Ваша оценкаСоциально-критические романы Вольфганга Кёппена хорошо известны нашему читателю. В романе "Голуби в траве" описан один день большого западногерманского города в период начала так называемого "экономического чуда". Писатель показывает зыбкость и непрочность благополучия, создаваемого в атмосфере холодной войны. Роман "Теплица" передает обстановку закулисной парламентской борьбы. В романе "Смерть в Риме" талант писателя раскрывается с особой силой. В.Кёппен пишет о зловещих симптомах неонацизма в ...
Жанры
Рейтинг LiveLib
3,8
39 оценок
- 533%
- 436%
- 321%
- 28%
- 13%
Ваша оценкаПрочитали 44Хотят прочитать 119
Рецензии
Аноним30 июня 2018 г.Книга имён
Архив ведь интересует лишь, когда мы родились, когда умерли, ну и еще кое-что. Состоим ли в браке, развелись ли или овдовели, женились ли вторично, и Архиву совершенно безразлично посреди всего этого, были ли мы счастливы или нет. Счастье и несчастье подобны знаменитостям, появляются и пропадают, гораздо хуже, что Архив знать ничего не желает о том, кто мы такие есть, каждый из нас для него всего лишь картонка с несколькими именами и несколькими датами.Читать далее
Жозе Сарамаго, «Книга имён»Из трёх романов сильнее всего меня увлёк и поразил первый, поэтому в честь него и назвала рецензию «Книга имён», с него начну и о нём буду говорить больше всего.
I. «Меня зовут…»
В романе «Голуби в траве» охватывается всего один день из жизни безымянного, но узнаваемого немецкого города. День всего один, а карточек с именами десятки. Автор размещает перед окуляром читательского микроскопа срез немецкого общества конца 1940 — начала 1950-х годов: это и обычные бюргеры, и жертвы-нацисты, и успешные в новом, воскресшем социуме актёры, и неуспешный там же писатель, и всемирно известный писатель, сбежавший от мира и известности, и обнищавшие аристократы, и американские солдаты и лётчики и бейсболисты, и верные секретутки, и бессердечные врачи, и американские учительницы-туристки, высматривающие по сторонам дискриминацию женщин, и коммивояжеры, и бедняки, сдающие последнее имущество в ломбард, как будто украли его, и «богемные» офисные работники, и дети с пугающе богатым воображением, и старые солдаты, и дети старых солдат, и истощённый бессонницей химик-наркоман, и баронесса-кондуктор трамвая, и эмигранты, и носильщики, и спортсмены, и художники, и студенты, и продавщицы носков, и работники культуры, и мягкосердечные священники, и сладострастный психиатр, и разочарованная кошкомордая скульпторша, и беглый капельмейстер германского вермахта, и чешская девка, и просто толпа.
И имя каждой профессии, название каждой социальной ниши и каждого члена общества находит в тексте своё место и определение. Возможно, это Книга имён в самом широком смысле этих слов. Архив человечества, погребённый на полках малоизвестной литературы прошлого века. Впрочем, если выбирать вид издания, то из-за кричащих лозунгов, скачущих от заметки к заметке тем, историй на злобу дня, актуальности и оперативности — «газета» подходит больше. Газета имён одного немецкого города.Кстати, имена тоже были выбраны неслучайно.
Обычно считается, что если лезешь в справочник во время чтения, значит, книга весьма интеллектуальна. Но что, если ты даже не подозреваешь о своём невежестве и о том, что должен лезть в справочник? Какая это тогда литература? С «Голубями» так же: это книга имён, но об не догадываешься, пока автор хотя бы раз в открытую не соотнесёт героя c легендой о нём (да-да, я про Одиссея), только тогда и задумываешься, что все остальные имена тоже могут иметь какое-то значение.Выбор имени Одиссея более чем очевиден — царь жизни, царь джунглей, покоритель женщин, победитель по жизни, то и дело вляпывающийся в неприятности. Поначалу его сопровождает носильщик Йозеф — носитель имени библейского, прибавится, будет добавлен, — но куда важнее, что тот самый библейский Иосиф был толкователем снов. И когда ему снится, что он умирает, — сон сбывается.
Ну и конечно Сюзанна — отличное имя для сексуально распущенной девушки, старцы не врали. В переводе с еврейского — «лилия», такой, знаете, весьма распущенный цветок. И когда Сюзанна идёт с Одисеем, она воображает себя Цирцеей, сиренами и, может быть, Навзикаей, — теми самыми, которых повстречал гомеровский Одиссей. При этом фантазия не мешает девушке-цветку обчистить своего Одиссея, вследствие чего умирает Йозеф (это ей тоже не мешает).
Или вот например Вашингтон — чёрный бейсболист из военного ведомства, обеспечивший достатком и ребёнком белую секретаршу Карлу оттуда же. «Вашингтон» — некогда распространённое среди освобожденных рабов имя, ставшее весьма популярным среди чёрного населения Америки именем и фамилией. Вашингтон — тот, кто стремился к свободе, и тот, кто действительно мог её обрести, пусть и пройдя через страдания. И его Карла: имя происходит из древне-немецкого, где «Карл» — «мужчина», и тогда женская форма имени «мужественная». Нужно много мужества, чтобы воспитать ребёнка-мулата, и даже не важно, в каком источнике она будет это мужество черпать: в собственном отчаянии или в твёрдой вере Вашингтона. Ах да, есть ещё сын Карлы от первого брака, Хейнц, сокращение от «Генриха» — «вождь», предводитель маленьких уличных разбойников.
Генрих и Генриетта были популярными именами в довоенной Германии. Для Генриетты, которая бежала из Германии, вышла в Америке замуж и ни за что, даже одним глазком, не хотела взглянуть на послевоенные развалины родины, для неё очень хорошо подходит другая часть перевода этого имени — хозяин дома, точнее, «хозяйка богатого дома», «богатая хозяйка». И её муж-американец, буквально спасший Генриетту — Кристофер, «несущий Христа», «носящий в себе Христа». А познакомившись с их рыжеволосым сыном Эзрой, этим маленьким страшным человечком с богатым воображением, я в первую очередь вспомнила его тёзку-поэта, поддерживавшего в своё время фашистский режим (нужно ли уточнять, что лишь в Италии?), а не то, что в переводе с иврита его имя означает «помощь».
Или вот ещё милый пример: популярнейший актёр Александр, его жена Мессалина, дочь Хиллегонда и её нянюшка Эмма. С «Александром» просто — победитель и защитник, овеянный ореолом славы. Мессалина — третья жена императора Клавдия, властолюбивая распутная римлянка (очень меткая характеристика этой где-то глубоко в душе стыдливой героини). У их дочки очень древнее нидерландское имя, перевода которому я не нашла, — но ведь и девочка пока ещё мала. Зато её няня — личность вполне состоявшаяся: немецкое «Эмма» — бог с нами. Неудивительно, что она видела в Хиллегонде лишь плод порока и таскала девочку по мессам.
Конечно, это не все имена. Был ещё один из важнейших персонажей по имени Филипп, но я не смогла прикрутить к тексту ни перевод его имени с греческого («любитель лошадей»), ни факт того, что подавляющее большинство венценосных особ Европы и просто знать носили это имя. Как с этим связан Филипп, писатель-неудачник, интеллектуал и раб семейной жизни с Эмилией (от лат. «старающаяся не уступать, ревностная» или «соперник», соперничала с творчеством мужа) на обломках немецкой аристократии, рухнувшей и лишённой состояния, — не представляю. И смысл некоторых других имён также мне не ясен. Но автор ведь не обязан подбирать каждому имени какой-то символизм, правда? Книга хороша и без этих напластований истории, аллюзий и параллелей — этих бесконечных перечислений, совсем как в моей рецензии, — но надо признать, что с ними она ещё лучше.Кроме имени каждый персонаж имеет и свою точку зрения. Множественность точек зрения хороша тем, что наглядно показывает, что за зверь зовётся Общественным Мнением и как разительно он отличается от реальности. Мне в этом плане понравилось эпизод с выступлением Эдвина: там описывалось и то, как выглядело общество со стороны, и то, кто из уже хорошо знакомых персонажей там присутствовал, то есть составлял это самое общество. Впрочем, какими бы забавными сонными бюргерами они ни были, нельзя не признать, что люди умом и культурой повыше отправились на выступление Эдвина, а люди пониже — в пивной зал (вот где жизнь бурлила!). Пока вежливые спят, грубые дерутся. Это было интересное наблюдение.
А вот наблюдая за собой, я сделала довольно любопытное открытие: чаще всего меня привлекали и оживляли тексты, связанные с писателями и так называемой богемой — именно эти персонажи и отрывки были мне ближе и понятнее всего. Но ведь каждый человек может найти в книге что-то своё, в зависимости от собственных интересов и убеждений? Значит, эта книга поистине для всех, потому что в одном-единственном дне Кёппену удалось охватить все современные ему социальные и культурные слои. (Наблюдая же за Филиппом, сделала немаловажное открытие: неудачники обычно нетерпимо горды и принципиальны, хотя для везения и удачи достаточно было бы отворить дверцу под названиями «любой ценой», «я должен», «плевать на всё! я это сделаю!» Кажется, у меня нет особой гордости, впрочем, чувство собственного достоинства я ещё не заложила в ломбард).
Америка в те годы была похожа на Германию, но историю пишут победители, поэтому сегодня эта схожесть не так бросается в глаза, как в первые послевоенные годы. Схожесть вот в чём: в те годы, когда в Германии ущемляли права евреев всеми мыслимыми и немыслимыми, бесчеловечными способами, в Америке практически тоже самое происходило с чёрным населением. Вся разница в том, что нацисты считали евреев второсортным народом, недостойным жить, а белые даже не считали чёрных за людей, но позволяли им жить, чтобы было кому прислуживать за столом.
Страшное время.
Однако сильнее всего меня напугал мальчик Эзра, который сидя в машине, фантазировал, как обстреливает этот город, заставляет его жителей молить о пощаде, сбрасывает на них бомбу... Война вроде бы закончилась, зарождается новая жизнь, пусть даже и смуглокожая, но взрослые позволяют себе надеяться на лучшее. И только мальчишки играючи продолжают войну.
Вывод: Германия — это имя, наполненное особым сокровенным смыслом, но это всего лишь имя.II. «Я должен»
Пожалуй, роман «Теплица» — самый непримечательный из трёх, хотя это совершенно не значит, что его не стоит читать. Он интересен, хотя и труден, зато значим, вот только печален и всклочен, как плохо спящий ночами честный чиновник.
Множество цитат, аллюзий и метафор, хорошо знакомых и понятных, органично вплетающихся в текст. Но трудным чтение делают не они, а отвлечённая мечтательность главного героя Феликса Кетенхейве: его нет в его жизни, ему было плевать на настоящее, потому что мыслями он постоянно уносился в погоню за желаемым. Он принадлежал к той разновидности политиков, которые хотят сделать мир лучше, но ничего не добиваются. Однако в отличие от большинства, омерзительного народу, Кетенхейве был импотентным депутатом в силу своей мечтательности, а не из соображений личной выгоды и равнодушия к судьбе соотечественников. Политик-романтик. Правда, обычно знающие люди говорят, что государство с такими политиками долго не протянет.Кстати, чем политический роман отличается от исторического? Всего лишь комментариями: в первом их практически нет, может, расшифруют пару раз упоминаемую легенду — и только, а во втором они изобильно рассыпаны по книге, потому что её имена и события уже утратили актуальность. Так и с Кёппеном: в год публикации он был актуален и остр, как газетная шпилька; 65 лет спустя это всего лишь прошлое, в котором одинаково хорошо разбираются как политологи, так и историки.
И с такой удалённой точки зрения хорошо видно, что Кетенхейве не предавался бесплодным мечтам, а пророчествовал. Воплотить что-то в жизнь у него бы вряд ли получилось: из пацифистов, как известно, выходят плохие политики. Он был против войны, против армии, против нацизма и даже национализма, он считал, что должен что-то делать — и даже делал! — но при этом оставался слишком мирным, слишком «добродушным болваном», чтобы с ним всерьёз считались и он мог чего-то добиться без поддержки. Он представлял себе мир без армий, без границ, без государственных суверенитетов и оттого выглядел смешным в 1953 году. Но что мы видим сегодня? Это больше не смешно, это что-то реальное, хотя всё такое же хрупкое и уже завтра может снова стать похожим на шутку.Поэтому Кетенхейве — человек, которому можно доверять. И <поэтому, когда он говорит, что Германия 1950-х похожа на теплицу, ему опять-таки можно верить. Душная, искусственная,
Германия стала огромной публичной теплицей. Кетенхейве мерещилась диковинная флора, хищные, питающиеся мясом растения, огромные фаллусы, похожие на фабричные трубы, полные коптящего дыма, сине-зеленые, красно-желтые, ядовитые.
Во всей этой пышности не было ни здоровья, ни молодости; все прогнило, состарилось, стебли налились соками, но это была всего лишь слоновая болезнь.Он считал, что её можно вылечить. У него не получилось, впрочем, теперь мы знаем, что кто-то продолжил его дело.
Самое интересное в этом романе — конец. Не потому что он особенный, красивый или непредсказуемый — как раз таки наоборот, жизнь Кетенхейве с первых страниц устремляется к единственно возможному мрачному финалу. А потому, что в своей ненастоящей, дважды выдуманной жизни (выдуманной и автором, и самим Кетенхейве) он совершает наконец-то реальный Поступок. После мучительно тусклого существования двух последних дней, описанных в книге, после полутора сотен страниц ожидания хоть какого-то развития сюжета, после озарения, что у Кетенхейве только один выход, и десятков предположений, как автор этот выход оформит, после всего этого импульсивный, но реальный Поступок реального человека, страдающего и полного страстей, — это глоток свежего воздуха в вязкой атмосфере «Теплицы», это отличная развязка, не требующая продолжения. Конец — он и есть конец.
III. «Я бессилен»
Последний роман — «Смерть в Риме» — нельзя не сравнивать невольно с уже прочитанными. Например, интересен контраст героев «Смерти» и «Теплицы». Разумеется, в первом случае для разных героев характерно горькое раскаяние и алкание власти на крови, во втором — бездеятельная жажда перемен и деятельная жажда наживы. Но всё-таки в центре сюжета «Смерти» — немецкий палач, в центре сюжета «Теплицы» — немецкий романтик, и это задаёт контраст в атмосфере романов. «Смерть» — вообще более кровавая книга, более углубленная в воспоминания о пережитой войне, как будто Кёппену понадобилось почти десять лет, чтобы собраться с силами и заговорить про то время. Возможно, так оно и было, возможно, именно поэтому он впервые (насколько могу судить, обычно ему это не свойственно) говорит в качестве рассказчика «я»: я бессилен, мне больно, я хочу освободиться. И это впервые первое лицо производит сильное впечатление, особенно потому, что Кёппен наконец-то опускает столь типичные для себя курсивные выкрики-лозунги-заголовки, и повествование сразу становится более интимным и мягким.
И хотя для меня «Голуби в траве» до самого конца остались бесспорно лучшим кёппеновским произведением (но и два оставшихся в сборнике тоже хороши), всё же должна признать, что «Смерть в Риме» по характерам персонажей, по продуманности каждого из них намного ярче и любопытнее, чем более ранние «Голуби». Те больше похожи на архив имён, и им это подходит; в «Смерти» же разыгрывается подлинная драма.
Да это и есть драма, достойная театральных подмостков. Например, мне показался забавным выбор места действия. Интересно не только сочетание слегка обыгрываемой новеллы Томаса Манна и характерных для Кёппена тем, но и моральная сторона этого выбора: такие как Юдеян не имеют права ходить по немецкой земле. Впрочем, из сюжета ясно, что автор имеет в виду не только немецкую, но и любую другую землю.
Сложно сказать, как выглядела бы «Смерть» на сцене. Возможно, это были бы чередующиеся монологи-солилоквии, когда один персонаж уходил бы со сцены, а другой приходил на его место и подхватывал последнюю реплику (ещё одна черта кёппеновского стиля), размышляя о сокровенном вслух. Они бы шли одной дорогой, по странному совпадению, но не сталкиваясь и не догадываясь друг о друге. Для декораций можно было бы взять какой-нибудь поворот к Испанской лестнице или уголок пьяцца-дель-Пополо. И у каждого персонажа непременно был бы свой антураж, свои случайные люди на сцене, но все они обязаны были бы создавать только невнятный шум – вроде фона для озвучиваемых мыслей. Во втором акте атмосфера непременно должна была сохраниться, но в нём люди и чувства неминуемо сталкивались бы, неминуемо были бы встречи, разговоры и мысли. Во втором акте неминуемо что-то случилось бы. Юдеяна бы вдруг обуял гнев на весь мир, на тебя, на меня, на тупых прохожих, он захотел бы убивать направо и налево… Но мы ведь не враги ни Юдеяну, ни его маленькому внутреннему Готлибу. Его единственный враг — это возраст. А что ты думал, Юдеян? Что лучший нацистский палач не может состариться? Что если будешь достаточно страшным, то Смерть испугается и никогда к тебе не придёт? Во втором акте на римских улицах неминуемо что-то должно было бы случиться. Хотя... почему «что-то»? Это было известно с самого начала: смерть в Риме.Обобщать три романа нет смысла. Несмотря на близкое соседство тем и техник, все три слишком разные для обобщения. Удивительным образом эта книга мест, имён и судеб мне понравилась, хотя по беглому первому впечатлению казалось, что и тема (послевоенная Германия), и техника (поток сознания разных персонажей в духе газетной статьи) совершенно не в моём вкусе. Но вот итог.
311,5K
Аноним30 июля 2013 г.Читать далееВстречаются в мировой литературе писатели, которые за всю жизнь создали один-единственный роман (Харпер Ли, Рабле, Эмили Бронте), иногда, как в случае Пруста, вся жизнь и уходит на его создание, бывают и «писатели одной книги» - известные, по крайней мере, в широких кругах, только одним своим произведением (Сервантес, Сэлинджер, Дэфо). Своеобразен с этой точки зрения и творческий путь Вольфганга Кёппена: были ранние малозначительные произведения, затем созданная в начале 50-ых «Трилогия неудач» (автору около 50 лет) и больше художественные произведения Кёппен не писал, ограничившись эссе и воспоминаниями.
Объединённые общей темой - «неопределённое прошлое», временем действия – послевоенные годы и писательским стилем – поток сознания (в совокупности с композиционной техникой динамичного «монтажа») три романа Кёппена разительно отличаются от произведений Literatur der Stunde Null – течения в немецкой литературе, возникшего после 1945 года, – и больше напоминают произведения Джойса и Дос Пассоса. И вместе с тем, именно романы Кёппена, особенно «Голуби в траве», лучше произведений иных немецких авторов отразили эпоху - первые послевоенные годы в Германии…
«Голуби в траве»
Книга-раздумье, с бессвязной, подчиняющейся авторской прихоти (или строгому замыслу) сменой героев, места действия, времени и очень строгой «замкнутой» композицией - все события книги уместились в один день или в один выпуск газеты…
С одной стороны, роман, безусловно, модернистский, Кёппену удалось продемонстрировать здесь практически совершенную технику «потока сознания», в лучших традициях Дос Пассоса, но с самостоятельным, качественно отличным слогом и нарративным подходом – камера-обскура, но с постоянно ощущаемым присутствием «оператора» - автора. И одновременно, с другой стороны «Голуби в траве» могут считаться величайшим примером немецкого интеллектуального романа, произведением, продолжающим традиции Томаса Манна, со всеми необходимым атрибутами жанра: выход рассказчика на авансцену, вплетение в ткань художественного произведения научных знаний и теорий, присутствие мифологических, литературных и библейских реминисценции. Без преувеличения, жемчужина трилогии!«Теплица»
В сравнении с двумя другими романа «Теплица» кажется во многом экспериментальной работой: не до конца выверенная композиция, перегруженный «элементами», тяжеловесный стиль, слишком очевидная развязка, словно весь ход повествования «подгоняется» под заранее задуманный финал… История депутата бундестага Кетенхейве поражает, в первую очередь, своей безысходностью и мрачностью: надеющийся изменить мир, построить новую Германию, герой неотвратимо сталкивается с бесплодностью и безнадежностью своих мечтаний, но трагедия заключается даже не в утрате иллюзий, а в понимание, что у него был шанс помочь одному человеку – своей жене Эльке, но депутат предпочёл заниматься политикой, много работать и заботиться обо всём мире сразу. Элька умерла.
Из словесной путаницы «потока сознания», нагнетания мрачной атмосферы, столкновения случайных, ничем не связанных обрывков мыслей, разговоров, увиденных вывесок, заголовков газет возникает образ хаотического мира, потерявшего для героя устойчивость и смысл. Трагический финал предопределён…«Смерть в Риме»
После шедевра «Голуби в траве» Кёппен мог в лучшем случае повториться, в худшем – сделать шаг назад. «Смерть в Риме» не выглядит особенно оригинальным или новаторским произведением, но и не кажется ненужным, излишним продолжением уже написанного. Именно здесь нашла своё наиболее полное выражение авторская позиция - отношение к настоящему и прошлому, что и делает «Смерть в Риме», в сущности, итоговым и наиболее идейным и «поучительным» произведением трилогии.Одна немецкая семья случайно (а правильно будет сказать умышленно, по воле автора) встречается в послевоенном Риме. Столкновений двух поколений - старого, нацистского, в той или иной степени (отец главного героя – бывший партийный функционер, а ныне демократически избранный обер-бургомистр, дядя – нацистский генерал, избежавший нюрнбергского приговора и теперь скрывающийся в некой африканской стране), и молодого поколения «детей», желающего забыть о прошлом и не простившего «отцам» фашизма, - в сюжетном плане приводит к трагедии, а на более глубинном уровне - позволяет автору убедительно и веско выразить предупреждение о недопустимости и опасности реваншистких настроений.
В отличие от предыдущих романов, стиль автора становится более линейным, но характерный монтажный метод реконструирования сюжета сохраняется, правда, в этом романе Кёппен иногда настолько быстро «перемещается» между «эпизодами», что порой не сразу понимаешь, о каком именно герое в настоящий момент идёт речь.Произведения Кёппена далеко не сразу обрели читателя: уж очень сильно отличаются они от традиций немецкой литературы, ожиданий и предпочтений публики. Но удивительно, что написанные в определенных обстоятельствах, о конкретном, довольно непродолжительном этапе истории, теперь, через 60 лет, они воспринимаются как вневременные, не требующие какой-либо расшифровки «политической обстановки в период написания», а читаются как книги о человеческой судьбе.
18913
Аноним29 ноября 2023 г.Читать далееЭмоционально непростое чтение. Такое бывает. Уровень безнадёжности зашкаливает. Немецкое экономическое чудо уже началось, а нацизм и фашизм никуда не делись и вряд ли когда-то исчезнут. Будут гневно отвергнуты в качестве официальной идеологии страны, но по-прежнему будут заботливо культивироваться в умах вместе с верой в светлое будущее, которое обязательно придёт.
В общем, то ещё удовольствие от чтения... Но это необходимо читать. Послевоенные авторы Германии - Кёппен, Бёлль и Грасс - в своих книгах настаивают на том, что будущее Германии и её народа возможно лишь в условиях убийства дракона в каждом гражданине страны. Процесс долгий, болезненный и увы, обратимый.
15309
Цитаты
Аноним30 января 2020 г.писатель должен выступать против власти, против насилия, против давления большинства, массы, больших чисел, против окостенелых прогнивших традиций, писатель должен быть с теми, кого преследуют, изгоняют…
13376- Аноним30 января 2020 г.
Мир официальной пропаганды все еще ухитрялся формулировать свои мысли пустыми фразами, заголовками и лозунгами, давно лишенными всякого содержания. Для них существовали незыблемые, четко выверенные фронты, раз и навсегда установленные зоны, границы, территории, суверенитеты, человека же они рассматривали как игрока футбольной команды, обязанного до конца жизни выступать лишь за то общество, в которое он был принят благодаря своему появлению на свет
12342
Подборки с этой книгой
1001 книга, которую нужно прочитать,2 ver.
- 674 книги
Интернациональная любовь
- 454 книги
Мастера современной прозы
- 124 книги
Книги с городами в названии
- 479 книг
Зарубежная классика, давно собираюсь прочитать
- 1 248 книг
Другие издания
