Хуторок в степи

Прошло четыре года, герои первой повести соответственно превратились в 14–15-летних подростков. В этой повести основное внимание автора обращено всё-таки к Пете… хотя, на самом деле, это не внимание, а просто основным рассказчиком и центральной фигурой всего происходящего является Петя. Однако через него и с помощью его читатель и узнаёт обо всём происходящим и в семействе Бачей, и с семейством Бачей, а также о Гаврике (дружба с которым у Пети не прерывается, но приобретает новые более глубокие оттенки), и о всех других героях и персонажах цикла. Какими либо значимыми новыми героями автор эту повесть не насыщает, разве что ближе к концу книги появляются в хуторке некая дама с некоей девочкой.

Поскольку события повести происходят в 1910-1912 гг., то и общественно-политическая жизнь страны освещается применительно к этому периоду — Катаев проводит читателя вместе с Россией через смерть Льва Толстого (событие, ставшее причиной серьёзных изменений в семье Бачей), убийство Столыпина и далее вплоть до ленского расстрела рабочих и выхода первых номеров газеты «Правда». И именно эти события и стали точкой поворота во взглядах и Пети, и других более взрослых членов петиной семьи — от позиции «я сбоку», «меня это не касается» и «моя хата с краю» наши герои постепенно переходят к сочувствию и далее к прямому участию в партийно-большевистских делах, пусть поначалу по-мелочи, но всё-таки уже осознанно.

По прежнему при чтении ловишь себя на том, что несколько иначе оцениваешь те манипулятивные методы, которые используются партийными деятелями в отношении Пети и членов его семьи для решения своих партийно-революционных задач и достижения партийно-значимых целей. Всё-таки использование детей в качестве курьеров для доставки нелегальной почты и для прочих, совсем взрослых и порой просто опасных дел — как-то оно попахивает… Впрочем, с тех пор ничего не изменилось и всякими такими и подобными методами пользовались и пользуются до сих пор все политические силы, и властвующие, и оппозиционные. Методы вербовки немного изменились и формы использования людей для массовки и для прикрытия тоже стали другими, а суть та же самая — живые «солдаты» и «торпеды» всегда нужны.

Тем не менее в повести очень много мальчишества и подростковости, первых влюблённостей и неумелых ухаживаний и заигрываний, мечтаний и всего прочего романтико-любовного, чем томятся души (и тела) созревающих пацанов, да и девчат тоже). И вообще, Катаев (как и Марк Твен) весьма точно вспомнил и описал все подростковые состояния и движения души и сердца, и поневоле вспоминаешь и свою пацанские годы — очень много совпадает, очень многое...

Прошло более полувека с момента написания этой книги, однако повесть не утратила своей литературной прелести, и литературный язык Катаева не полинял и не выцвел — читается всё с удовольствием неподдельным и искренним.

Когда Катаев выпустил в свет «Белеет парус одинокий» (1936), прототип Павлика, Евгений Петров, был еще жив. В 1956, когда советские читатели получили в свои руки «Хуторок в степи», младший брат Катаева был мертв уже четырнадцать лет. Мне показалось, что это не могло не сказаться на тоне и деталях рассказа об их общем детстве, да и сам писатель постарел на двадцать лет, в которые очень многое уложилось.

Двадцать лет с 1936-го по 1956-й. А в мире Пети и Павлика прошло только пять, бури первой русской революции утихли, Столыпин царит над Россией, а в Одессе цветет веточка общероссийского экономического роста. Катаев все также усердно хрустит французской булкой, как и в первой книге цикла, но в 1956-м это, вероятно, не смотрелось так контринтуитивно, как в середине 30-х.

«Белеет парус...» очень строг и свеж в композиционном плане, чувствуется какой-то задор и мощная ностальгия по тому, что было относительно недавно – всего-то тридцать лет назад (как для нас что-то в середине 90-х). «Хуторок в степи» – это отчетливый взгляд назад, когда семья Бачей становится потерянным микрокосмом, чем-то сложным, уютным, центром притяжения, вокруг которого вращаются революционеры, кухарки, девочки Пети-Катаева и отдельные представители государства и общества. В какой-то момент, когда все семейство переселяется на заглавный хутор, все происходящее окончательно становится советской калькой Муми-дола, с тетей – Муми-мамой, папой – Муми-папой и далее по списку. Все смотрят в звездное небо, думают о бесконечности вселенной и грустят. Не хватает разве что той самой кометы.

Примечательно то, с какой настойчивостью Катаев гнет свою линию, рассказывая о своем отнюдь не пролетарском детстве. Почти половину романа занимает зарубежная увеселительная поездка по Европе – сначала на пароходе до Неаполя через Константинополь и Афины, потом по Италии в Швейцарию. Катаев аккуратно, но не очень старательно пытается показать, что поездка была чуть-чуть политической, введя Горького и Макгиффин-письмо от Гаврика Владимиру Ильичу, но надо очень стараться, чтобы не увидеть, что это лишь повод дать себе возможность погрузиться в потоп ностальгии, насыщенный горечью и юмором. Рискну предположить, что Катаев сильно смеялся бы, увидев некоторые современные рецензии на свой текст, в которых его обвиняют в советской идеологизированности.

Естественно, актуальности текстам цикла придает то, что основное место действия – Одесса. В Одессе Катаева нет ничего украинского. Пару раз мелькают упоминания этого слова в связи с окрестностями и степью, но на этом всё. В остальном это мир переселенческого капитализма, с промышленной выставкой, новыми заведениями и домами в центре и растущей индустрией в пригородах. Катаев насыщает текст умопомрачительным количеством терминов, которые явно уже не были в широком ходу в 1956-м. Плотность ужасает: штучные брюки, ренсковый погреб, краска риполин, коломянковый пиджак, бофрер, казанское мыло с синими жилками, нонпарель, чуйка (одежда), шевро и козловые башмаки со скрипом, чесуча (самое знакомое из всего этого далеко не полного списка). Все это сдобрено именами фабрикантов и прочими торговыми марками из мира позавчера, все это создает колоритный, яркий, но не экзотический, а живой, человеческий мир многонационального портового города, в котором правительство теряет контроль над происходящим на фоне успехов в экономике (за счет эффекта низкой базы).

Реальность стучится в дверь Ленским расстрелом, после которого главный герой втягивается в водоворот и оказывается в стане красных. Это выглядит естественным, но неправдоподобным, составляя наименее логичную часть книги. Терентий – да, Гаврик – о чем разговор, но Петя и его отец – нет, все это шито белыми нитками и Катаев сам на этом совсем не настаивает. Впечатляет разве что сцена драки за «Правду» с «союзником», живо напоминающая то, как мы представляем себе столкновения нацистов и коммунистов в Веймарской республике.

Странными ссылками с современностью дышит сцена с пограничным офицером, отбирающим у Пети при отправлении из Одессы георгиевскую ленту. Как всё сложно в нашем мире.

Одна из вершин повествования – мадам Васютинская, сдающая хутор семейству Бачей. Любопытно тут и то, что это самый ранний источник, где мне попалось сочетание царь-тряпка по отношению к Николаю II, и то, что устами мадам Васютинской Катаев проговаривает то, что вероятно считал сам – в революции виноват именно Николай, по крайней мере в том, какой именно она оказалась.

Какие любопытные раньше писали детские книги.

P.S. У Катаева удивительный классический русский. Я редко читаю русскую классику, поэтому качество такого языка ошарашивает меня после продолжительного чтения переводной литературы и книг на английском.

Вот и прочитано (читай - проглочено) продолжение прекрасной и светлой книги детства.

Довольно сложно описать эмоции, вызванные второй книгой тетралогии, чему я кстати несказанно рад и очень доволен, ведь герои полюбились и стали очень близки. Эмоции разные и противоречивые (но ни слова о политике).

Книга просто брызжет таким детским настроением, такой детской непосредственностью и беззаботностью, что перестаешь видеть в буквах, сбегающихся в слова, героев книги, далеких и давних. Думаю, в Пете и Павлике легко можно узнать себя, вспомнить свои впечатления от чего-то нового и неизведанного: и путешествия, и встречи с новыми людьми, и "взрослые поступки", и помощь старшим, и детские "подвиги", и радость незаметного взросления. Любопытно наблюдать, как отчаянно быстро и сильно вырос Гаврик в условиях все нарастающей грозы, и как эта же революция нависает над Петей чернющей и набухающей тучей, спокойно и беззаботно плавающим вдоль берега.

Вот это сопоставление умеренного, я бы даже сказал, теплично-домашнего роста Пети и резкого, пусть и легко объяснимого, но все же скорого становления Гаврика серьезным, взрослым юношей особенно привлекает внимание. И это сравнение немного оттеняет ту не совсем мне понятную апатию старших Бачей, особенно Василия Петровича, бросаемого из огня да в полымя, которого революция неизбежно и неумолимо проглатывает с потрохами, словно кошка мышку, не смотря на нежелание и отчуждение. Взгляд автора именно на эту прослойку интеллигенции (на мой неискушенный взгляд - очень многочисленную), не слишком активную, не слишком озабоченную ситуацией вокруг (вроде и непорядок вокруг, но терпимо), приправлен сопереживающей грустью. Грустью и надеждой, что под яркими звездами высокого и чистого черноморского неба такие люди, как Василий Петрович, сумеют найти свой путь и примут живое участие в жизни своей страны. Жизни, которая так неожиданно и крепко захватила сердца детей, маня далеким белым парусом в чистом море, имя которому - будущее...

Это продолжение повести Катаева "Белеет парус одинокий". Как и все 2-е части обречены на сравнение с 1-ми, так и "Хуторок" мы читаем, оглядываясь на "Парус" и сопереживая тем же героям.
"Хуторок" - более взрослое произведение. После "Паруса" у Катаева было 20 лет перерыва, у Петьки и Гаврика в книге прошло 7. За это время мальчики повзрослели, а текст/стиль автора заматерел. "Парус" овевал свежим черноморским ветерком, напоминал беззаботные детские деньки. В "Хуторке" уже гораздо больше "прозы жизни". Куда то подевались короткие абзацы "Паруса", текст стал более вдумчивым, солидным. Описан период меж двух революций, 1911-1912 гг. Петька и Гаврик опять таки не просто одесская шпана, а подпольщики, корреспонденты, типографы, соглядатаи и т.д. В "Сыне полка" Ваню Солнцева Катаев заставил пластаться под пулями, в "Волнах Чёрного моря" (а именно так зовётся тутошняя тетралогия) Петю - везти письмо Ленину в Европу (где он, простой пацан, разговаривает с Горьким), а Гаврика - печатать запрещённые листовки. Признаться, мне не импонирует эскплуатация детей в революционно-военных взрослых играх. Читать о том, как они поедали чужое варенье, запускали змея или учили друг друга латыни было гораздо интереснее и приятнее, чем об их политических волеизъявлениях.

Или, например, любовный Δ: Петя, Мотя и Марина. Ну это же, по-моему, в 100 раз любопытнее волюнтаристского ягодного колхоза на Петькиной усадьбе или доставки "Правды" для пролетария. Марине сказать, что любит Мотю, а Моте сказать, мол, люблю Марину; представлять себя Печориным или Волоховым, а Её - Верочкой или, там, Татьяной; по полдня сидеть в полыни, чтобы закинуть "секретку" в девичье окно - это надо умудриться. И вообще детские ностальжИ-переживания пронизывают всю книгу, мысленно возвращая читателя в своё детство.

"Парус" - для всех возрастов, "Хуторок" - начиная с 13-14 лет, а лучше после 18-ти. Ибо "взрослое" тут превалирует. ГГ тут вовсе не Петька и не Гаврик, а Петькин отец Василий Петрович. Преподаватель, интеллигент, нон-комформист, политически безграмотный, он, отстаивая свои принципы, теряет место в двух учебных заведениях, обрекает семью на бедность. Да, выпутались, да помогли "добрые красные", но это только в таких наивных поучительных книгах, как эта, бывает. Неравномерен баланс чаш у весов, отмеряющих выбор: ←чест(ност)ь, совесть ⚖ 0 проблем→. Желание обойтись без неприятностей всегда перевешивает. Василий Петрович поставил 1 вместо 3 (+ взятка), и вылетел под зад ногой. А сколько раз Ваш покорный слуга мог поставить 2 вместо 3 за триместр, и, не желая доп.работы и претензий, ... ставил таки 3?
Ещё ближе, чем в 1-й части, выдвигается фигура Терентия, снова маячит беглый матрос Родион Жуков, ну а наша детвора уже неплохо смыслит в политике и не смотрит в сторону игрушек.

Минус в том, что читать "Хуторок" как самостоятельное произведение вряд ли получится - надо начинать с "Паруса". А ещё мне показалось совсем лишним путешествие семейства Бачей по Европе - сюжет оно почти не продвигает, и биографические "путевые заметки" Валентин Петрович мог бы выпустить отдельной брошюрой.

Хочется узнать, идут 3-4 части ("Зимний ветер", "Катакомбы") вниз по наклонной или поддерживают хороший уровень первых двух. Д.Быков говорит, что лучше "Паруса" у В.П.К. ничего нет.
Так что читателю, вероятно, совсем не обязательно двигаться дальше - достаточно собраться с силами и под одиноким белым парусом приплыть, минуя 250 страниц Чёрного моря, в наш маленький

" Парадокс получается: из простых обывателей врагов отечества делаем"
("О бедном гусаре замолвите слово")

Революция надвигается, осознание ее необходимости и справедливости исподволь нарастает не только пролетариев, но и у скромного учителя Бачей. Отца Пети лишают преподавательского места по причине излишних симпатий ко Льву Толстому. Оказался он сразу причислен к опасным либералам, не считающимся с мнением церкви ( чего на государственной службе делать никак не рекомендуется).
Течение событий предугадывается, на горизонте маячат следующие тома тетралогии.
Из хорошего: читать по-прежнему интересно,
Из плохого: если не вчитываться в картонные вставки о Ленине в Люнжюмо.

Прелесть, да? Словно Валентин Петрович временно отключил себе все литературные способности, вписал необходимое словами актеров, декламирующих диалог лицом к зрительному залу, выдохнул и включился дальше.

В 1910 году отец тринадцатилетнего Петьки, не послушав предупреждения, выступает по поводу смерти русского классика, за что расплачивается учительским местом и крушением собственных идеалов. Семье приходится решать, как жить дальше, при этом отец всё-таки берёт сыновей в путешествие по Европе, куда он не успел съездить с женой.

Если сперва Петя показался повзрослевшим, то потом это впечатление было разрушено. Он перерос игроманию (зато теперь, более успешно, ей занялся младший брат героя Павлик), зато решил примерить на себе роль ловеласа и если сперва при следующей информации:

всплыл в положительном ключе мем "Будь как Петя", то потом автор раскрывает, как пользуется юноша прочитанным. Кошмар какой( Особенно что касается Волохова.

Зато Гаврик посолиднее выглядит, забросив "ушки" и пробуя себя в другой деятельности. Ещё понравилось, что он не забыл Петю и помог его семье в трудную минуту. Хотя в какой-то степени плохо, что небескорыстно.

Порадовал эпизод с репетиторством Петьки)

И лингвистическая деталь:

Вновь встретимся с героями первой части: и матросом Жуковым с сыщиком усатым, и торговкой рыбой, и другими.

Любопытно будет прочитать продолжение. Всё-таки хочется, чтобы одна любовная линия правдивой оказалась)

Ах, беда-беда, вот уж поистине грех наказуемый, не делать закладки во время чтения книги… Ну. Всё равно опалчиваюсь.
В СССР романы катаевского цикла «Волны Чёрного моря» хвалили и почитали, приравнивая к классическим толстовским и аксаковским «Детствам». Но в этой книге живого места не осталось, — настолько она идеологизированна! Неуверенного, мятущегося отца мальчиков приводят к мысли о том, что «задумка хороша» — и вот результат: в конце романа он стоит и слушает «политпросветителей». Зато его сыновья, малолетки, хвастливые и тщеславные, сталкиваясь с проявлениями революции сразу понимают: «это хорошо!». Господи. Там не революция в книге, а какая-то детская игра, где всё легко и просто, и ясно: вот злодеи, их надо ликвидировать, а вот — наши, за них надо жизнь отдать, потому что — похвалят.
Ну да ладно. Когда-то я начинала смотреть этот фильм, по «Белеет парус одинокий». Не особо я тогда большая была, но явно уже переросла эту наивную стадию сознания. В голове осталось одно воспоминание, как какой-то рев. беглец, сматываясь, залезает в карету к мальчикам, совсем салагам ещё, и их это откровенно веселит, и старший присутствие этого беглеца должен держать в тайне то ли от матери, то ли от младшего, — и как же он прижимает палец ко рту — детский сад!
Поэтому я специально взяла вторую часть цикла в надежде, что в книге вообще всё серьёзнее, и вырасти же они должны были хоть немного! Но нет! Что я вижу? Старший брат — неженка, подхалимничает отцу, маменьки-папенькин сынок, даром, что матери нет. Младший ещё хуже — и понимает меньше, и условия ставит: ты меня не раскрывай, а не то я расскажу про какие-то твои проступки. Ябеды. И такой смех берёт, когда в самом начале отец вспоминает о времени, когда они с покойной «Женечкой» «приучали мальчиков к самостоятельности». Воспитатели…
Да и откуда бы взяться здравому смыслу, если отец сам изнежен. Вот ситуация, тоже из начала романа: он прочитал публичную лекцию на смерть Толстого, которая возмутила руководство, ему поставили ультиматум: или он отказывается от своих слов, или его увольняют. Увольнение для него означает нищету и голодную смерть, и, в первую очередь — для его сыновей и их тёти (видимо, сестры их матери). И вот тут я задумалась. Раньше да, был какой-то идеализм, в детсаде, в школе учили ценить своё слово, держать своё слово, блюсти честь и гордость… А ведь по сути, вот если бы мне, — то есть, моим родным-и-близким — грозила голодная (да и любая) смерть, — от чего угодно бы отказалась. Хранить верность… чему?!. Ради чего отдавать на заклание близких и дорогих тебе людей? Только из-за того, что слишком великую ценность придаёшь тому, что и где слетит у тебя с языка?! Мёртвому Толстому ни лучше, ни хуже от этого не станет, в душе ты всё равно будешь думать прежнее, что бы ни говорил на публику. Если уж ты аполитичен, то и — плюй на все эти условности. Ан нет, катаевская кривая предрешена, и выводит-таки героя из его аполитичности к красным. Ну ещё бы.
Далее, скажу ещё про старшего брата. Ну, мальчик как мальчик. Но. Блин. Почему. Он. Берёт себе в идеалы, ставит себе в пример героев из русской классики, которые для того и писались, чтобы люди понимали: да, жил так человек, но можно жить и по-другому, быть добрее, чем Печорин, умнее напичканной знаниями пустышки Онегина, не уморить Бэлу (вот за неё вообще в последнее время кулаки чешутся), и тем более, не читать уроки Татьяне, которая, пусть не десять, но пару очков вперёд тебе, пустышке, даст наверняка. А этот тупой, безмозглый, невнимательный и эгоистичный подросток не видит ничего кроме себя, он идёт на свидание к Моте, и раздумывает, кем бы ему быть, Онегиным или Печориным, строит из себя какого-то трагического персонажа и не находит ничего умнее, как рассказать ей про свою «любовь», да которая «с первого взгляда», да «за границей». Попросту врёт, потому что на тот момент он уже и не помнит, как выглядит эта самая «любовь». Мудак, мудаааааак!.. А Мотя, она гораздо умнее, и хотя бы потому что по-настоящему влюблена в него, она старается делать хорошо не себе, а ему, и сейчас — уходит. «Счастья вам» — оно, может быть, и вычитано откуда-нибудь, но искренне, и обида — искренняя, и вообще она вся — живая, не то что этот прилизанный манекенчик. Ладно бы, читаю дальше — и появляется та, первая, случайно, из-за границы, с матерью. И тут же забыта Мотя, и тут же стремление завоевать новую. И — когда она сразу же поддаётся, интерес улетучивается — громы и молнии спустила бы на род мужской, если бы не предполагала, что есть ситуации наоборот, и что мужиков тоже, наверное, какие-то женщины-стервы-таки мучают, иначе не было бы «Ребекки» (первое, что пришло в голову), да и до хрена других книг. Но в этой книге всё однообразно: герой-завоеватель (которому это не мешает отчаянно трусить, но не из-за того, что откажут, а потому что — его — и не оценят, и страдающего по тому же самому поводу: не из-за неразделённой любви, а из неудовлетворённого тщеславия), а девочки — хоть и с гордостью, но почему-то все одинаковы в плане понимания любви: любишь — стараешься для другого. Это самоотречение мне тоже поперёк глотки становится, особенно кода вспоминаешь, какой он ограниченный эгоист, предмет их обожания… Ох уж эта мне русская литература, и учителя словесности, которые не могут объяснить своим сыновьям, что хорошо, а что плохо!.. Сколько ни искали идеальных героев — всё у них какие-то проблемы, душевные метания, выть хочется от такой классики. Или на баррикады французские прут, или из Швейцарии являются мир на земле всеблагой для всех устанавливать, никому лучше не делают, жизни рушат, радость рушат и сами с ума сходят... Плеваться хочется, выть, выть, выть!
В общем, почти никакая эта книжка. Один плюс, читается легко и быстро, только вот вообще — стоит ли?..

Грустная и печальная история падения человека, считающего себя интеллигентным. Всё начинается с того, что обычный школьный учитель, находящийся на государственной службе, но балующийся либеральными идеями, решает, разумеется из лучших побуждений, прочесть ученикам гимназии не согласованную с начальством речь по поводу безвременной кончины светила русской литературы графа Толстого. По своей политической близорукости он видит эту речь чисто литературоведческой, проявлением его свободного и независимого пытливого ума. Право имею! Даже не подозревая, что в окружающей его общественно-политической обстановке слушающие его речь воспринимают её не иначе как политическую демонстрацию неповиновения правительству.

Итог закономерен - начальство ставит перед ним выбор - признать публично, что он вышел за рамки тех норм поведения, которые обязан был соблюдать, находясь на государственной службе, или же, с этой самой службы уйти, оставшись без средств к существованию. Естественно, он повел себя как упрямый ребенок, не желающий признавать своих ошибок и извиняться, взбрыкнул, и написал прошение об отставке.

Теперь, избавившись от удушающих свободную душу и разум стеснений царского правительства, бывший учитель погружается в океан свободы. И всё тут как-то не так, не так, как мечталось. Частная гимназия, без докучливых правительственных попечителей? Но на поверку это просто вывеска, прикрывающая продажу дипломов об образовании мальчикам-мажорам того времени. Естественно, при попытке настоять на своем достоинстве преподавателя, которому зазорно ставить положительную оценку абсолютно дубовому отпрыску папеньки-миллионера, учитель летит из частной гимназии быстрее поросячьего визга. Но не все потеряно! Можно ведь зарабатывать на кусок хлеба честным трудом, работая не на государство и не на дядю, а на себя, независимого частного предпринимателя, мелкого производителя черешни, вишни. яблок и прочей "фрукты"! Да вот досада, произвести-то продукцию кое-как, неумело, удалось, а вот сбыть... весь рынок уже давно поделен, и сбыть её можно только за гроши, не окупающие ни аренды земли ни затрат. И что обидно, душат-то предпринимательство не царские чиновники-сатрапы, а вполне себе свободная предпринимательница мадам Стороженко, подмявшая под себя по законам невидимой руки рынка все оптовые закупки "фрукты".

И вот теперь к стоящему на грани разорения, впавшему в отчаяние учителю являются давно положившие на него глаз представители экстремистской террористической организации. Оказав (кстати, без спроса) якобы безвозмездную, то есть, даром, помощь в сборе и продаже продукции, в обмен они незаметненько вовлекают учителя в свою нелегальную антиправительственную деятельность. О, сущие пустяки. Спрятать в доме разыскиваемую полицией политическую преступницу, покрыть происходящие на территории арендуемого учителем садового участка нелегальные сходки партийной организации террористов, ну и часть денежек от продажи "фрукты" экстремисты тоже пустили в свои интересы - в книге пишут, что на финансирование издания газеты, но кто знает, может быть, и на бомбы что-то пошло.

И ведь не случись через пару лет первая мировая война, рано или поздно полиция всё равно докопалась бы до всей этой деятельности. Экстремисты-то в основном сбежали бы по своим явкам и конспиративным квартирам, им не впервой, а вот учитель точно угодил бы под суд, затем позор, тюрьма, и ссылка в какой-нибудь Туруханский край, из которого по своему слабому здоровью и общей интеллигентности он бы уже и не вернулся. Такая вот совсем уж грустная история могла бы получиться.