Цветы шутовства

Нестандартное у меня вышло знакомство с автором. Я, признаюсь честно, редко у кого из писателей интересуюсь биографией. В основном этого удостаиваются лишь любимчики, ну и классиков основные вехи жизни по верхам просматриваю, без этого их обычно сложнее понять. А тут я пришла к автору именно через его биографию, о чем впоследствии не пожалела. Как же так вышло? А дело в том, что глаз мой случайно зацепился за один факт из жизни Осаму Дадзая - неоднократные попытки самоубийства, в том числе и двойного, совершаемого с любимой женщиной. Заинтригованная я попробовала узнать о нем побольше, увы, кроме пары статей, найти мне ничего не удалось. Но и этого хватило, чтобы заинтересоваться и самим человеком, и его творчеством. Живший в сложный для Японии период, с раннего детства чувствовавший себя одиночкой и изгоем, Осаму (буду и дальше называть его выбранным им самим псевдонимом, а не настоящим именем) стал одной из самых значимых фигур в японской литературе 20 века. Но счастья это ему не принесло, всю жизнь он ощущал себя ненужным, лишним, потерянным. Может поэтому всегда вставал на сторону слабых, сначала увлекшись коммунизмом, а потом болезненно сочувствуя проигравшему войну императору.

Тема смерти, одиночества, потерянности основная для его творчества. Отразилось это и в данном совсем коротеньком рассказе. Хижина угольщика, стоящая обособленно вблизи прекрасного водопада. Совсем юная девушка, живущая там с отцом. Что вынудило ее так рано уйти из жизни? Вроде как все понятно, стоит лишь приглядеться и причина проста и ужасна в своей простоте. Но столь ли важна причина в данном случае? Или может автор и здесь верен своему желанию обрести покой через уход из жизни? Не получила ли молоденькая Сува шанс на лучшую жизнь в новом обличии? Или может дело вообще не в ней и главный герой этой истории прекрасный водопад, чья красота порой смертельна для людей, ведь за десять страниц в нем так или иначе погибают три человека? Не знаю, не уверена, я вообще, читая японцев, частенько ни в чем не уверена, но, возможно, именно этим они меня и привлекают. Тем, что в поисках того, что вложил или не вложил автор в свое произведение, я могу снова и снова мысленно возвращаться к прочитанному, а не прочла-понравилось-из головы вон. Ломают они мою привычную картину и тем завораживают.

Советовать конкретно этот рассказ все же рискну лишь тем, кого привлекает японская литература своей необычностью, многослойностью и послевкусием в стиле а че эт вообще сейчас было)) Очень жаль, что так мало мне удалось найти о самом авторе, а о его произведениях и того меньше. Но, возможно, я переборю свою лень и пороюсь на англоязычных сайтах. Все может быть))

Продолжаю потихоньку осваивать творчество Осаму Дадзая, японского классика с очень непростой судьбой. Считающийся одним из основоположником жанра ватакуси-сёсэцу (род исповедальной литературы), он вкладывал в свои произведения частичку себя, не зря большинство (а возможно и все, тут я не уверена) его произведений идут от первого лица. И этот рассказ не стал исключением, молодой человек делится с читателями одной историей из своей жизни, которую по его же словам вряд ли можно причислить к декадентским, хотя героиня его — женщина легкого поведения.

Будучи сыном богатого человека (вот они снова автобиографичные нотки), гг в детстве стал свидетелем выступления гейш и его воображение поразил танец одной из учениц. Шли годы, но романтические мечты о том, что вот он вырастет и тогда уж сможет позволить себе купить столь желанную красавицу, не покидали его. Попытки найти девушку спустя более чем 10 лет увенчались успехом, но их встреча прошла не по плану...

Судя по году написания, рассказ этот был создан в тот период жизни, который считается наиболее счастливым в биографии автора, отсюда и отсутствие обычно присущих его творчеству депрессивных и тоскливых нот. Концовку можно воспринять по разному, но для меня она оказалась какой-то меланхоличной и при этом с долей юмора, необычное сочетание, но от японской литературы чего-то обычного и привычного ждать не стоит, это уж точно. И если вы ей интересуетесь, советую потратить десять минут жизни на этот рассказ.

Весна 1904 г., русско-японская война в самом разгаре. Однако мысли главной героини занимают отнюдь не грохочущие совсем рядом с домом снаряды, - её младшая сестра смертельно больна. Чтобы скрасить последние дни когда-то весёлой и жизнерадостной девушки, рассказчица решает написать ей письмо от якобы раскаявшегося возлюбленного, который малодушно покинул её, узнав о болезни. Обман раскроется, но данное в письме обещание тем не менее исполнится. Была ли это добрая шутка или самое настоящее чудо?

Это нежная, проникновенная история о сестринской любви и мелочах, которые значат так много. Однако главная тема рассказа - ложь во спасение, ложь во благо: и если старшая сестра призналась в своём маленьком обмане, то нам остаётся только догадываться, сказала ли правду младшая. Что мне понравилось больше всего - так это многомерность рассказа, который заключает в себе представление мужчины, о том, как бы женщина написала романтичное письмо от лица мужчины:

Это письмо действительно заслуживает особого внимания - полагаю, здесь автор позволил себе лёгкую иронию над дамскими романами, герои-любовники которых воплощают собой самые потаённые женские желания. Нам хочется, чтобы очередной Ромео не просто стремился к своей Джульетте, но преодолевал на своём пути препятствия и даже превозмогал самого себя. Чтобы расставшись со своей возлюбленной, он ни на миг не мог её забыть. Пусть он будет беден, но непременно романтичен, - ведь порой скромный букет одуванчиков может произвести куда больший эффект, чем самые дорогие подарки. И нет ничего более обезоруживающего для сентиментального женского сердца, чем мужчина, смиренно склоняющий голову и признающий свои ошибки... Что ж, написано было очень талантливо, - признаюсь, что читала с упоением, хоть и понимала, в чём подвох :)

В целом, рассказ произвёл на меня значительное впечатление. "Красивый как цвет вишни в саду, грустный - как звук флейты..." - так изящно резюмировала его Юля dandeliongirl , и мне остаётся лишь подписаться под этими словами. Рекомендую к прочтению, а я обязательно продолжу знакомство с автором.

Моё знакомство с одной из самых значительных фигур в японской литературе ХХ века, Осамой Дадзаем, совершенно случайным образом началось, как полагается, - с его литературного дебюта. Это история о том, как к приятелю рассказчика внезапно приехала его школьная любовь, а тот отправил её домой на поезде. Следуя внезапному порыву души, рассказчик с женой вызвались проводить бедную девушку на вокзале. Вот только говорить им было совершенно не о чем, - так они и ждали отправления поезда в неловком молчании.

И вроде бы сюжет такой незамысловатый - но хорошо написано, просто и по-житейски. Как будто беседуешь со своим знакомым - и он вдруг, заслышав вдалеке гудение поезда, припомнил одну "пренеприятнейшую историю". Здесь сохранён эффект лёгкой небрежности - как если бы текст не претерпел правки автора, а был рассказан экспромтом, как будто просто пришёлся к слову. Самым естественным и непосредственным образом рассказчик делится своими эмоциями и ощущениями на протяжении всего лаконичного действа - сетует на свою "злополучную склонность к опрометчивым решениям", журит свою несообразительную жену. Здесь даже присутствует скрытая реплика "в зал" к невидимому собеседнику :)

Порой мне не хватает именно таких вот обычных, повседневных историй. Особенно натурально в рассказе передано это неизбежное чувство неловкости в последние минуты до отправления поезда, когда "всё, что надо было сказать, сказано, и люди смотрят друг на друга незрячими глазами.". Рассказ навеял ностальгию по детским путешествиям на поездах и напомнил забавную семейную традицию - если отправляешься в путь один, сообщить об этом остальным членам семьи смс-кой "Я тронулся :)"

В целом, рассказ мне показался неплохим, но довольно невзрачным. Пока сложно сформировать своё мнение об авторе - а значит, буду читать ещё. К тому же биография писателя интригует - пять попыток самоубийства - надеюсь, в более поздних произведениях найти больше драмы и глубины.

Ночь. Я лежу в постели с телефоном в руке. Когда на телефон приходит письмо и он на миг загорается, тогда мне ласково кажется, что в сумерках, в моей ладони расцвёл голубоватый цветок..
Когда вам очень одиноко и нет ни писем от любимого человека, ни звонка от друга, и кажется, что вы на земле быть может последний человек, и как обычно, вам «повезло» и вы просто не заметили Конца света, и, разумеется, к вашей руке ласкается солнечный зайчик мысли о самоубийстве, но вы пытаетесь гнать эту мысль.. а непоседа-солнечный зайчик, откормленный до солнечного.. нет, лунного кролика, настойчиво лижет своим тёплым язычком вашу руку, грудь (телефон лежит на груди).
И вот, одновременно кто-то лижет вашу руку и ногу. Боже… Нашествие солнечных кроликов!
Вы приподнимаетесь в постели и смотрите с затаённым ужасом на ногу: слава богу, это Барсик!

Так что вы делаете, когда к вам подступают мысли о самоубийстве?
У меня выбор был не большой: ночью, поиграть с Барсиком в прятки. Но спрятавшись от него в шкаф, боюсь, мои мрачные мысли-кролики, найдут там меня быстрее чем Барсик.
Выпить водки? Но кто же ночью пьют водку? Шампанское? Или взять томик любимого Дадзая?
Но японцев опасно читать даже в хорошем настроении, особенно людям с бескожей душой.
Решил посмотреть фильм. Польский: Короткий фильм о любви (1988) (чудесный фильм, к слову. По-чеховски тонкий).
Думал, переждать словно в бомбоубежище, мысли о самоубийстве. Переждать вместе с Дадзаем: я обнял его сиреневый томик, словно плюшевую игрушку-медвежонка из детства: я теперь часто сплю с Дадзаем в объятьях (о, мой смуглый ангел, не ревнуй! Обнимая его.. я думаю о тебе. А ты.. обнимая другого, думаешь иногда обо мне?)

Фильм был о юноше, у которого было странное хобби: он по вечерам подсматривал в подзорную трубу, в соседние окна.
И вот однажды.. влюбился в одну женщину в окне, художницу: ей было уже далеко за 30.
Смотрю фильм на диване, прижав Дадзая к себе.. и на моменте, где юноша режет себе вены (всё закончилось хорошо, Дадзай, не вырывайся) и кровь капает в воду.. мне почему-то становится легче, и мысли о самоубийстве — уходят, на цыпочках.
Словно я увидел себя со стороны, как душа — тело своё. Словно мне было важно не умереть, а ощутить, увидеть рядом свою мысль: запястье, вена, похожая на перепуганную веточку за окном, блеск лезвия, словно снежинка упала на веточку..
Дадзай-таки вырвался у меня из рук, хвостом ударив меня по лицу: это был Барсик, оказывается. Увлёкшись фильмом, я Бариска прижал к груди, а не Дадзая..

Этой же ночью я прочитал гениальный рассказ Дадзая — Цветы шутовства.
Если Жена Вийона, считается его шедевром, то как тогда назвать этот рассказ?
Закройте глаза и представьте прекрасного и обнажённого смуглого ангела на 23 этаже… тьфу ты, простите, я задумался на миг о своём.
Итак, представьте: комнату с видом на море. Открывается дверь и входит —  обнажённый смуглый ангел, до предела смущённый, но улыбающийся.
Боже… Саша, соберись!
… входит Достоевский.
Он здоровается с кем-то: в комнате, в постели возле стены, лежит Набоков вместе с обнажённым и красным как индеец на пляже, смуглым ангелом…
Саша!  — словно бы кричит мне сиплый голос Достоевского, — соберись!
Но я же не Лего..

… лежит Набоков, запрокинув ногу на ногу и читает томик «Идиота».
Чехов сидит за столом и строит карточный домик… из неприличных карт, на которых изображён обнажённый смуглый ангел, в валетной позе 69, с каким-то голубоглазым пареньком в тёмных очках.
Набоков улыбается, подкидывает книгу в воздух и превращается… в кролика.
Чехов вскрикивает тоже: я снова вижу смуглого ангела!
Рушится карточный домик, но блаженно-медленно, словно он строил его на луне. И сам превращается в обнажённого смуглого ангела с роскошными каштановыми волосами.
Набоков странно улыбается и поднимается с постели. Дверь за Достоевским захлопывается. Он вскрикивает, ощупывая свою чудесную грудь: он тоже превращается в очаровательного и обнажённого смуглого ангела.
Гаснет свет. Смех Набокова в темноте..
Элитарная психбольница имени Кафки.

Рассказ гениально совмещает в себе три музы этих трёх русских писателей.
Главный мотив рассказа — Соглядатай. Почти как тот юноша из польского фильма.
Только тут, душа смотрит в подзорную трубу творчества, не в окна напротив, а на свою погибающую жизнь, смотрит со стороны, словно она.. чуточку умерла.
Вам знаком этот взгляд на себя со стороны, как во сне, когда мы смотрим на себя чуточку сбоку и сверху, словно зрение наше находится на незримом кончике крыла нашего?
Со сном то понятно и не так страшно: у него есть гениальное алиби: сон — это маленькая смерть.
Но если мы всё чаще и чаще смотрим на себя и мир и людей — со стороны? Какое тут к чёрту, алиби? Значит.. какая то часть нашей души — умерла. В горе. Или в одиночестве.

Начало рассказа напоминает молитву De Profundis: из бездны взываю..
Автор рассказа и герой его — одно лицо. От него отвернулись все друзья, судьба и жизнь, и, кажется, бог, и он взывает к ним: ну отзовитесь хоть кто-нибудь!
Словно он остался один на далёкой планете и шлёт радиосигналы к далёкой… Земле.
И чтобы его хоть как-то заметили люди, бог, ангелы.. словно человек на необитаемом острове своей судьбы, он разводит огромный костёр на скале: творчество.
Он пишет изумительный и странный рассказ, полный любви, одиночества, отчаяния, мистики…

Словно призрак, из рассказа в рассказ, у Дадзая кочует грустный образ двух влюблённых, покончивших с собой.
Это реальный эпизод из юности  Дадзая: он бросился в море со скалы — с девушкой. Его — спасли, девушка — погибла.
Собственно, об этом и рассказ. Что тут реально и что нет — решать читателю. Порой ведь чувства наши, не успевшие пробиться, как травка через асфальт, в мир, более реальные, чем сама реальность, не правда ли? Порой такая травка, пробивающаяся сквозь гранитные плиты страниц, — сама наша душа и подлинная, искупленная реальность, как бы поцелованная богом.

В этом смысле, конечно, рассказ является редчайшей, спиритуалистической разновидностью детектива.
Если на небесах и читают детективы, то именно такие: им неинтересно читать о том, кто кого убил: для них это банально и скучно. Они с самого начала всё знают. Потому что.. были вместе с убитым, и провожали убийцу, оглядывающегося в ночи, до дома.
Нет, им гораздо интересней узнать: а почему человек убил? Почему — он выжил? И что он думает о Той, кого он случайно убил? Считает ли он себя убийцей?
У каждого героя рассказа, своя версия: почему Ёдзо бросился с девушкой со скалы?
Романтизм? Побег от грубой жизни, где невозможно любить? Девушка, погибшая в море, была замужем..

Или причиной стало что-то ещё, что мы часто скрываем от себя, прикрываясь.. красивыми масками?
Бедность? Страх жизни? Страх своей души? Эгоизм? Или просто.. пустота в душе?
Да и любил ли Ёдзо эту девушку, которую едва знал?
Так что он ответит совести своей? Правду, или.. нечто милое и красивое, что мы так часто скармливаем своей совести.. словно чудовищу — девственниц?

Тональность рассказа — изумительно напоминает тональность Лимба.
Нашего героя, Ёдзо, которого спасли в волнах моря, помещают в клинику, на берегу моря.
В этой клинике обитают свои неприкаянные и нежные души: девушки и парни.
Особенно обращает на себя внимание, таинственная медсестра — Мано.
Кажется.. она тайно влюблена в нашего израненного о рифы и спасённого гг.
Для меня было открытием, что в Японии тех лет, медсёстры спали в одной палате с пациентами.

На диванчике у стенки, словно бедные родственники, или робко стелили на полу, словно..  не менее робкие призраки?
Может, Мано, это призрак погибшей в волнах моря, девушки? У них и имена похожи: Мано и Соно: если зеркально прочитать первые две буквы каждого имени, то получится почти полнолуние эха имени — Осаму..
Может это не клиника, а отель в аду, где обитают неприкаянные души и из этой клиники, так похожей на жизнь, нельзя выйти, пока ты не сознаешься в чём-то себе, в своих грехах?

И всё же, тайная прелесть и всё волшебство рассказа не в самом сюжете, по сути, простом и милом как цветы сирени под вашим окном, но в его композиции и тональности.
В некоторой мере, Дадзай быть может вдохновился обожаемым им Пушкиным, а точнее — Онегиным: приём, когда… персонаж бросает автора — через бедро.
Шутка. Почти, шутка.
Приём, когда автор, словно бог и грустный ангел, вовлекается в пространство текста и как бы на миг пробуждается в нём.
Но у Пушкина это просто мило, грациозно до безумия… Набоков лишь спустя век разовьёт это в гениальность прозрения персонажа, что он — всего лишь персонаж, и что он может даже встретиться с автором.

У Дадзая в этом смысле — совершенный спиритуализм рассказа. И мне грустно за тех читателей, кто искренне не видит этого, не видя, как рассказ буквально светится 4-м и 5-м измерениями, и если вы ещё будете читать его с бутылочкой вина, то засветится он и 6-м измерением!
Серьёзно, ужасно обидно, что на этот гениальный рассказ — всего две рецензии на ЛЛ, и те, просто чудовищные.
Все персонажи рассказа, и женские и мужские — это душа Дадзая, мучающаяся в аду одиночества.
Душа — расширенная на весь мир, как солнце в конце света.

Вы видели, как мотылёк порой залетает в плафон от фонаря и мечется в нём, бросая огромные тени на окружающие рядом предметы, так что кажется — где-то рядом мечется раненый ангел с исполинскими крыльями, а вы сидите с любимой женщиной на лавочке и думаете: господи.. конец света близко, а я ещё не поцеловал её, самую прекрасную женщину на земле, с удивительными глазами, чуточку разного цвета: ах, будь что будет! Всё равно ангелы летают и конец света рядом! Пусть хоть пощёчина, хоть звёзды падают!
Но смуглый ангел отвечает нежностью на ваш поцелуй… и гладит ваше лицо.
И вам чуточку стыдно.. и даже чуточку жалко, что не настал конец света.
Интересно, рассказать ли об этом смуглому ангелу, почему я его поцеловал?

В некотором смысле, этот рассказ может являться… одним из лучших в искусстве, эстетическим доказательством бога, именно - с эстетической стороны, а не с религиозной, так часто срывающейся в "мармелад". Проще говоря, это доказательство не бога даже, а - любви как таковой, и в этом плане, разумеется, это лучшее доказательство бога: потому что его не ищут специально: то, как бог умаляется в кротости любви к грешному человеку, становясь им, бередя его сердце, и сам человек, персонаж.. персонажи, на миг словно бы пробуждаются — богом, т..е — любовью.

Может, полюбить всем сердцем, и чуточку умереть для себя прежнего, суетного и грешного, с воспалённым Эго, и значит — стать чуточку — богом? Т.е. стать частью этого потока любви и света в вечности, из которого мы выходим — согрешив, и теряем связь с потоком — с красотой, жизнью, природой, любовью, душой…
Может об этом и говорил гг — Насколько уязвим человек, совершивший преступление!
Малейший намёк на его преступление, вину.. даже пёрышко нежной мысли другого человека, пролетевшее рядом, может отозваться в такой душе — болью.
А у каждого из нас своё преступление, не правда ли? Кто то бросился со скалы.. с Любовью. И выжил. А Любовь умерла.

Кто-то бросился со скалы со своей душой, или музой…
Каждый из нас, по сути — убийца.
Неутешительно, да? Лучше надеть маску благочестия и жить сыто и весело!
В этом смысле внимательный читатель подметит, что у каждого героя в рассказе — свои цветы шутовства, которые мы так часто называем — душой, моралью, гордостью, дружбой… и есть единственное пробуждение от всего этого — любовь.

Удивительно, как Дадзай гениально мерцает в рассказе. По сути, если читатель внимателен и чуток и… выпил уже два бокала вина, то он непременно заметит, что это мерцание — повторяет мерцание мотылька у одинокого фонаря.
Дадзай мерцает в разных героях, то пробуждаясь в них на миг то покидая их.. и тогда они грустят, и самый мир словно грустит, и когда Дадзай пытается ни о чём не думать, чтобы рассказ не засорялся и мыслил — сам, то герои в рассказе — становятся беспечными, как дети, когда взрослые ушли из дома. Не хватает только битвы на подушках и перьев, медленно опадающих в сумерках спальни.. словно качающиеся на тёмном ветру, веточки зацветшей сакуры.

Удивительный приём у Дадзая: человек, совершивший самоубийство, даже став богом, — автором, не может сойти с тёмной нотки этого ада, который повторяется снова и снова, словно мы и правда живём в мире — где каждый атом пронизан христианством, быть может в этом и трагедия нашего мира, «скучнейший из миров» — как определил его гг, —  в этом мире — нет бога, но сам мир — жаждет бога и молит о нём из последних сил.
Дадзай снова и снова — совершает творческий суицид, убивая свой рассказ, и снова и снова мы видим Пасху, воскрешение рассказа и чувств наших героев, которые всё меньше и меньше подчиняются Автору-богу, как и Татьяна — Пушкину (из письма Пушкина, Вяземскому: милый! Знал бы ты, что только что выкинула моя Таня! Она.. вышла замуж!).

Вам знакомо такая ситуация: как только вы хотите приблизиться и рассмотреть некую вашу затаённую мысль,или чувство, мучающее вас, что бы понять — как жить дальше, это чувство и мысль после вашего взгляда на него — соглядатайства, словно бы мимикрирует и ведёт себя иначе, более формально, приглаженно, трёхмерно, что ли, а не как раньше — мерцая в 4-х измерениях страсти и любви.
И вы спрашиваете себя? Что это? Неужели я спугнул мысль, словно бабочку? Кому верить? Моим глазам, увидевшим это чувство, что оно — трёхмерное, бледное, полное земных обид, сомнений, страхов.. или же верить сердцу, когда.. я не смотрю на это чувство, но ощущаю, как оно порхает за моими плечами, как ангел?
Вот так же изумляется и Дадзай, разговаривая со своими персонажами, которые отвечают ему — красотой и болью своих чувств.

Не помню как называется этот квантовый закон (назовём его — закон Вжижека-Травки, в честь одного трагического польского поэта, влюблённого в одну удивительную москвичку).
Суть такая. Учёные проводили эксперимент с потоком электронов, процеженных сквозь две щели.
Электроны вели себя не как частицы, а как волны, при выходе, телепатически связываясь друг с другом в некий узор волновой ряби.
Учёные заинтересовались этой мистикой. Настроили свои приборы: словно тысячи фотокамер и прожекторов — на кинозвезду или.. на обнажённого смуглого ангела.
И… что бы вы думали? электроны сразу стали себя вести — обычно, плоско, стандартно. как.. мы часто ведём себя в любви, следуя морали, страхам, обидам, сомнениям.
Словно подлинный мир, как и любовь и бог — свершаются, не когда мы смотрим и ищем их, сомневаясь в них и в себе, но когда просто живём и ощущаем их сердцем, или мурашками на плечах… особенно когда наши плечи целует любимый человек.

Вам никогда не казалось, что под кожей вашей пульсирует хаос и космическая ночь, и стоит вам порезаться, и не важно, — след на коже или на душе, и этот полыхающий космос прорвётся наружу и опалит ваших друзей и они поймут, что вы не совсем человек и погаснет тогда день и деревья в парке затрепещут как от урагана..
Наверное, что-то похожее ощущали и герои рассказа, так и не догадавшиеся, что они — это и есть, измученная душа Творца — Дадзая, в данном случае.
Присмотритесь, как люди кругом ходят с зажатой рукой, ранкой в душе или в судьбе, боясь её открыть, чтобы никто не увидел этого полыхающего космоса.

• Милый… что это у тебя на груди? В груди…
• Это звёздочка сияет во тьме, мой смуглый ангел..
• Тебе больно?
• Просто я тебя очень люблю..

  И в лучших традициях Набокова, наш грешный герой — Ёдзо, и тайно влюблённая в него медсестричка — Мано, в утро, перед выпиской нашего героя, совершают маленькую романтическую прогулку в горы, чтобы посмотреть на море.. то самое, куда бросился однажды Ёдзо, с девушкой, которую по сути не любил: бросился со своим Эго.

И нам, и героям рассказа, и нам порой кажется, в ссорах и в разлуке гибельной, что мы, словно персонажи в какой то грустной книге, которая до времени закрылась и погасло всё в комнате отношений и мы так и не успели сказать друг другу самого главного, столь главного, что мы, прежние, полные страхов, обид, сомнений — как бы умрём, умрёт всё то, что мешало воссоединиться, и в этот миг мы станем — Словом, любовью, и воссоединимся навек, преодолев рок и все преграды этого глупого и скучного мира, мы станем — светом, живущем в стороне от автора, не так, как было написано о Нас.

И в этом плане изумителен тихий катарсис окончания рассказа: девушка и парень поднимаются в горы.
Там стоит беседка — солярий: там больные принимают солнечные ванные, голышом.
В беседке кто-то есть, но мы не видим кто это, и наши герои не видят. Но благодаря двум бокальчикам вина, наша улыбка понимает, что в беседке, обнажённый и солнечный — лежит сам Дадзай, и персонажи его, пришли к нему и не знают о том, что их Создатель — рядом, как и мы часто не знаем, не замечаем… что рядом с нами — Бог и Любовь, и мы бежим от них, бежим от себя…
А не это ли настоящая смерть?
Смерть  — как отсутствие любви.

Главное… беречь любовь и доверять ей, а не присматриваться к ней, подобно Орфею, не оглядываться на любовь слишком часто, чтобы не потерять её.
Любовью нужно просто жить, и просто писать свою историю любви.
Иначе наши сердца и надежды, сомнения и сокровенные желания, страхи, словно цветы шутовства проскользят по поверхности жизни: так среди ночи цветы падают с крыши, и пролетают мимо тёмных и зажжённых окон, мимо удивлённого кота с тёмным пятнышком на носике.

Иногда не знаешь что страшнее: человек на крыше, бросившийся вниз, или цветы в его руке, словно сердце его, не нужное любимой и жизни, летящее в шелестящий сумрак ночи?
Так письма и стихи, на лилово-пёстрых листочках, похожих на игральные карты, порой падают с крыши жизни и медленно, почти невесомо парят, как грустные и зачарованные цветы сакуры в лунную ночь, касаясь зажжённых окошек телефонов мужчин и женщин, но как-то особенно ласково замедляясь, возле тёмного окошка смуглого ангела, словно бы робко целуя это милое окошко.

Вы когда-нибудь писали странные письма?
Нет, не любимым своим, нежно-сумасбродные письма, похожие на зацветшую веточку сирени в лунную ночь, ибо сама ласковая белизна таких писем — как сирень, на карей веточке всего одной-двух строчек.
И не те инфернальные письма в гневе, письма, похожие на полёт метлы в ночи, когда крестятся астрономы и дают слово больше не пить никогда: такие письма могут разбить окно, сердце, и даже убить.
Я говорю о настоящих странных письмах, чуточку не от мира сего, письмах-лунатиках, которые пишутся раз в жизни, или два.
Что это за письма? Письма воскресшей любви по весне, когда вместе с лиловой белизной сакур, на руке и груди распускаются вишнёвый цвет писем, и самая почта словно бы нежно цветёт?
Быть может…

Но я всё же говорю о самых странных письмах: не людям.
А кому? Богу? Ангелам? Звёздам? Снегу или вон тому загрустившему клёну?
Я в детстве был странным и романтическим мальчиком и писал письма одиноким деревьям, особенно — пострадавшим и раненым деревьям. И звёздам писал письма (настоящим, а не киношным), писал письма Марине Цветаевой, Пушкину, Наталье Гончаровой..
Просто у меня не было друзей и у меня друзья были — умершие поэты, клён в парке, травка апрельская..
Письма я относил в парк, если это был клён, и закапывал под ним.
Если я писал Цветаевой, или звёздам, то просто дожидался трамвая, и оставлял письмо на заднем сиденье возле окошка.
Выходил и письмо ехало вместо меня — «зайцем».

Но однажды, я написал письмо — ангелу.
Это было в апреле 2020 года. Я тогда сильно болел и сумерки в жизни сгустились так.. словно я переселился на планету Плутон, где солнце всходит раз в 200 лет.
Я тогда хотел покончить с собой. Написал не прощальную записку, а письмо — ангелу.
Точнее.. наоборот: от лица ангела, я написал письмо — себе. Это было странное письмо. Письмо одиночество, надежды, любви.
Я.. медлил, с самоубийством. Письмо от ангела лежало на столике.
Так порой на столике лежит револьвер в лунном свете и манит. Страшно спать в комнате, с револьвером, или.. с письмом от ангела.
На следующий день.. ко мне пришло письмо. Настоящее. От настоящего ангела.
Это было чудо. Так мой смуглый ангел вошёл в мою жизнь, так солнце взошло в моей судьбе.. на Плутоне. Мою жизнь осветила самая сильная любовь в моей жизни: единственная и последняя любовь. Да, так бывает, очень редко.. почти как солнце, всходящее на Плутоне.
Я ещё не знал, что через год, в тот день, когда я написал письмо ангелу.. у моего ангела родятся ангелочки.

К чему я всё это вспомнил? К тому, что между настоящим искусством и жизнью, порой границы столь же прозрачны, как и между телом и душой — когда мы любим.
Рассказ Дадзая — поразил меня и всколыхнул в моем сердце — целую метель.. вишнёвых лепестков.
Ах, мой смуглый ангел.. и твои неземные глаза, — карие вишни…
Не знаю, прочтёшь ли ты эту рецензию. Которая и не рецензия вовсе, как и многие мои рецензии, а скорее… цветение вишни у твоего окошка, или таинственные и нежные постукивания влюблённого барабашки на спиритическом сеансе: он влюбился в самую прекрасную женщину в Москве.. и московской области.
А может это просто весенний дождь барабанит в твоё милое, вечернее окно.

Я не знаю, почему этот пронзительнейший рассказ, многие считают излишне японским и сентиментальным.
Почему он многим не нравится? У меня иногда чувство, что если Бог снова придёт на землю, то люди будут его так же свысока разглядывать: ну разве бог в такой одежде ходит? Ты не бог..
Разве у него такой цвет глаз? Ну кто так ходит по воздуху! Ну разве это чудо? У Спилберга интересней..
Рассказ чем-то неуловимо напоминает самый пронзительный рассказ О Генри — Осенний лист, и чуточку — Дары Волхвов.
Рассказ о двух нежных сёстрах, одна из которых — смертельно больна, но не знает об этом.
Так.. догадывается. Как мы порой догадываемся.. что сердце наше — любит. Но порой, мы догадываемся об этом слишком поздно.

Рассказ — воспоминания старшей сестры, уже прожившей жизнь и состарившейся. А значит, это чуточку — исповедь и разговор с ангелом, с той, кого уже нет на земле, той, чья душа быть может вновь стала — ветром, и цветением вишни по весне.
Страшно это, страшнее чем смерть — умереть, так и не узнав, что такое любовь, не ощутить поцелуя, который нежнее и слаще цветения вишни и плодов вишни, ибо в поцелуе, словно в раю — цветение и плоды — одно целое.
Это больше и сильнее чем смерть — умереть, и так и не ощутить, как кто-то, нежный и долгожданный, прижался к тебе всем своим существом, и телом и душой и судьбой, не побрезговав тем, что ты — умираешь и болеешь, и этой любовью, не жалящей жалостью, а именно — любовью, словно бы заслонил тебя на миг от смерти и согрел твою озябшую судьбу.
Это и есть — рай. Быть может единственно возможный рай и есть — в любви, а всё иное — так, листва.. на вишнёвом деревце.

Старшая сестра сходила с ума от боли за сестрёнку, которая умирала в постели: ей оставалось очень мало..
Дадзай пронзительно, словно ангел, понял суть любви: она сильнее смерти.
Сестрёнка так самозабвенно отдалась мыслям об умирающей… что её душа словно на миг покинуло тело, и она не замечала даже начала войны и выстрелов (русско-японская война).
Тончайший момент, на самом деле: корабли стреляют из пушек… и словно расстреливают её жизнь, огонь пушек сливается с самой землёй и жизнью, переходя в шум земли и сердцебиение земли, жизни: так кровь стучит в висках… словно все мотыльки в животе и груди, заблудившись в теле, поднялись к плечу и выше, по горлышку — к виску, словно к засиневшему маленькому окошку на чердаке.

Разбирая шкаф.. (ах, почти — Нарниев! Мой смуглый ангел, помнишь ли ты тот шкаф, в котором мы познакомились, словно два ребёнка не от мира сего?), старшая сестра увидела спрятанные там письма младшей сестры, перевязанные красной тесёмкой, словно.. ариадновой ниточкой сердца.
Она не смогла удержаться, — ах, женское сердце.. ты ведь это делаешь порой не из корысти, как думают многие, а потому… что в тебе ещё жива память — ангела, ты помнишь, что было когда то ангелом, а ангелы читают людские сны, души, заветные желания и.. письма) — и прочитала эти письма.
Это были любовные письма.

Неужели в конце жизни, умирающая сестрёнка познала чудо любви?
Но последнее письмо.. словно оперение от стрелы, затрепетало в груди старшей сестры: возлюбленный сестрёнки, узнав, что она смертельно больна… покинул её. Это было его прощальное письмо.
Что бы вы сделали на месте старшей сестры? С этой стрелой — в груди?
Обняли бы сестрёнку? Порой для умирающих, такие объятия жалости — больнее чем огненная стрела  — вонзившаяся в грудь.

Старшая сестра… написала ответное письмо, спустя полгода, от лица этого возлюбленного, который покинул её сестрёнку, в той же мере.. как душа её, скоро покинет её тело.
Она умело подделала почерк. Это было очень нежное письмо, с извинениями, с робостью и чуткостью… как дрожь веточки вишни на апрельском ветру.
Возлюбленный — призрак возлюбленного? — писал о том, что пока не смеет.. не может появиться у неё, но будет ей писать стихи.
Это было письмо — ангела. Это было письмо.. старшей сестры.
Она передала его младшей сестрёнке, лежащей в постели.. и та посмотрела на неё как на призрака, побледнев.
Всё дело в том… что все эти письма любви, младшая, умирающая сестрёнка.. писала сама себе.
Но всё ли так просто? Или всё же любовь — настоящая мистика этого мира и в рассказе скрыто что-то ещё, за этим сюжетом?

В этом смысле хочется вспомнить одну реальную историю.
Нет, на этот раз не со мной: с писателем — Евгением Петровым, тем самым, кто писал вместе с Ильфом.
У Евгения было странное хобби: он писал письма. Но не обычные, а вымышленным людям. Спрашивал у них, называя по имени, как они поживают и т.д. спрашивал так, словно они знакомы с детства, рассказывая о себе и высвечивая какие то общие для «них» воспоминания.
Эти письма, словно бесприютные мотыльки, летали по миру, на них проставлялись пёстрые, как бабочки в раю, штампы из Испании, Бразилии, Америки.. и возвращались обратно к Петрову. Он их коллекционировал, как Набоков — бабочек.
Но вот однажды, Петров написал письмо в Новую Зеландию, с выражением соболезнования некоему Виккельсу, другу его детства, по поводу кончины его дяди.
Спрашивал про дочку его и т.д.

Петров ждал заветного конверта: штампов красочных из Новой Зеландии, у него ещё не было: он словно бы сам облетел весь мир!
И вот.. пришло письмо из Новой Зеландии. Со штампами… но почерк был — не Петрова, на конверте.
Удивлённый, он раскрыл конверт: там было письмо.. от Виккельса.
Тот благодарил за слова соболезнования, писал, что дочка его передаёт привет Евгению, она помнит его и спит с его плюшевым мишкой, привезённым из далёкой России.
В конверте была ещё фотография… поразившая Петрова: там был тот самый таинственный Виккельс, вместе с Евгением Петровым, на фоне новозеландских гор.
Фото было с датой. Именно в это время, ровно год назад, Петров лежал в больнице при смерти.

Вскоре, началась война. Петров работал корреспондентом, и его самолёт сбили немцы: самолёт рухнул в море и Петров погиб.
В этот же день..  на почту Петрова, снова пришло письмо из Новой Зеландии.
Виккельс вспоминал приезд к нему Петрова, и.. как бы между прочим, написал о том, чтобы он берёг себя… он вспоминал, что Петров, в когда приезжал к нему и дочке, говорил ему, что боится разбиться в самолёте, и потому новозеландский друг его, просил Петрова быть осторожней и не летать на самолёте, беречь себя. Мол, ему приснился странный сон, жуткий сон, и потому он написал своему русскому другу.

Такая вот история о письмах, веточке вишни и об ангелах в нашей жизни.
Берегите своих родных и любовь. Любовь — бесприютный ангел, в этом грустном мире.
И как писал Александр Грин в "Алых парусах":

Кадр из короткометражки - Конверт (2012 г), с Кевином Спейси, как раз про историю с Петровым.

Такой короткий и такой ёмкий рассказ. Он очень грустный, но в то же время какой-то торжественный. Чтобы поддержать умирающую от болезни почек сестру, главная героиня решается пойти на обман. Ложь раскрывается, однако происходит что-то необъяснимое, что, тем не менее, скрашивает последние дни на земле одинокой и казалось бы отчаявшейся девушки.

В этом рассказе смешалась вера в высшие силы и могущество человека, способного сделать что-то важное для любимого человека, даже если это обман, даже если это ненадолго.

Красивый как цвет вишни в саду, грустный - как звук флейты...

Этот рассказ представляет собой несколько разрозненных историй, и в итоге по своему содержанию действительно похож на блуждающие огоньки.

«Рождение»
Небольшой очерк из жизни студента вернувшегося домой, и начавшего налаживать свою жизнь и быт. Очень кратко описаны примерно 5 лет его последующей жизни. Никаких особых подробностей - только факты.

«Бумажный журавлик»
Исповедь писателя, который по всей видимости... разочарован(?). Он рассуждает о своей жене, о лжи, которая окружает его со всех сторон. Отвлекается от этого всего общением с другом.

Следующий рассказ без заглавия, о том как где-то идут мужчина и женщина, повествования ведётся от его лица, и описывает всю гамму чувств и все мысли проносящиеся у него в голове за довольно непродолжительное время. И даже не понятно знакомы они или нет...

«Монахиня»
Человек просыпается в своём доме, и перед ним стоит монахиня, которая оставшись в его доме, напрашивается на ночлег, после того как она засыпает, появляется "Истинноявленный" со своим белым слоном...дохлым, набитым камфорой!
После того, как они исчезают монахиня во сне срывается на смех, проходит через различные его стадии, и превращается в куклу.

Всё это больше похоже на некие наброски рассказов, так и недописанных в последствии.
Иногда было непонятно, что закончился один и начался другой текст.
В большинстве мне осталось не ясно что это и зачем.
Рассказ этот прошел насквозь нигде не задержавшись.

Перед вами яркий пример прекрасной малой прозы: на нескольких страницах, используя лишь одну, в общем-то, небольшую жизненную ситуацию, передается столько чувств и эмоций, что впечатления от повести остаются в сердце даже спустя месяцы после прочтения.

В этой повести лишь ноющей болью ощущаешь страдания жертв войны, так как еще острее чувствуешь приближающуюся смерть близкого человека. Личная боль притупляет ту, более массовую, но менее личную, что захватила общество вокруг.

В сложные моменты мы переосмысливаем правила, которым учили нас родители: не врать, говорить правду, быть честными. А что если небольшая ложь принесет последние моменты радости? Возненавидят ли нас за ложь или поймут, что это было сделано во благо?

И ложь ли это? Или фантазия на тему того, что было бы если, ведь у умирающего человека больше нет времени верить в возможность повторить ситуацию с “чистого” лица.

А что если кто-то еще попытался помочь нам поверить в чудо? Что если “обманщик” стал жертвой “обмана?

Если разум наполняется сомнениями и вера утрачивает свою силу в сердце, то стоить отпустить рациональный мысли, на минутку вернуть веру в чудо, чтобы обрести покой и близость с чем-то высшим, чем наше мирское.

Само произведение отражает также сдержанность японской культуры, для которой характерна передача смысла не через обилие слов и выражений, а с помощью отдельных слов. Каждое предложение создано, чтобы вызывать в памяти мысли, воспоминания, используя воображение читателя, а не наполняя его картинами и заготовками. Это настоящее искусство рассказывания историй, которое помогает развивать фантазию и позволяет читателю стать в дальнейшем самому источником для вдохновения.

Молодые и красивые, а всё же тоже умирают. Печалиться остаётся тем, кто знал их, кто любил, у кого навсегда в памяти останется призрак этих опавших вишнёвых листьев, та короткая мелодия, что тает в воздухе вместе с ветром.

Эта трогательная история — о любви и заботе, стыдливой и неловкой, но удивительно искренней. Ведь всем хочется, чтобы их любили. Дадзай обнажает нашу сокровенную потребность верить, будто кто-то действительно способен полюбить нас безоговорочно, будто флейтист из рассказа существует на самом деле. Но в такой лжи больше милосердия, чем в самой горькой правде.

Те письма, написанные ею же самой, полные желанной любви, — детская игра, но почему-то ранящая до глубины души. Безнадёжная — но оттого ещё более живая. Последнее письмо становится воплощением той самой любви, которую мы, возможно, не замечаем в обыденной жизни.

Игра флейты — сладкий обман, мираж в пустыне. Но что ещё нужно умирающему? Лишь знать, что кто-то в молчаливой стыдливости наигрывает эту лживую мелодию, полную сострадания и тепла.

Рассказ напомнил мне "Последний лист" О. Генри — ту же молчаливую, бескорыстную заботу. Но если у О. Генри жертвенность побеждает смерть (хотя бы в воображении героини), то у Дадзая нет побед — только тихое признание: мы все обречены, но пока живём, можем дарить друг другу утешительные грёзы.

Эта история — вовсе не о смерти. Она — о хрупких иллюзиях, которые мы создаём, чтобы защитить друг друга от пустоты