Записки из подполья. Двойник

Эта гротескно-фантастическая повесть была написана двадцатичетырехлетним Фёдором Михайловичем для «Отечественных записок» в 1846 году. Напомнила мне «Бойцовский клуб». И тут и там существует тёмный двойник главного героя.
Однажды простой и ничем не примечательный петербуржец Яков Петрович Голядкин встречает на Аничковом мосту двойника – полную свою противоположность по характеру. Может быть, это всего лишь объект больного воображения, а может быть и страшная реальность.
Возможно, Достоевский хотел показать полярность человека на примере персонажа, в котором происходит борьба и желание изменить свою жизнь. У писателя это получилось превосходно. Очередной маленький человечек в большом и несправедливом мире.

Очередной раздвоенный герой. С первых страниц решительно заявляет, что не носит никаких масок. Ну да, так я и поверила. Сейчас я вас выведу на чистую воду, господин Голядкин, подумала я, твердо и уверенно погружаясь в чтение.
Прочитав треть повести, я почувствовала, что увязла в тексте, словно в песке. Мне казалось, что я читаю бесконечный диалог Людмилы Прокофьевны и Анатолия Ефремовича. Сплошное м-м-м-ычание и м-м-м-ямленье. Создается ощущение, что вот-вот, еще несколько фраз, еще пол странички и что-то станет понятно. Читаешь, читаешь, читаешь. А понятно ничего не становится. Очень интересно, но ничего не понятно.
В конце концов, даже главный герой не выдерживает этого катка неопределенности и ... раздваивается. Тут уже не выдержала я, пришлось сделать перерыв и собраться с мыслями.
Отдохнув, я продолжила читать о непростых взаимоотношениях двух Голядкиных, и чем дальше читала, тем сильнее было ощущение, что это не я вывожу Голядкина на чистую воду, а Достоевский, как обычно, выводит на чистую воду меня.
Если главный герой романа Чужое лицо без конца думал-обдумывал-передумывал, то Голядкин без конца тревожился-бегал-решался. Читая Чужое лицо приятно быть сопричастным глубокой теме трагизма всеобщего одиночества человечества. Но эта же тема размасштабированная до одного конкретного Голядкина, перестает быть приятной. Эфимерная решительность Голядкина и его надежды, что как-нибудь все обойдется, напоминают о том, о чем хотелось бы забыть. Что поделаешь, встретиться с самим собой, как и читать об этом, часто бывает весьма неприятно, хоть и полезно.
Так как произведение философское, то и текст в нем выстроен необычно и может вызывать тревогу, уныние и депрессию. Будьте осторожны, употребляйте дозированно.

Дамы и господа! Взываю к вам! Молю, прошу вникнуть в мою беду! У меня появились серьёзные подозрения, что некто без моего ведома заходит на мой профиль в LiveLib, редактирует рецензии не в лучшую сторону, как то вставляет в тексты похабные словечки и отрывки глубокомысленные меняет на рассуждения наивные и банальные, а также входит в переписку с пользователями, к которым подмазывается в целях повышения рейтинга, льстиво комментирует отзывы и пр., и пр. Есть свидетельства, что этот шельмец, этот blackeyed-младший уже даже подавал заявку на попадание в ген.штаб, а также выдвигал свою кандидатуру на лучшего читателя года!! Говорят, его практически ничем не отличить от меня, настоящего blackeyed - столь похож его стиль письма и почерк - но вы то, вы, понимающие, что это я (Я!), пожалуйста, будьте на чеку, не поддавайтесь соблазну речей этого канальи!

Что до Достоевского, то еще не отточен был слог, не развился талант настолько, чтобы написать эту повесть так, как можно было ее написать. Помимо шизофрении ГГ трудно отыскать в тексте двойное дно. Архетипическая баталия между Джекилами и Хайдами, поле сражения которой - души людей; кафкианская задроченность "маленького человека", после лобового столкновения с фантастикой (превращение в жука / знакомство с двойником) всё равно зацикленного на том, как бы из-за этого не потерять работу... Это всё мы проходили, это нам уже задавали. Да, британец и еврейский чех, вероятно, заимствовали мотивы у Ф.М., но...

(прервусь, напомнив вам быть бдительными! интригант и развратник наверняка переврёт то, что я тут пишу, вставит пошлость или 7 абзацев из эссе о двойничестве, которые я сейчас тут написал, возьмёт и сократит вдвое... Пишу невидимыми чернилами, авось вы догадаетесь подсветить лист, а он нет!)

В некотором смысле, это повесть об упущенных шансах и зависти. В первой половине жизни мы завидуем тем, кто добивается успеха, пока мы влачим своё будничное существование, рисуем себя на их месте со вздохами "Эх, будь я побогаче... покрасивее... поудачливее... Я бы! Ээээх!" Во второй половине жизни понимаем, что счастье было близко, но не хватало какой-то смелости, решительного "Сделаю!", сказанного другими такими же, как ты, ничем от тебя не отличными.

Так что, берём быка за рога, а то пока ты тут менжуешься, твой двойничок пойдёт устроит тройничок, а тебе останется только завидовать и кусать локти.

Это что я только что дослушала? Совсем странный ранний Достоевский.
У робкого мямли, петербургского чиновника Якова Петровича Голядкина объявился наглый и нахальный двойник. Казалось бы, предшественник "Джекила и Хайда", но природа двойничества не объяснена. Голядкин посещает немецкого доктора, носит в кармане склянки с лекарствами. Возможно, двойник - галлюцинация?
Сюжет рыхлый, как невнятная речь Голядкина. Устно он выражается витиевато и бессмысленно, письменно с большим смыслом, но с избытком канцеляризмов даже в личной переписке. В тумане и слякоти привычной иронии Достоевского не заметила. Только в начале смешно болтал и сердился вскипевший самовар. У бытового предмета ясности и целей своего предназначения поболее будет, чем у как бы мыслящих людей.
Достоевский определённо не любит немцев и евреев. О последних негатив в поздних романах. Здесь же упоминание ростовщичества, зато немцы глупы, непонятливы, одноглазы и вообще шельмы порядочные. Что тогда они забыли в столице чужой страны с ужасным климатом?..
Лет десять назад уже пыталась слушать "Двойника" в исполнении Сергея Гармаша, тогда вообще не пошло. Думаю, актёр был ни при чём. Сейчас слушала Семёна Ярмолинца, (он много програмной классики начитал), слушала на значительном ускорении. И это тоже не от чтеца зависело.
Осталась равнодушной к чиновничьим дрязгам, зато давний гештальт закрыт.
P.S. Разве интриган не без т пишется? В электронном тексте и в аудиоверсии т слышалась отчётливо.

Поначалу было очень трудно продираться сквозь витиеватый слог и вникать в рассуждения главного героя – сорокалетнего мужчины, живущего отчужденно и очень замкнуто. Герой не любит себя, пишет о том, что он никчемный, некрасивый, думает о том, что все вокруг смотрят на него с презрением и усмешкой. Утверждает, что 40 лет - это самая глубокая старость, дальше жить уже пошло и безнравственно. Но он из вредности собирается жить до восьмидесяти.
⠀
А потом начинается препарирование всего человечества. Ох уж, Федор Михайлович, вы меня чуть в депрессию не вогнали. Да это же учебник по человеческим порокам, какой-то беспросветный мрак…
⠀
Здесь размышления о том, как люди любят гадить друг другу и радоваться от сделанных гадостей.
⠀
Что хорошие и добрые дела делают только из собственной выгоды.
⠀
Что, достигая своих целей, мы теряем смысл этого достижения.
⠀
Что человек любит страдания и не нужно ему никакое благоденствие.
⠀
Что лучше ничего не делать, лучше сознательная инерция!
⠀
У автора получилось остроумное и ироничное препарирование человеческих слабостей. Повесть - отличный мотиватор искоренить в себе все неприглядное, чтобы не было так тошно жить. А еще важно помнить, на чем держишь фокус - то и процветает. Текст непростой, но мыслительный процесс разгоняет.

У Достоевского вообще не всегда всё плохо было, если кто не в курсе – всё-таки прозвище «русский Ницше» не всем подряд давали - хотя и это не сказать, что комплимент, а всё равно успех и признание. Родился Ф.М. в бедной семье – папа был лекарь, а мама из купеческого рода, детей в семье было восемь, и Фёдор был вторым. Читать и писать учился по Ветхому Завету, потому что книг в доме особо и не было. Это тяжёлое в каком-то смысле детство читатель с успехом найдёт на страницах «Братьев Карамазовых» или там в «Подростке», потому что все писатели пишут о себе, даже если пишут не о себе (тут бы что-то вставил Ницше, но речь не о нём).

А о том, что был у Фёдора Михайловича двойник.

Появился он, конечно, не сразу, а где-то в том месте, когда папа отправил Фёдора и его старшего брата Михаила учиться на инженеров, хотя оба хотели учить литературу, читать книжки и быть поэтами или писателями, но папа был непреклонен, в конце концов, хватило «Ветхого Завета» в детстве – и сказал, чтоб не дурили, а учили, что папа сказал. Где-то здесь у Фёдора Михайловича очевидно и случилось некоторая встреча с Фёдором Михайловичем-2, который «сочинял роман из венецианской жизни» и «мечтал о поэзии и поэтах», тогда как Фёдор Михайлович-1 учил математику, физику и был зачислен полевым инженером-подпоручиком куда-то там в Петербурге. Потом, видимо, Ф.М.-1 и Ф.М.-2 крупно повздорили, инженерия была заброшена вместе с чином в мрачную Неву, родился Фёдор Михайлович, почти как женщина, которая поёт, только мужчина, который пишет. Ф.М. начал много-много переводить, стал зачитывать свои сочинения в литературном кружке Белинского и даже дочитал им всем до конца своих «Бедных людей». Это был успех, а «Бедные люди» все запомнят как невероятный прорыв, «Новый Гоголь», многочисленные публикации, новое слово в литературе. Один Фёдор не хотел сокращать огромный текст романа, но другой всё-таки сократил. Дальше, конечно, по нарастающей – второй, который всё сокращал, потолкался в кулуарах с Тургеневым, а всё потому, что тот вообще не оценил «Двойника» (в общем-то, как и вообще все остальные), хотя первый Фёдор говорил второму, что фигня какая-то, Федя, получается, уже и Одоевский даже читать такое не станет – что за история, Федя, такая, один титулярный советник Голядкин встречает точно такого же второго и второй этот такой м**ак, пардон за мой французский, что первого отовсюду взашей и пинками выгоняют, кто же в это поверит, да он же явно шизофреник. Однако второму Фёдору всё страшно нравилось и он даже писал брату Мише о своём таланте, даре, который надо ценить, но потом в другом письме тому же брату Мише уже второй Фёдор злорадно напишет, что Голядкин это ужас что такое и зачем я вообще его сочинил, сожгу-ка к чертям собачьим, в самом деле.

Такой вот «Двойник».

Тут и с остальными приятелями в литературном окружении пошли споры да ссоры, и уже после Тургенева, Ф.М. толкался в кулуарах с Некрасовым, а тот вообще большой любитель кулаками махать. Но пока один Ф.М. толкался с Некрасовым, второй познакомился с Гончаровым, а там уже и новый лит.кружок организовал и написал «Белые ночи» и только-только вроде всё наладилось, как тут второй Ф.М. опять учудил и вот уже арест, тюрьма, допросы, каторга, ссылка, наказание без преступления и вообще, расстрел, и вот стоят все такие и ждут вердикта на плацу, а голос произносит, что казнь, а потом, что помилование. Конечно, что тут говорить – нельзя так над людьми издеваться, и один из знакомых Ф.М. сошел с ума прямо там, на морозе (было кстати 22 декабря), а Ф.М., который всегда всё подмечал для своей литературы, опять потом напишет про это в «Идиоте», потому что он же писатель, и хотя в этом месте у него произойдёт окончательный раскол личности и начнутся падучие (эпилепсии), поэтому его, в общем-то, освободят, а потом Николай первый умер, а Александр второй абсолютно точно что-то подозревал за этим писателем и даже слежку приставил (или не приставил, но Фёдор Михайлович всех уверял, что за ними следят-с).

Потом тот Ф.М., который всегда любил литературу, всё-таки женился, но тот, который был инженером, устроил очередную порцию припадков и любовь даже прошла, жена страдала от нелюбви, а Ф.М. от скуки брака, а ещё, если современники раннего периода помнили Ф.М. не сильно верующим, здесь, в конце века, Достоевский стал отчаянно религиозен и всё Богу молился, пока другой писал, второй начал поигрывать в азартные игры. Падучую свою поехали оба лечить в Европу, и пока один грелся в источниках, второй проиграл почти все деньги и подцепил какую-то бабу с дурацким именем, а первый от горя потом и про это роман напишет – «Игрок» называется. Жена такого не пережила и умерла, потом умер брат (который Михаил), и тут окончательно всё помутилось и первый Ф.М. начал писать как сумасшедший – вот тебе и «Преступление и наказание» и всё остальное, особенно «Братья Карамазовы», всё опять стало плохо и даже сын умер где-то между романами и было уж всё – и очередные сканадльчики, и депрессия, и рулетка с алкоголем, даже один был замечен в антисиметизме, хотя второй вообще-то всё отрицал, но тут тот, который всегда любил литературу, выступил с Пушкинской речью и это опять был успех и фурор, хотя другой Ф.М. ему сразу сказал – какой такой Пушкин, что за сукин сын, триста на чёрное, каналья. И единственным произведением, которое хоть как-то на всё это намекало, был этот самый «Двойник», где было почти всё то же самое, только, конечно, хуже – просто Ф.М. тогда был моложе и ему нравилось писать мрачновато, плюс ещё концовку открытую оставил, да и вообще в тексте намёков накидал и на раздвоение сознания, и на удушье, и на мрак невских глубин, всё, словом, как Достоевский любил и практиковал, только критики, конечно, так этого и не поняли, хотя он старался.

А потом он умер и никого не стало, кроме вечного эха гения, про которого вообще никто не может сказать что-то однозначное, а всё почему.

...Месяц умер,
Синеет в окошко рассвет.
Ах ты, ночь!
Что ты, ночь, наковеркала?
Я в цилиндре стою.
Никого со мной нет.
Я один...
И разбитое зеркало…

(Сергей Есенин)

Порою мне кажется, что все ключевые персонажи вселенной Достоевского только тем и занимались, что пытались разглядеть самих себя в осколках разбитых зеркал, мучительно осознавая нецелостность своей натуры, ее чрезмерную сложность, никак не вписывающуюся в какие-либо рамки и границы и постоянно меняющуюся, подобно быстрому потоку бурной реки или обрывистому мышлению сумасшедшего. Но (что важно)- все они были совершенно здоровы, не писал Достоевский о психически больных людях. Они казались, порою, такими (для не слишком внимательных читателей), но, в действительности, были нормальными и даже гармоничными в своем странном двойничестве. И я уже привыкла смотреть в души его героев как в бездонную бездну, снова и снова понимая, что мы способны лишь разглядеть отдельные тени, а до сути нам не добраться. Разве что когда-нибудь и кто-нибудь…

Данная повесть Достоевского обескураживает своим нестройным и, во многом, сюрреалистичным содержанием. Главный герой, попавший в причудливый лабиринт собственного разума, с легкостью утягивает за собой и читателя, тщетно стремящегося понять, кто есть кто в этом произведении: кто уже утратил разум, а кого это только ожидает; кто реален, а кто иллюзия, призрак, плод воображения или даже коварный брат близнец. Ловите, ловите, все равно за гением Достоевского никому из нас не угнаться и эта повесть одно из лучших тому доказательств.

Достоевский слишком хорошо понимал опасность и сложность двойничества (причем, на собственном опыте). И вовсе не в смысле душевных расстройств, а, скорее, в смысле устройства его мышления. Это двойственность пронизывает все творчество Федора Михайловича и всю его жизнь, она причудливым образом возрождается из раза в раз в персонажах самых разных его произведений. Никто из героев Достоевского не определен до конца, никто не целостен на 100%, все они носят в себе целые миры и, порою, десятки самых разных личин.

Воспринимать «Двойника» лучше всего подсознательно. И это именно то, что следовало сделать со своею жизнью главному герою. Он все стремился логически подходить к делу, понять, определить, разобраться со своим столь своеобразным «братом», а позднее уже и пристыдить того, победить, уничтожить. Голядкин только и хотел, что сохранить свое место, свою жалкую жизнь, привычный порядок вещей - вот чем он занимался. Герой этот кажется довольно простым и жалким, не более чем обычным маленьким человеком, давно знакомым нам по той же «Шинели». Но все это только на первый взгляд. В действительности, господин Голядкин вовсе не такой. Какой же он маленький, когда его амбиции не под одну шинель не спрячешь? Он ведь так многого хочет и так на многое надеется в тайне или совсем уж явно, перед всеми на виду. И самолюбие имеет вовсе не ничтожное и мечтает… Словом, все как любой обычный человек, ничем он не отличается от большинства. Его неумные амбиции и желания, загнанные «под ковер» неприглядной рутиной жизни, вырываются на поверхность в лице коварного «брата». Или, так только кажется? Может, раздвоенность тут вовсе не так проста? Не даром ведь мне все время казалось, что я не повесть читаю, а смотрю чей-то сон (в чем-то весьма похожий на мои собственные).

Периодами я думала, что Достоевский затеял какую-то странную и забавную игру с читателями, многое запрятал и усложнил так, что понять уж вовсе невозможно. Порою, я ловила себя на мысли, что читать «Двойника» очень тяжело и порывалась бросить несколько раз. Но неуемное желание узнать, чем же все в итоге кончится, делало свое дело. И вот как раз таки финал и радует в этой повести больше всего. Он именно таков, каков нам надобен (сказал бы по этому поводу Петр Верховенский). Он ничего не объясняет и не раскрывает, не показывает сути главного героя, не открывает завесу над его безумием, разумом или еще чем. Скорее, финал окончательно уносит читателя в страну гоголевского или кафкианского абсурда и их же недостижимой гениальности, оставляя нас неизменно восхищенными, но и не менее обескураженными. Тут мы идем все с теми же знакомыми дорожками «Процесса» и «Замка», мы ничего не находим (на уровне сознания), но на подсознательном уровне обретаем даже слишком много, отчего становится как-то не по себе и тень чужого двойничества уже вплотную подходит к тени твоего собственного и деликатно здоровается с ним за руку.