Рецензия на книгу

• 

  bgdankvac1 декабря 2025 г.

  Когда земля сходит с ума, она начинает смеяться. Это красный смех

  "Ко всему-то подлец-человек привыкает" - писал Достоевский. И был прав. Адаптация есть способ организма или психики приспосабливаться к экстремальным условиям с целью выживания. Если человек остался жив, то он успешно адаптировался, пускай и результат может быть деструктивным для личности. В условиях войны человеческая психика сталкивается с постоянным чувством угрозы. Хронический стресс начинает пожирать человека изнутри, пока привычная структура жизни начинает разрушаться, заменяясь чем-то новым, истинно ужасным. Смерть дышит человеку в спину, психика ощущает это давление напрямую через постоянные прокручивающиеся пейзажи бессмысленной бойни, стремящейся поглотить тебя полностью и выплюнуть без остатка. Почему-то в голову лезет Босх. Триптих "Страшный суд", а вернее его центральная, одноименная часть, изображает грешников, подвергаемых самым разным пыткам. От этого еще более выделяется верхняя часть картины, на которой уютно расположился Господь, а по бокам Богоматерь на пару с Иоанном Крестителем. Возможно, даже у самой страшной бойни есть какой-то высший смысл, на который с высока смотрит кто-то или что-то, осознавая цель всего, то самое пресловутое "Зачем?". Может быть все и так, но и в этом нет никакого смысла для человека, ведь тот и не сможет в виду своей ограниченности понять что-либо, даже если эта истина, требующая подобной жертвы, откроется ему. Единственное, что остается - продолжать плыть по течению, по течению какой-то кровавой реки в какое-то неясное место, пока берега усеяны трупами тех, кто не смог, не адаптировался. Война всегда оставляет след в душе того, кто через нее прошел. Психике нужно привыкать, как-то приспосабливать механизм к текущим невыносимым условиям, ведь в противном случае конец окажется близок. И безумие, как ни странно, является закономерным результатом адаптации психики к невыносимой тяжести бытия в экстремальных условиях войны. Хронический стресс разрушает нейронные связи в гиппокампе и префронтальной коре, амигдала и симпатическая нервная система становятся гиперактивными - чувство угрозы становится вездесущим. Происходит нарушение баланса нейромедиаторов, что ведет то к психозу, то к перманентной тревоге, то к бесперебойной агрессии. Мозг подвергается значительным, неизбежным изменениям. Рамки дозволеного стремительно расширяются, а моральные ориентиры более не понятны зверю.

  Рассказ Андреева как раз об этом. Основанный на восприятии современниками Русско-японской войны 1905 г., автор стремится выразить все то, что переживает человек, непосредственно являющийся участником этого ада. Солдаты, испытывающие на себе всю тягость текущих событий, мирно собираются на чаепитии. В центре - самовар. Но никто не смеется, никому не весело. Только один смеется парадоксальным смехом. А остальные не понимают, чего тот смеется. Каждый о своем думает, высказываются фразы временами, но и те со скрежетом скользят по тонкому льду, под которым одна бесноватость. И хороводы движутся под палящим солнцем, и шествие сие ведет к сумасшествию. И сотни раненых лежат у неизвестных дорог в оковах ночи, в унисон поют стон всеобщий, пока медики, прибывшие на помощь, тихо застреливаются от безысходности происходящего. И солдаты в штурме образовывают танец, завершающийся на нежно обвивающих колючих проволках, ехидно пытающихся захватить как можно больше неудачливых танцоров, которые затем цепляются за своих, дабы те разделили с ними веселую участь смерти. Все произведение буквально насыщенно такими образами. Можно назвать их мерзкими, ужасными, безумными, жуткими, но едва ли эти слова и им подобные смогут в точной степени описать все это, равно как и едва ли автор сможет во всей полноте описать войну, хотя, справедливости ради, у него очень даже хорошо это вышло - произведение ощущалось дико и мучительно. И вся эта полнота самых различных образов человеческого умопомешательства, заставляющегося всех обнажить клыки и дать волю своему внутреннему бешенству, сводится к единому образу, являющемуся квинтэссенцией всего подобного - к Красному смеху.

  Русско-японская война стала настоящим ужасом в свои годы. Такая жестокость была вовсе невиданной доселе. Модернизация раскрыла свои карты уже тут, технологический прогресс получил в свои владения настоящую зону для тестирования своих открытий. Пулеметы, тяжелая артиллерия, броненосцы, мины активно вступили в оборот человекоубийства, хотя более успешными оставались старые добрые болезни. Бой мог длится несколько дней без какого-либо отдыха, лишенные сна солдаты соприкасались штыками под артиллерийский огонь, а как только тот заканчивался толпища раненых оставались лежать на своих местах. Войны и до этого были кровожадными, но начало 20 века определило дальнейшие тенденции, которые будут только нарастать, приближаясь к самому настоящему пику человеческой жестокости. Леонид Андреев испытывал страх перед гнетущим настоящим, поразительным в свой неумолимой жажде разрушения. Желая задокументировать свое отношение к настоящему в одном рассказе, он вряд-ли догадывался, что символическая абстракция одной определенной войны окажется очень подходящей для дальнейших исторических событий. Это было только началом. Красный смех продолжал свою экспансию.

  8

  61