Рецензия на книгу

• 

  Аноним24 ноября 2025 г.

  Люблю отчизну я, но странною любовью!

  Когда Катаев выпустил в свет «Белеет парус одинокий» (1936), прототип Павлика, Евгений Петров, был еще жив. В 1956, когда советские читатели получили в свои руки «Хуторок в степи», младший брат Катаева был мертв уже четырнадцать лет. Мне показалось, что это не могло не сказаться на тоне и деталях рассказа об их общем детстве, да и сам писатель постарел на двадцать лет, в которые очень многое уложилось.

  Двадцать лет с 1936-го по 1956-й. А в мире Пети и Павлика прошло только пять, бури первой русской революции утихли, Столыпин царит над Россией, а в Одессе цветет веточка общероссийского экономического роста. Катаев все также усердно хрустит французской булкой, как и в первой книге цикла, но в 1956-м это, вероятно, не смотрелось так контринтуитивно, как в середине 30-х.

  «Белеет парус...» очень строг и свеж в композиционном плане, чувствуется какой-то задор и мощная ностальгия по тому, что было относительно недавно – всего-то тридцать лет назад (как для нас что-то в середине 90-х). «Хуторок в степи» – это отчетливый взгляд назад, когда семья Бачей становится потерянным микрокосмом, чем-то сложным, уютным, центром притяжения, вокруг которого вращаются революционеры, кухарки, девочки Пети-Катаева и отдельные представители государства и общества. В какой-то момент, когда все семейство переселяется на заглавный хутор, все происходящее окончательно становится советской калькой Муми-дола, с тетей – Муми-мамой, папой – Муми-папой и далее по списку. Все смотрят в звездное небо, думают о бесконечности вселенной и грустят. Не хватает разве что той самой кометы.

  Примечательно то, с какой настойчивостью Катаев гнет свою линию, рассказывая о своем отнюдь не пролетарском детстве. Почти половину романа занимает зарубежная увеселительная поездка по Европе – сначала на пароходе до Неаполя через Константинополь и Афины, потом по Италии в Швейцарию. Катаев аккуратно, но не очень старательно пытается показать, что поездка была чуть-чуть политической, введя Горького и Макгиффин-письмо от Гаврика Владимиру Ильичу, но надо очень стараться, чтобы не увидеть, что это лишь повод дать себе возможность погрузиться в потоп ностальгии, насыщенный горечью и юмором. Рискну предположить, что Катаев сильно смеялся бы, увидев некоторые современные рецензии на свой текст, в которых его обвиняют в советской идеологизированности.

  Естественно, актуальности текстам цикла придает то, что основное место действия – Одесса. В Одессе Катаева нет ничего украинского. Пару раз мелькают упоминания этого слова в связи с окрестностями и степью, но на этом всё. В остальном это мир переселенческого капитализма, с промышленной выставкой, новыми заведениями и домами в центре и растущей индустрией в пригородах. Катаев насыщает текст умопомрачительным количеством терминов, которые явно уже не были в широком ходу в 1956-м. Плотность ужасает: штучные брюки, ренсковый погреб, краска риполин, коломянковый пиджак, бофрер, казанское мыло с синими жилками, нонпарель, чуйка (одежда), шевро и козловые башмаки со скрипом, чесуча (самое знакомое из всего этого далеко не полного списка). Все это сдобрено именами фабрикантов и прочими торговыми марками из мира позавчера, все это создает колоритный, яркий, но не экзотический, а живой, человеческий мир многонационального портового города, в котором правительство теряет контроль над происходящим на фоне успехов в экономике (за счет эффекта низкой базы).

  Реальность стучится в дверь Ленским расстрелом, после которого главный герой втягивается в водоворот и оказывается в стане красных. Это выглядит естественным, но неправдоподобным, составляя наименее логичную часть книги. Терентий – да, Гаврик – о чем разговор, но Петя и его отец – нет, все это шито белыми нитками и Катаев сам на этом совсем не настаивает. Впечатляет разве что сцена драки за «Правду» с «союзником», живо напоминающая то, как мы представляем себе столкновения нацистов и коммунистов в Веймарской республике.

  Странными ссылками с современностью дышит сцена с пограничным офицером, отбирающим у Пети при отправлении из Одессы георгиевскую ленту. Как всё сложно в нашем мире.

  Одна из вершин повествования – мадам Васютинская, сдающая хутор семейству Бачей. Любопытно тут и то, что это самый ранний источник, где мне попалось сочетание царь-тряпка по отношению к Николаю II, и то, что устами мадам Васютинской Катаев проговаривает то, что вероятно считал сам – в революции виноват именно Николай, по крайней мере в том, какой именно она оказалась.

  Какие любопытные раньше писали детские книги.

  P.S. У Катаева удивительный классический русский. Я редко читаю русскую классику, поэтому качество такого языка ошарашивает меня после продолжительного чтения переводной литературы и книг на английском.

  44

  289