Собрание сочинений в пяти томах. Том 5. Бесы (часть III). Игрок. Неточка Незванова

Нет смысла писать литературоведческую статью, все они написаны до меня; разумеется, я-рефлектор буду рассказывать лишь о своём опыте проживания романа. Тем и ценны (надеюсь) мои тексты; я надеюсь, что иногда мне удаётся стать проводником в книги, на которые иначе люди бы не решились.

В условно школьные годы я на «Бесов» даже не замахивалась; я тогда и на «Братьев Карамазовых» не отважилась. Первое моё соприкосновение с романом произошло весной 2021-го, когда Рита, школьная подруга и актриса театра им. Ленсовета, рассказала, что они ставят «Бесов».

Помню свою реакцию: ого, то есть это постижимо (ну раз моя ровесница и подруга может, то и я могу, — ничего, что жизнь нас ещё после девятого развела на А и Б классы — условно гуманитарный и естественно-научный, и ничего, что я, сделав в своей жизни, естественно-научную петлю, ударилась в отчаянные гуманитарии? Ладно, это всё стереотипы и шутки).

В конце 2021-го Рита предложила мне сходить в театр и рассказала немного закулисья; из её слов я поняла, что получилась сильная драма с мистическими нюансами постановки (никогда на сцене театра им. Ленсовета не играют одинакового спектакля «Бесы», имейте в виду); ладно, про постановку я напишу отдельный пост, сейчас будет про книгу.

Так вот, теперь мизансцена: январь, февраль 2022, и я попыталась (впервые в жизни) прочитать «Бесов».

У меня не получилось.

Мне было скучно, полифонично в плохом смысле слова (персонажи и мотивы истории множились и разбегались, я не успевала за ними вниманием); в марте я сдалась, тогда же мы сходили в театр (это было сильно). Сейчас я понимаю, что, конечно, смотрела не так и не тот спектакль — ну это и нормально, на каждом этапе жизни мы вмещаем ровно столько, сколько способны.

Теперь я пришла к роману натренированной и подготовленной: я, конечно, оставила «Бесов» вишенкой на торте «великого пятикнижия»; я уже достаточно много знала о жизни и политической философии ФМ (да и я в феврале 2025 и я в феврале 2022 — это два разных человека).

«Бесов» действительно сложно читать при обманчивой простоте и занудстве начала. Сначала мы знакомимся со Степаном Трофимовичем Верховенским и Варварой Петровной Ставрогиной, и автор немыслимо долго и немыслимо подробно разжёвывает подробности (порой анекдотичные) их многолетней дружбы. При первом прочтении мне сбежать хотелось уже здесь, то есть на первых главах. Претерпевший до конца читатель будет, разумеется, вознаграждён сказанными в финале словами, прожитыми эмоциями и развернувшимся катарсисом, но терпеть придётся долго.

Я скажу так: я начинала читать «Бесов» так, будто слушала какофоническое звучание оркестра. Когда вначале толпа настраивает инструменты — разом, громко, вразнобой, только нет-нет да и мелькнёт где-то чья-то партия, кто-то тренирует звук, ты только настроишься следить за ним, нет, уже снова что-то гремит, появляются новые инструменты и новые обрывки мелодий. Хочется всё бросить и уйти. Потом прислушаешься — опа, вроде гармонии больше, шума меньше, да и инструменты начинают между собой договариваться.

А потом... потом тебя захватывает музыкальный поток такой мощи, что остаётся только вцепиться пальцами в подлокотники кресла. Всё вдруг становится понятно, и каждый голос начинаешь узнавать и слышать в отдельности, несмотря на мощнецкое звучание оркестра в целом.

Вот такая книга.

Чтобы лучше понимать ключевой стержень «Бесов», идею, из которой родился роман, надо знать предысторию: в 1869 году Достоевский с беспокойством следил из-за границы за студенческим движением в России, и его взволновало дело об убийстве студента Иванова единомышленниками по революционной организации.

«Достоевский задумывает антинигилистический памфлет, а пишет мрачную и захватывающую трагедию мира, потерявшего гармонию и смысл»: разумеется, ФМ не мог взять идею и написать «голую» сюжетную линию с единственным посылом, он создал шедевральное полотно. Он привнёс в текст столько себя, сколько смог (как всегда), а его жизнь, как я сейчас знаю, плотна и богата. Кого назову я лучшим специалистом по изучению человеческих побуждений, природы добра и зла?

Если бы мне предложили расставить романы ФМ, не подглядывая в даты, в порядке написания, как я думаю, я бы поставила «Бесов» в финал — даже после «Братьев Карамазовых» (меня извиняет лишь тот факт, что «Братья Карамазовы» задумывались ФМ как нечто более грандиозное, нежели тот текст, что остался читателю в итоге).

Можно ли сказать о сюжете «Бесов» коротко?

Можно, но получится как в случае с «Братьями Карамазовыми»: голые факты — ничто, сюжет, разворачивающийся в душе читателя, — всё. В «Бесах» ещё огромное значение имеет стилистический гений ФМ; ближе к финалу язык романа сух и строг в то время, как разворачивающаяся перед глазами картина едва ли не страшнее всего, что написано ФМ в принципе.

«Бесы» — это абсолютно стивенкинговская вещь про маленький городок, в который приезжает некто, после чего (разумеется, все совпадения случайны) случается глад и мор, огнь и война, и в конце полный п-ц и апокалипсис.

Отчасти поэтому «Бесы» — 100% попадание в меня как в ЦА; в меня, которую Стивен Кинг вырастил, вскормил (и передал теперь в руки Фёдору Михайловичу); для меня «Бесы» — территория, на которой встретилось всё, что я люблю в литературе ever. «Необходимые вещи» и «Буря столетия», например, а также истории о восхитительных мрачных и божественно красивых мудаках, которых почему-то любят женщины (и об которых гибнут); истории о том, как красиво зло творит зло чужими руками, вынося себя за рамки событий.

Сюжет коротко: в уездный городок (прототип городка — Тверь) возвращается сын вышеупомянутого Степана Трофимовича, Петя Верховенский и одновременно с ним приезжает сын вышеупомянутой Варвары Петровны — Николай Ставрогин. Петя — о, Петя — с первого вхождения в текст дёргает за нити человеческих судеб (и как он это делает, Божечки, я хочу перечитать эпизод с его первым появлением и многие другие — чтобы снова полюбоваться писательским гением ФМ), а Николай вроде бы постоянно за кадром событий, в стороне, эдакий аристократ которому всё скучно и который ничем никому не обязан; лишний человек (сколько я прочитала уже статей, выводящих закономерный ряд Онегин-Печорин-Ставрогин); и только по мере развития сюжета становится видно, насколько на самом деле Ставрогин УЖЕ в центре событий и насколько, на самом деле, Ставрогин УЖЕ повлиял на судьбы всех персонажей. Если «Бесы» — оркестр, то у Петра и Николая здесь две ведущие партии, и партии эти сыграны гениально.

Что было сложно: обилие имён несчастных революционеров, всех этих пешек, мальчиков постарше-помоложе, поумнее-поглупее; каждого ФМ прорисовывает с тщательностью, которая поначалу кажется излишней (бесит!), но потом, как я и сказала, каждый голос (каждая скрипочка, флейта, гобой, кларнет и проч и проч) вдруг становятся явственно важны и слышны.

Линия Кириллова — отдельна, прекрасна и убийственна. Кстати, Ницше, который подробно анализировал «Бесов», именно линии Кириллова уделил особенное внимание (ещё бы). ФМ использовал для образа Кириллова характер петрашевца Константина Тимковского, лейтенанта черноморского флота в отставке — тот был прекрасно образован, знал несколько языков, первоначально глубоко религиозный человек, стал после ярым атеистом.

Разговор Ставрогина с Кирилловым я перечитывала несколько раз (как перечитывала разговор Ивана и Алёши Карамазовых в главе «Бунт», потому что темы богоискательства, бого-постижения (и бого-отрицания) у ФМ — один из важнейших для меня лично пластов):

• Вы, кажется, очень счастливы, Кириллов?
  - Да, очень счастлив, -- ответил тот, как бы давая самый обыкновенный ответ.
  - Но вы так недавно еще огорчались, сердились на Липутина?
  - Гм... я теперь не браню. Я еще не знал тогда, что был счастлив. Видали вы лист, с дерева лист?
  - Видал.
  - Я видел недавно желтый, немного зеленого, с краев подгнил. Ветром носило. Когда мне было десять лет, я зимой закрывал глаза нарочно и представлял лист - зеленый, яркий с жилками, и солнце блестит. Я открывал глаза и не верил, потому что очень хорошо, и опять закрывал.
  - Это что же, аллегория?
  - Н-нет... зачем? Я не аллегорию, я просто лист, один лист. Лист хорош. Всё хорошо.
  - Всё?
  - Всё. Человек несчастлив потому, что не знает, что он счастлив; только потому. Это всё, всё! Кто узнает, тотчас сейчас станет счастлив, сию минуту. Эта свекровь умрет, а девочка останется - всё хорошо. Я вдруг открыл.
  - А кто с голоду умрет, а кто обидит и обесчестит девочку - это хорошо?
  - Хорошо. И кто размозжит голову за ребенка, и то хорошо; и кто не размозжит, и то хорошо. Всё хорошо, всё. Всем тем хорошо, кто знает, что всё хорошо. Если б они знали, что им хорошо, то им было бы хорошо, но пока они не знают, что им хорошо, то им будет нехорошо. Вот вся мысль, вся, больше нет никакой!
  - Когда же вы узнали, что вы так счастливы?
  - На прошлой неделе во вторник, нет, в среду, потому что уже была среда, ночью.
  - По какому же поводу?
  - Не помню, так; ходил по комнате... всё равно. Я часы остановил, было тридцать семь минут третьего.
  - В эмблему того, что время должно остановиться?
  Кириллов промолчал.
  - Они нехороши, -- начал он вдруг опять, -- потому что не знают, что они хороши. Когда узнают, то не будут насиловать девочку. Надо им узнать, что они хороши, и все тотчас же станут хороши, все до единого.
  - Вот вы узнали же, стало быть, вы хороши?
  - Я хорош.
  - С этим я, впрочем, согласен, — нахмуренно пробормотал Ставрогин.
  - Кто научит, что все хороши, тот мир закончит.
  - Кто учил, того распяли.
  - Он придет, и имя ему человекобог.
  - Богочеловек?
  - Человекобог, в этом разница.
  - Уж не вы ли и лампадку зажигаете?
  - Да, это я зажег.
  - Уверовали?
  - Старуха любит, чтобы лампадку... а ей сегодня некогда, -- пробормотал Кириллов.
  - А сами еще не молитесь?
  - Я всему молюсь. Видите, паук ползет по стене, я смотрю и благодарен ему за то, что ползет.
  Глаза его опять загорелись. Он все смотрел прямо на Ставрогина, взглядом твердым и неуклонным. Ставрогин нахмуренно и брезгливо следил за ним, но насмешки в его взгляде не было.
  - Бьюсь об заклад, что когда я опять приду, то вы уж и в бога уверуете, — проговорил он, вставая и захватывая шляпу.
  - Почему? - привстал и Кириллов.
  - Если бы вы узнали, что вы в бога веруете, то вы бы и веровали; но так как вы еще не знаете, что вы в бога веруете, то вы и не веруете, -- усмехнулся Николай Всеволодович.
  - Это не то, -- обдумал Кириллов, — перевернули мысль. Светская шутка.

  (и далее, и далее)

  За Кирилловым и развитием его мысли интересно наблюдать; он один из самых спокойных и как бы над-суетных персонажей. Я не могу не думать: ФМ был не обязан наделять Кириллова такой глубиной, он мог обозначить его как функцию, показать штрихами его мировоззрение (из которого проистекает его ценность для планов Верховенского), но Кириллов ожил, заговорил, заговорил глубоко, стал небезразличен читателю — в том, разумеется, и суть, чтобы он, как и любой другой, был небезразличен в момент выстрела, а иначе как оставить читателя с растерзанным в клочки сердцем к концу романа?

  (если я буду сейчас писать про каждого героя, я не закончу никогда; я лишь ещё раз скажу: этот роман куда объёмнее «Братьев Карамазовых», и смысловых пластов в нём несколько (при кажущейся очевидности основной линии))

  Я всё оттягиваю миг, когда придётся говорить про Ставрогина, но говорить про Ставрогина — надо, как же иначе.

  Когда я читала роман сейчас, я уже, конечно, отчасти понимала природу Ставрогина, но я могу притвориться, что читаю впервые, и взглянуть на развитие персонажа заново — и, ну, оно же гениально (а что в романе не гениально?). Упоминание сначала вскользь как бы среди прочих (а прочих — великое множество), потом — несколько странных эпизодов юности (с покусыванием и прочим эпатажем), чтобы читатель был в лёгком недоумении: как относиться к Николаю? Ясно одно: уже не получится отнестись к нему без интереса, потому что загадка (он псих, извращенец или просто ему плевать на законы общества) не будет давать покоя.

  Потом — возвращение Ставрогина, его благородство во многих эпизодах, его сдержанность, молчаливость, красота, всё вот это aww, когда читатель (читательница, ок) уже начинает слегка трепетать от предвкушения очередного его появления на страницах книги — всё это внезапно припечатывается главой «У Тихона». Я писала раньше: так важно читать полную версию книги (забегая вперёд, скажу, в постановке театра им. Ленсовета иное сюжетное решение ставрогинской линии).

  Когда проявляется суть Ставрогина, уже становится страшновато, но его роль до финала ещё не столь очевидна; и только потом, уже когда начинается открытая фантасмагория — пожар, смерти одна за другой — фигура Ставрогина выглядит всё ярче, всё рельефнее — рядом с фигурой Пети Верховенского; тут прямым текстом идёт аналогия с Иваном Карамазовым, который убил, но сам не знал, что убивает.

  И далее невозможно не думать про все женские образы романа (а их много, их так много, что в постановке театра им. Ленсовета их чуть подсократили, оставив вместо Лизы и Даши одну только Дашу, но с Лизой история выглядит куда глубже). Мне понравились рассуждения в статье, на которую я ссылалась выше:

Если опираться на идею о том, что все персонажи «Бесов» суть части образа Ставрогина, то каждая из названных женщин обозначает один из путей, по которому Ставрогин мог бы пойти. Аристократическая жизнь в Москве с приёмами и визитами, о которой мечтает Лиза. Жизнь разночинца и революционера, какую, вероятно, могла бы предложить Мария (о ней мы только и знаем, что её выгнали из гувернанток за «вольные мысли»). Жизнь декадента в углах, какую Ставрогин, собственно, и вёл, женившись на «восторженной идиотке» Лебядкиной «по сладострастию нравственному» (по версии Шатова). Наконец, жизнь тихого семьянина и наследника поместья, какую он вполне мог бы вести, оставшись в Скворешниках с Дашей. Впрочем, Даша готова разделить любую жизнь со Ставрогиным, она единственная верна мечте быть с ним и принимает его предложение уехать в кантон Ури, тогда как Лиза и даже Лебядкина приглашение отвергают.

И, если в начале романа читатель даже путается в женщинах и не вполне понимает, что же такое было в Швейцарии, о чём все шепчутся, то к финалу роль рокового красавца вполне раскрыта (и хочется, блин, чтобы она была поменьше раскрыта, но ты уже никогда не развидишь ни стремительный поток событий на последних страницах, ни самые последние абзацы).

Мне-рефлектору остаётся задать себе последний вопрос: где в отношениях с Николаем Ставрогиным романе моё место (я всегда задаю себе такой вопрос при чтении книг, не пугайтесь)? Я ответ увидела. Но вам не скажу.

Почему же «Бесы».

Мне нравится, как слово «бес» появляется на страницах романа в главе «У Тихона», ещё как бы исподволь, на цыпочках слово входит в книгу, слегка обманывая читателя (читатель, который уже знаком (в отличие от самого ФМ) с Иваном Карамазовым, узнаёт событийный ряд с являющимся бесом). А в финале — из уст Степана Верховенского — звучат слова о том самом евангельском отрывке про стадо сви

• Друг мой, — произнес Степан Трофимович в большом волнении, — savez-vous, это чудесное и... необыкновенное место было мне всю жизнь камнем преткновения... dans ce livre... так что я это место еще с детства упомнил. Теперь же мне пришла одна мысль; une comparaison. Мне ужасно много приходит теперь мыслей: видите, это точь-в-точь как наша Россия. Эти бесы, выходящие из больного и входящие в свиней, — это все язвы, все миазмы, вся нечистота, все бесы и все бесенята, накопившиеся в великом и милом нашем больном, в нашей России, за века, за века! Oui, cette Russie, que j'aimais toujours. Но великая мысль и великая воля осенят ее свыше, как и того безумного бесноватого, и выйдут все эти бесы, вся нечистота, вся эта мерзость, загноившаяся на поверхности... и сами будут проситься войти в свиней. Да и вошли уже, может быть! Это мы, мы и те, и Петруша et les autres avec lui, и я, может быть, первый, во главе, и мы бросимся, безумные и взбесившиеся, со скалы в море и все потонем, и туда нам дорога, потому что нас только на это ведь и хватит. Но больной исцелится и "сядет у ног Иисусовых"... и будут все глядеть с изумлением...

  Закольцовывая то, с чего начала: к финалу линия Степана Трофимовича достигает мощного и отчаянного звучания; да, «я вас люблю» сказано, но — точка невозврата пройдена, и тут без смерти не обойтись; смерть, как всегда у ФМ, предельно обусловлена. Стою на своём.

  Да, в «Бесах» столько смерти, что не каждому писателю по плечу взять на себя такой труд обусловить и показать — каждую, и не каждому читателю по плечу это вывезти и принять. Ну так ФМ не «каждый». И я тоже — не каждый.

  А я ведь ничего не сказала о самом разорвавшем душу отрывке — о Шатове, о Марье, её родах и последовавших событиях. Наверное потому и не сказала, что на этом месте у меня закончились человеческие слова. Немного напишу про этот эпизод, когда буду (отдельно) рассказывать о спектакле, потому что там есть свои акценты и свои находки.

  Можно было бы закончить словами, что «Бесы» — грандиозное, провидческое, актуальное и предельно беспощадное произведение (ну, это без меня пишут в каждой второй статье); я заканчиваю так лишь потому, что чем-то закончить надо, а если я продолжу писать про личные аспекты переживания «Бесов», я из интернета никогда не уйду, так и просижу тут пару недель. )

  Штош, у меня есть новая самая любимая книга ever, кто бы мне про это сказал три года назад, вот бы я удивилась.