Мысль

"Ко всему-то подлец-человек привыкает" - писал Достоевский. И был прав. Адаптация есть способ организма или психики приспосабливаться к экстремальным условиям с целью выживания. Если человек остался жив, то он успешно адаптировался, пускай и результат может быть деструктивным для личности. В условиях войны человеческая психика сталкивается с постоянным чувством угрозы. Хронический стресс начинает пожирать человека изнутри, пока привычная структура жизни начинает разрушаться, заменяясь чем-то новым, истинно ужасным. Смерть дышит человеку в спину, психика ощущает это давление напрямую через постоянные прокручивающиеся пейзажи бессмысленной бойни, стремящейся поглотить тебя полностью и выплюнуть без остатка. Почему-то в голову лезет Босх. Триптих "Страшный суд", а вернее его центральная, одноименная часть, изображает грешников, подвергаемых самым разным пыткам. От этого еще более выделяется верхняя часть картины, на которой уютно расположился Господь, а по бокам Богоматерь на пару с Иоанном Крестителем. Возможно, даже у самой страшной бойни есть какой-то высший смысл, на который с высока смотрит кто-то или что-то, осознавая цель всего, то самое пресловутое "Зачем?". Может быть все и так, но и в этом нет никакого смысла для человека, ведь тот и не сможет в виду своей ограниченности понять что-либо, даже если эта истина, требующая подобной жертвы, откроется ему. Единственное, что остается - продолжать плыть по течению, по течению какой-то кровавой реки в какое-то неясное место, пока берега усеяны трупами тех, кто не смог, не адаптировался. Война всегда оставляет след в душе того, кто через нее прошел. Психике нужно привыкать, как-то приспосабливать механизм к текущим невыносимым условиям, ведь в противном случае конец окажется близок. И безумие, как ни странно, является закономерным результатом адаптации психики к невыносимой тяжести бытия в экстремальных условиях войны. Хронический стресс разрушает нейронные связи в гиппокампе и префронтальной коре, амигдала и симпатическая нервная система становятся гиперактивными - чувство угрозы становится вездесущим. Происходит нарушение баланса нейромедиаторов, что ведет то к психозу, то к перманентной тревоге, то к бесперебойной агрессии. Мозг подвергается значительным, неизбежным изменениям. Рамки дозволеного стремительно расширяются, а моральные ориентиры более не понятны зверю.

Рассказ Андреева как раз об этом. Основанный на восприятии современниками Русско-японской войны 1905 г., автор стремится выразить все то, что переживает человек, непосредственно являющийся участником этого ада. Солдаты, испытывающие на себе всю тягость текущих событий, мирно собираются на чаепитии. В центре - самовар. Но никто не смеется, никому не весело. Только один смеется парадоксальным смехом. А остальные не понимают, чего тот смеется. Каждый о своем думает, высказываются фразы временами, но и те со скрежетом скользят по тонкому льду, под которым одна бесноватость. И хороводы движутся под палящим солнцем, и шествие сие ведет к сумасшествию. И сотни раненых лежат у неизвестных дорог в оковах ночи, в унисон поют стон всеобщий, пока медики, прибывшие на помощь, тихо застреливаются от безысходности происходящего. И солдаты в штурме образовывают танец, завершающийся на нежно обвивающих колючих проволках, ехидно пытающихся захватить как можно больше неудачливых танцоров, которые затем цепляются за своих, дабы те разделили с ними веселую участь смерти. Все произведение буквально насыщенно такими образами. Можно назвать их мерзкими, ужасными, безумными, жуткими, но едва ли эти слова и им подобные смогут в точной степени описать все это, равно как и едва ли автор сможет во всей полноте описать войну, хотя, справедливости ради, у него очень даже хорошо это вышло - произведение ощущалось дико и мучительно. И вся эта полнота самых различных образов человеческого умопомешательства, заставляющегося всех обнажить клыки и дать волю своему внутреннему бешенству, сводится к единому образу, являющемуся квинтэссенцией всего подобного - к Красному смеху.

Русско-японская война стала настоящим ужасом в свои годы. Такая жестокость была вовсе невиданной доселе. Модернизация раскрыла свои карты уже тут, технологический прогресс получил в свои владения настоящую зону для тестирования своих открытий. Пулеметы, тяжелая артиллерия, броненосцы, мины активно вступили в оборот человекоубийства, хотя более успешными оставались старые добрые болезни. Бой мог длится несколько дней без какого-либо отдыха, лишенные сна солдаты соприкасались штыками под артиллерийский огонь, а как только тот заканчивался толпища раненых оставались лежать на своих местах. Войны и до этого были кровожадными, но начало 20 века определило дальнейшие тенденции, которые будут только нарастать, приближаясь к самому настоящему пику человеческой жестокости. Леонид Андреев испытывал страх перед гнетущим настоящим, поразительным в свой неумолимой жажде разрушения. Желая задокументировать свое отношение к настоящему в одном рассказе, он вряд-ли догадывался, что символическая абстракция одной определенной войны окажется очень подходящей для дальнейших исторических событий. Это было только началом. Красный смех продолжал свою экспансию.

Ещё в университете впечатлившись этой книгой, я продолжаю раз за разом, год за годом, в каждом одиннадцатом классе ее проходя, ловить себя на том, что она моя любимая, где на каждой странице есть, что выделить, чтобы спросить, чтобы повторить и чтобы подумать над - вместе.

Слава богу, второй год классы меня не подводят, и я понимаю книгу все лучше, потому что чье-то со- или познание всегда больше, чем мое, или же просто иное.

Писать подробно: что да почему я тут вижу и чувствую - не буду, так как, несмотря на все растущее понимание, боюсь прослыть дилетантом в интерпретации. Библия-то читана не полностью и много лет назад.

Каждый раз, когда читаю рецензируемое, мне так хочется отправить кому-то скриншот страницы электронной книги с выделенной цитатой и припиской "Ну гений же Андреев!"

В этом году я впервые подумала над вопросом, отчего эта книга моя любимая. Потому что если с другими любимыми текстами, будь то горинская "Поминальная молитва" или "Дворянское гнездо" Тургенева, мне давно все ясно, об этой же книге в аспекте "Почему так нравится, что аж очень?" я не думала никогда. Неужели из-за поклепа на человечество? Вчера призадумалась основательно, и, если коротко: монументальная иллюстрация без-гражданственности и, должно быть, гражданской вины и стыда (мое любимое, все во мне и я во всем)  + вечный дуализм добра и зла + цена (пусть останется здесь это слово, и будем считать, что отсылка к 30 сребреникам, хоть оно мне тут и не нравится!) вечной жизни в культурной памяти.

Написала это, потому что некому отправить скриншот страницы электронной книги, а не могу молчать! (Однако при этом не покидает мысль, что я, возможно, не права в написанном, ибо прочитать наконец Библию полностью я планирую в ближайшее время - это был PS.))).

PPS: после урока в 11 сижу такая преисполненная и вдруг понимаю про себя: вот те раз! получается, подлинный диалог с умным человеком у меня на вершине иерархии ценностей. Я, конечно, знала, но тут, как никогда, меня озарило про вершину. Спасибо Ярославу и другим людям, с которыми я могу разговаривать. Хоть и не так часто, как хотелось бы :(

И да, у меня заголовки как эпиграфы.

«И не смерть страшна, а знание её; и было бы совсем невозможно жить, если бы человек мог вполне точно и определённо знать день и час, когда умрёт».

Этот небольшой, откровенный, глубокий и пугающий рассказ – один из тех, которые, на мой взгляд, обязательны к прочтению.

Семь человек приговорены к смертной казни. Семь портретов психологического давления, крайности, трагичности и безнадежности.
Пятеро из них - молодые революционеры, двое же - обычные уголовники, совершившие преступления под действием низменных страстей.
Абсолютно разные и уникальные люди. Но всех их ожидает одна судьба. Все равны перед лицом смерти. И когда приходит время казни, каждый из них меняется.

Андреев в свой короткий рассказ смог вложить весь спектр мучительных человеческих чувств, которые испытывают осужденные, находясь между жизнью и смертью.
Особенно сюжет сосредотачивается на их последних часах, когда приговоренные осознают ужас, страх, надежду.

Близость смерти и близость страха радикально и бесповоротно подвергают изменениям человеческую психологию и природу.

«И не в том было мученье, что была видна смерть, а в том, что сразу были видны и жизнь, и смерть».

Штука в том, что это очень страшный текст.

Причем, автор не имеет задачи кого-то напугать, он просто рассказывает, что вот де сидят в застенке семь человек, приговоренных судом к смерти, ждут исполнения приговора, все разные, непохожие, пять мужчин, две девушки, посадили их за разные преступления, а конец у всех один будет, и даже, можно сказать, общий на всех, на одной виселице, в одном лесочке.

Автор просто рассказывает — красивым, хорошим, образным русским языком, но слова подбирает так аккуратно и точно, что читателю становится страшно. И каждое новое слово, и каждый точный образ лишь развивает неприятное ощущение, что и за твоей дверью стоит она — смерть твоя. И что страшнее нету — быть приговоренным, и не просто приговоренным, мы все все по факту рождения приговорены, а знать свой час, и, зная, ждать его, чувствуя - физически — как истекают твои минуты, твои последние минуты на земле. Мысль не нова, но действительно есть что-то правильное в том, что люди не знают с точностью когда именно настанет их смертный час, и потому живут с неосознавемым и успокаивающим чувством своей «бесконечности».

Большинство из нас не знают когда именно умрут, а герои повести Леонида Андреева знают, и переживают это знание и свои последние дни на земле совершенно по-разному, и к знанию своему, и к смерти относятся полярно — от принятия и радости до глухого и бессмысленного сопротивления неизбежному. Автор описывает каждого живо и ярко, и каждый по-своему понятен. И жалко их, и себя жалко, и думаешь — а как бы ты повел себя на их месте (не дай бог, конечно). И ответы все приходят на ум какие-то неутешительные. И страшно. Страшно даже думать об этом обо всем.

Повесть называется «о семи повешенных». Не приговеренных к повешению, а о повешенных. Уже про мертвых, хотя еще про живых. Погружение в эту небольшую историю - это уникальный читательский опыт сопереживания живым мертвецам. Вы только вдумайтесь в это.