Бытие и время

Бытийный вопрос нацелен поэтому на априорное условие возможности не
только наук, исследующих сущее как таким-то образом сущее и движущихся при
этом всегда уже внутри определенной бытийной понятности, но на условие
возможности самих онтологии, располагающихся прежде онтических наук и их
фундирующих. Всякая онтология, распоряжайся она сколь угодно богатой и
прочно скрепленной категориальной системой, остается в основе слепой и
извращением самого своего ее назначения, если она прежде достаточно не
прояснила смысл бытия и не восприняла это прояснение как свою
фундаментальную задачу.

Специфическое, усматривающе-толкующее приближение озаботившего, мы называем соображением. Его своеобразная схема – «если-то»: если это, или то, к примеру, надо изготовить, принять к употреблению, предотвратить, то требуются те или другие приемы, пути, обстоятельства, возможности. Усматривающее соображение проясняет то или иное фактичное положение присутствия в озаботившем его мироокружении. Оно поэтому никогда не «констатирует» просто наличествование сущего, соотв. его свойств. Со-ображение может осуществляться и без того, чтобы приближаемое в нем усмотрением само было осязаемо под рукой и пребывало в ближайшем кругозоре. Приведение окружающего мира к близости в усматривающем со-ображении имеет экзистенциальный смысл актуализации. Ибо актуализация образов лишь модус последней. В ней со-ображение имеет потребное неподручное прямо в-виду.

Брошенность, хотя присутствие может собственно быть перед ней поставлено, чтобы себя в ней собственно понять, остается от него, все равно, в аспекте ее онтических откуда и как замкнута. Эта замкнутость однако никоим образом не есть некое эмпирически имеющееся незнание, но конституирует фактичность присутствия. Она сообусловливает экстатичный характер предоставленности экзистенции ничтожному основанию ее самой. Бросок брошенности в мир сперва не бывает собственно уловлен присутствием; заложенная в нем «подвижность» еще не приходит к «остановке» из-за того, что присутствие теперь «есть вот». Присутствие тоже захвачено брошенностью, т.е. как брошенное в мир оно теряет себя среди «мира» в фактичной обреченности на озабочивающее.

Заботливость имеет в плане ее позитивных модусов две крайние возможности. Она может с другого "заботу" как бы снять и поставить себя в озабочении на его место, его заменить. Эта заботливость берет то, чем надо озаботиться, на себя вместо другого. Он при этом выброшен со своего места, отступает, чтобы потом принять то, чем озаботились,готовым в свое распоряжение или совсем снять с себя его груз. При такой заботливости другой может стать зависимым и подвластным, пусть та власть будет молчаливой и останется для подвластного утаена. Эта заменяющая, снимающая "заботу", заботливость определяет в широком объеме бытие-друг-с-другом и она касается большей частью озабочения подручным.

Ей противостоит возможность такой заботливости, которая не столько заступает на место другого, сколько заступничает за него в его экзистенциальном умении быть, чтобы не снять с него "заботу", но собственно как таковую ее вернуть. Эта заботливость, сущностно касающаяся собственной заботы - т.е. экзестенции другого, а не чего, его озаботившего, помогает другому стать в своей заботе зорким и для неё свободным.

Феноменологическое высказывание: присутствие есть по сути со-бытие, имеет экзистенциально-онтологический смысл.Оно не имеет в виду онтически константировать, что я не один фактически наличен, а бывают ещё другие моего вида. Присутствие экзестинцонально определено событием и тогда, когда другой фактично не наличен и не воспринят. Одиночество присутствия есть тоже событие в мире. Не хватать другого может только в событии и для него. Одиночество есть дефективный модус со-бытия, его возможность доказательство последнего. Фактическое одиночество с другой стороны снимается не тем, что "рядом" со мной случился второй экземпляр человека или десять таких. Даже если их имеется и ещё больше налицо, присутствие может быть одиноким.