The Luminaries

— Проблема с красивыми женщинами в том, что они всегда знают, что красивы, и оттого нос задирают, — наконец изрек Клинч. — Мне подавай женщину, которая собственной красоты не сознает.
— Это глупая женщина, — пожал плечами Тауфаре.
— Не глупая, — возразил Клинч. — Скромная. Непритязательная.
— Не знаю таких слов.
Клинч взмахнул рукой:
— Говорит мало. О себе не болтает. Знает, когда придержать язык, а когда высказаться.
— Хитрая? — предположил Тауфаре.
— Нет, не хитрая, — покачал головой Клинч. — И не хитрая, и не глупая. Просто — благоразумная и молчаливая. И добродетельная.
— Кто эта женщина? — лукаво осведомился Тауфаре.
— Это ненастоящая женщина, — насупился Клинч. — Ладно, не бери в голову.

Мади, заморгав, огляделся. Рассказ Балфура, при всей его обрывочной хаотичности, действительно объяснил, что здесь делает каждый из присутствующих. Вон там, у окна, – туземец-маори Те Рау Тауфаре, верный друг Кросби при жизни, пусть и невольно предавший его в конечном итоге. А вон в самом дальнем углу – Чарли Фрост, банковский служащий, оформивший куплю-продажу Уэллсова дома и участка, а напротив него – газетчик Бенджамин Левенталь, узнавший о смерти отшельника спустя каких-нибудь несколько часов. Эдгар Клинч, покупатель Уэллсовой недвижимости, устроился на диване рядом с бильярдным столом, расправляя двумя пальцами усы. У огня обосновался Дик Мэннеринг, сутенер, владелец театра и близкий приятель Эмери Стейнза, а за спиною магната – его недруг А-Цю. С кием в руках замер комиссионер Харальд Нильссен, нашедший в хижине Кросби Уэллса не только огромное состояние, но еще и закупоренную склянку с лауданумом, наполовину пустую, – из аптеки Джозефа Притчарда. Последний, конечно же, занял место рядом с Мади, а с другой стороны – Томас Балфур, «подлипала» политика Лодербека, чей транспортный ящик с багажом не так давно исчез бесследно. В кресле с подголовником рядом с Балфуром восседал Обер Гаскуан, внесший залог за Анну и обнаруживший еще один клад, поменьше, спрятанный в ее оранжевом «рабочем» платье. Позади него маячил А-Су, торговец опиумом, содержатель притона в Каньере, бывший знакомец Фрэнсиса Карвера, не далее как нынче днем выяснивший, что Кросби Уэллс некогда был богачом. И наконец, к бильярдному столу прислонился, скрестив на груди руки, капеллан Коуэлл Девлин – тот, кто предал останки отшельника земле на террасе Сивью.

Су Юншэн жил и работал один отнюдь не вынужденно, но по собственному выбору. Характер его вовсе не отличался угрюмой мрачностью, и на самом деле ему не составляло труда завязать дружбу, а раз завязав, позволить этой дружбе окрепнуть и обрести глубину; он просто предпочитал быть сам себе хозяином. Он терпеть не мог груза обязательств, тем более если от него этих обязательств ждали или принудительно ему их навязывали; а дружба, как подсказывал ему опыт, практически всегда сводилась к долгам, чувству вины и завышенным ожиданиям. В закадычные друзья он выбирал тех, кто ничего не требовал и многое давал; как следствие, в прошлом А-Су насчитывалось немало благотворителей и очень немного тех, кого он искренне любил. Он обладал идеологией социального авангарда: никаких привязок, голова битком набита убеждениями и никто его не понимает (по крайней мере, так ему казалось). Ощущению, что мир его вечно недооценивает, со временем суждено было переродиться в своего рода персональную демагогию; он ни минуты не сомневался во всеохватной полноте своих представлений и нечасто считал нужным перед кем-то оправдываться. В целом его взгляды являлись проекциями некоего лучшего мира – мира более простого и чистого, где ему так нравилось жить в фантазиях, ибо он предпочитал безгрешную страстность собственного одиночества всем социальным обязательствам и даже в компаниях держался обособленно. Эту свою предрасположенность он вполне осознавал, при его-то склонности к рефлексии и к масштабному самоанализу самого что ни на есть скрупулезного и умозрительного толка. Но он исследовал свое сознание так же, как пророк – свои собственные причудливые видения, – то есть с благоговением и неизменно полагая, что ему судьбою назначено стать провозвестником некоего космического смысла, некоего вселенского плана.