Арка святой Анны

Исторический роман выдающегося португальского писателя Алмейды Гарретта (1799—1854), рассказывающий о восстании населения города Порто против деспотизма средневековой церкви и епископа, похитившего жену одного горожанина.

Жанры

Рейтинг LiveLib

2,5

4 оценки

5
0%
4
25%
3
25%
2
50%
1
0%

Ваша оценка

Прочитали 6Хотят прочитать 16

Рецензии

Аноним26 февраля 2022 г.
Я мало привычен, когда автора слишком много в тексте и он почти всё время комментирует собственное повествование, сбиваясь на поговорить о чём-нибудь:
Я привожу сей достопамятный экспромт — коему долговечные страницы обнаруженной мною летописи придают документальную достоверность, — ибо он иллюстрирует весьма существенное обстоятельство нашей литературной истории, а именно то, что каламбур не является изобретением нынешней поэтической школы, хоть она и похваляется искусством нанизывать созвучия, словно зёрна чёток — «словно перлы на нить», — говорил Хафиз, — да и прочие восточные стихотворцы — тысячу лет назад. Нет, господа, в нашей поэзии каламбур не новость, он был в ходу уже в четырнадцатом веке, да и ещё раньше. Но и то правда, любителей нанизывать словеса было не так много, и от трескотни их меньше было скуки и докуки. Из моего драгоценного документа явствует также, сколь естественно и древне написание «каламбур», ибо хотя слово сие и заимствовано из французского языка, что скверно, но оно легко прижилось, и уж лучше буду я писать его на наш лад и по законам нашей орфографии, чем выводить претенциозно и манерно «calembourg», странное и трудное написание, бросающееся в глаза своей неестественностью и педантичностью и среди полновесных и полнозвучных слов родного языка звучащее диссонансом. <...> Ещё один взрыв народного хохота — и ещё одно документальное подтверждение тому, что игра созвучиями отнюдь не является исключительно изобретением бриттов, как утверждают друзья-англичане, но что она всегда была весьма в ходу и в чести у наших и заложена в поэтических их наклонностях не в меньшей степени, чем ассонанс, и диссонанс, и резонанс, и каламбур.
***
Аристократия — я имею в виду не безобразный пол, а только прекрасный, — аристократия была бы восхитительным установлением, когда бы ежегодно собиралось судилище, беспристрастные и достойные члены коего решали бы, кого включать в ряды таковой, а кого исключать. Прошу, чтобы и меня сделали членом сего судилища, но сразу же заявляю, что не буду голосовать за толстух, за дур, за ханжей, — другое дело, благочестие истинное, — и не буду голосовать за старых дев, притворяющихся, что им всего пятнадцать, за завистниц, за сплетниц, за красоток, что идут купаться в панталончиках и короткой пелеринке с капюшоном, именуемой «душка Жозе», не буду голосовать за тех, кто отплясывает польку, хоть им давно за тридцать, распевают «Поселянка из-под Лиссабона», читают виконта д’Арленкура или стихи поэта… Стой! О стихах ни слова, всем известно, кто живёт в доме со стеклянной крышей…
Сперва, правда, этот момент умилил и когда началось воспоминание прошлого через настоящее с восклицанием "Ах, бедная арка святой Анны" вспомнилась "Бедная Лиза" Карамзина с его прудом.
Если говорить про повествование, то подруга возлюблённой гг жалуется, что её скорей всего похитит епископ. В ответ слышит: тебе поможет Бог и король. Действительно девушку похищает помощник "духовного" лица - Педро Пёс. Человек с говорящей фамилией, описываемый злодеем без хороших качеств и сравниваемый с Иудой. Зато с любопытным кратким забавным диалогом попозже со своим нанимателем. Это стало последней каплей для народа, у которого пробудился "праведный гнев". Часть повествования как гнев вызывался и поддерживался.
Изъявителем народной воли становится Васко - гг, который сам пока не знает кем хочет быть и с удовольствием скачет на коне и называет его "мой любезный гнедой". Мальчика, ещё студента (автор замечает, что в то время это равнялось клирику) ждёт серьёзное мелодраматическое испытание. Мать, с которой он не жил, но которая к нему постоянно приходила в лохмотьях, желая, чтобы он удовлетворил её мстительные порывы, открывает ему, что он благородный еврей. А вот кто же отец - интрига до конца повествования. Правда, сам юноша ещё во время беседы с женщиной всё понял, но его почти сразу заткнули.
Что ещё забавного, так это описание персонажей:

Кроме того, брат Жоан да Аррифана отличался… Но не будем утруждать кисть, живописуя этого и прочих персонажей, играющих важную роль в нашей истории: пусть запечатлеются их дагерротипы непосредственно в глазах самого читателя и в свете собственных их слов и деяний по мере развития нашего повествования.

Оба опустили глаза, оба впали в унылое безмолвие меланхолии, которая беспрепятственно проникает из одного сердца в другое, когда двое любят друг друга.
Отчего он печален, что скрывает от меня? Ответьте мне, прекрасные читательницы, разве этот вопрос не приведет в задумчивость самые беспечные и бездумные шестнадцать весен, разве не побледнеют от него ланиты Гебы, не омрачится печалью самый радостный изумруд, не подернется туманом самый улыбчивый сапфир из тех, что вправлены в золотистые либо каштановые ресницы?
Головка нашей Жертрудес, однако же, не была ни белокурой, ни каштановой, а прелестные глаза ее нельзя было уподобить ни сапфирам, ни изумрудам, они были печального черного цвета, черны и длинны, как длинная зимняя ночь, и, как она, печальны и склонны, подобно ей, переходить от беспокойной и энергической живости к томной неге.
Но не делайте вывода, что моя Жертрудес была смуглянкою. Я не поклонник смуглянок, мое правило — белокожая женщина, смуглокожий мужчина… Словом, Жертрудес была белолика и тонка станом и могла бы зваться Изаурой, Матильдой, Урракой или Мумадоной,{125} живи она в замке с зубчатыми стенами и подъемным мостом, ибо и в лице ее, и в осанке, и в душе было столько благородства, что она перещеголяла бы любую дворянку. Однако ж звалась она Жертрудиньяс, проживала на улице Святой Анны, родилась от отца-ремесленника, ибо так ей было на роду написано. Вина не моя. В мире мы видим вседневно несуразицы и почище этой.
Отметил своеобразную цитату:

Свобода, дочь Евангелья, может и должна поддерживать лишь Евангелье; ибо Свобода, стремясь, подобно церкви, распространиться по всему миру, является самой могущественной помощницей церкви, истинной ее надеждой на земле. Ведь если в наши дни нет гонителей Диоклетианов и отступников Юлианов, то нет и заступников Константинов.
Из юмора момент приглянулся:

В бесценной рукописи, откуда извлёк я сию правдивую историю, читаем «епископский дворец»: доверимся же рукописи и примем подсказанное ею название.
А теперь, друг-читатель, я вполне мог бы предложить тебе велеречивое описание пергаментов, каковые я переворошил в архиве нашей городской палаты, фолианта капитула, квадратные литеры какового я прочёл с грехом пополам, и огорошить тебя тысячей прочих доказательств общедоступного всезнайства, прискучив тебе оными до смерти без всякого прока для тебя, для себя и, самое главное, для нашего повествования. А посему довольствуйся, как довольствуюсь я, неопровержимым авторитетом нашей рукописи из монастыря сверчков, столь же подлинной, как и всякая другая. А кто захочет напасть на неё, пусть остережётся, ибо мы уже заручились несокрушимой обороной в виде полных учёности статей в трёх литературных газетах, никем не читаемых, да в таком же количестве газет политических, читаемых всеми — когда это им интересно.
Доверься на слово,а если нет, поищи аргументы в нечитаемых статьях и архивах.
При упоминании Сервантеса и Дон-Кихота подумал: почему так странно выстроена мысль, что впереди ждёт вторая часть найденной рукописи истории. Оказалось, что половина произведения написана в 1845, а вторая в 1850. Ещё то ли чего недопонял, то ли присутствует курьёз между частями: в одной главе говорится, что Васко с двумя товарищами пришли держать совет. В следующей говорят, что пришло время раскрыть, кто же были три загадочные фигуры: Васко с товарищами.
Финал скорее слащав)
Читать далее
9
171