написал в рецензии на данный рассказ какую-то пошлость о том, что это, разумеется, не Ромео и Джульетта...
Знаете что? Это именно Ромео и Джульетта, но... взрослые. У Ромео уже снег на висках. Анна - моложе, но в исстрадавшейся душе тоже грустно сквозится седина, но даже в разлуке, они нежно сливались друг с другом в аллитерации имён: Дмитрий Дмитрич и Анна фон Дидериц ( словно в русской сказке, девушка в плену у какого-то немца, что над златом чахнет..).
Их встреча - любовь сквозь века; их прикосновения - сжигают дымные, мгновенные, кожные блики их перерождений, и на полу остаются склонённые, полуобнажённые, грустные тела, голые души: всё, они вспомнили кто они, и они не могут жить друг без друга.
Образы семей Монтекки и Капулетти, расширились на два мира: на жизнь и смерть, и они равно их отвергают.
Как им жить? Куда жить?
Эта экзистенциальная трагедия обречённости самой любви и жизни на земле.
Обняться в ночи на полу перед раскрытым окном и смотреть на волны ночи, на крик звёзд, пульсирующих в ритме кузнечиков...
Измученные, как птицы в клетке несчастного брака, принужденные скрывать душу, словно свою тайную, грешную любовь.

Женщины писали Чехову грустные, пронзительные письма после прочтения рассказа: "Антон Палыч, а дальше? Как дальше жить? Чем жить? Подскажите, ради бога!!"
Несчастные, милые, они надеялись, верили, что Чехов знает ответ, тайну концовки рассказа, а Чехов тихо плакал, держа за вечерним столом в своих руках, обнажённые женские сердца, и не знал, чем им помочь: он дал им надежду... распятую.
Знали ли они, что тайна концовки рассказа - равна тайне самой жизни, любви?

Кажется, Чехов - один из тех классиков, чьи произведения почти всегда резонируют с моим внутренним миром. Удивительно, насколько актуальны его произведения, насколько вечные вопросы он поднимает - пусть даже это все звучит, как в шаблонном школьном сочинении, где дальше должно идти 'Я согласен с мнением автора в том, что...'

Хотя с мнением автора я действительно согласен. Местами. Вернее, согласен с мнением резонера в лице Громова (Во всяком случае, я надеюсь, что именно он выражает мнение гуманиста-Чехова). Да даже сейчас безусловная любовь к людям - это способность, данная и развитая не в каждом, а во времена написания повести и подавно. Вряд ли кто-то думал о простых людях, которые могли гнить в любой канаве - а чем палата была лучше той самой канавы? К тому же, ментальные расстройства - настолько тонкая штука, что приписать их при желании можно любому, кого необходимо вывести из игры или использовать для имитации бурной деятельности.

А что оказывается на деле? Больные-то вовсе не больны, даже напротив того - оказываются едва ли не самыми здравомыслящими людьми. Потому что так много бесполезных ритуалов считаются необходимыми в обществе - и если отказаться от них, то окажется, что жить стало только лучше. А уж пациенты-то в Палате №6 точно лишены необходимости притворяться.

Но при всей красоте повести, при восхитительном слоге Чехова, после прочтения становится невыносимо грустно. Потому что видишь же и сейчас эту гниющую систему, видишь, как плюют в лицо народу, а тот терпит и прогибается. А предложить ничего не можешь. Выход не находится, да и современных писателей уровня Антона Павловича, способных рассказать о происходящем, становится все меньше. У нас ведь как? Если о проблеме не говорят, значит, ее и нет вовсе, а если говорят - то говорящему шустро затыкают рот.

Возможны небольшие спойлеры

Как-то неудобно говорить, что мне понравилось не на все сто) Но "Выстрел" Пушкина понравился больше)
Здесь мне показалось немного затянуто. Но несколько сцен просто великолепны.

- Лаевский и Наталья Федоровна обедают. Выписано так, что я представила живо - я бы повесилась за таким обедом, ей богу! Образ томатного супа (или рисового?) - это предмет для отдельного сочинения. Мне кажется, автор не просто так "подал" на стол именно его.

- К Наталье Федоровне приходит соседка/приятельница, мама двух детей, берегущая их нравственность (естественно). Монолог этой (с позволения сказать) подруги - шедевр. Столько напора, мыслей, самоотречения, даже самобичевания. Просто стихия)

- Самойленко в гневе. Я была горда им и рада за него Потому что этот герой вызывал у меня больше всего эмоций. Не приведи быть кому таким лучшим другом! Уж лучше с врагами дело иметь.
А тут он, образно, стукнул кулаком по столу)

Остальная история стара как мир. Все беды от баб и от скуки. В уж если баба плюс скука - туши свет.
Сама дуэль, честно говоря, немного разочаровала. Может я кровожадна, но ждала чего-то более резкого.
И насчет надежды в конце сомневаюсь. Оно под эмоциями сначала да, вот так, а потом снова здорово (но может и тут я слишком пессимистична).

Рассказ символичен.

Владыко архиерей Петр, по рождению Павлуша в службе церковной оброс регалиями, знаниями, образованиями и почестями как корабль ракушечником. Служит Богу и людям, а ни Бога не видит- живет раздражениями на людей и бегством в счастливое прошлое детство от недостаточного настоящего, ни людей не видит - все для него на одно лицо- толпа, из года в год одно и то же, туда же и матушка вмешалась, которую он не признал в толпе. Еще бы- 9 лет не виделись.

И живет он среди людей, а поговорить не с кем - «глуповатые» все. И ставни то старые нищенские- уехать бы за границу- там все другое, лучше. И так прожил этот Петр чуть более 40-ка лет, потеряв в себе Павла- обычного сына своей семьи.

С одной стороны жалко его. Почему так происходит? Как найти ту середину, где и регалии с поприщем своим можно удержать и не потерять простого Павлушу в себе?..

Рассказ грустный. Владыко умирает в мучениях, а вспомнит ли кто его добрым словом через месяц?.. Оболочка исчезла. А что было под ней? Часть толпы, в которой сложно отличить одно лицо от другого...

Одно только истинно- жить надо каждым мгновеньем, не бежать в прошлое от настоящего, делать настоящее свое счастьем здесь и сейчас. Жизнь жить.

********

Прибавился рассказ в копилку моего неоднозначного отношения к церковным служителям.

«Дама с собачкой» – небольшой, но увлекательный рассказ. В нем нет бури эмоций, накала страстей, лихо закрученного сюжета. Он интересен другим – основной акцент делается на внутренний мир героев, их душевные переживания.

Казалось бы такая банальная история. Курортный роман, переросший в нечто большее. Встретились двое отдыхающих на курорте. У каждого из них своя скучная жизнь, есть семьи, дети, но они оба несчастливы в браке. У них завязываются отношения – несколько дней, на протяжении которых они возможно были счастливы. И вот уже пора расставаться, возвращаться домой, к семьям, детям. Никто не знал, к чему приведет это мимолетное увлечение. Все могло бы так и закончиться, если бы не возникшая любовь. И вот он ищет с ней встречи. И вот опять у них связь. И так тяжело и мучительно от того, что невозможно разрушить брачные узы, что приходится врать и изворачиваться.

Концовка у произведения фактически отсутствует. Будущее героев не определено. Может быть потому, что у героев нет совместного будущего? Есть только настоящее, здесь и сейчас. Каждый сам может придумать окончание рассказа, как ему нравится.

Мое второе (куда более успешное, чем первое) знакомство с Чеховым продолжается.
От этого рассказа щемит в душе. В нем и ровное дыхание совершенно другой жизни, с другими темпами, с другими нравами, радостями и грустями. Мы ее на застали, лишь читали о ней в детстве, у классических авторов. Но чуточку помним по рассказам старших.
Персонажи, которых буквально видишь. Грусть оттого, что сразу ясно, куда движется история. И очень жалко несчастную попрыгунью, которая скакала непонятно зачем, непонятно ради чего, никуда не прискакала и прохлопала многое важное в жизни.

А еще жаль и Чехова. Ведь, кажется, рассказ он написал в одну из своих размолвок с собственной Ольгой. И не миновал судьбы своего героя. А она и прыгала, и скакала, и расставалась, и возвращалась, и даже, когда он уже был болен, ничуть не умерила прыжки.