Трилогия: Моллой. Мэлон умирает. Безымянный

Обременить меня одной жизнью им кажется недостаточным, я должен испробовать два-три рождения.

De nobis ipsis silemus ("О самом себе мы молчим") явно должно было стать моим девизом.

Милое непонимание, благодаря тебе я останусь, в конце концов, самим собой. Ничего не останется от всей той лжи, которой меня пичкали, и я стану наконец самим собой.

Все дело – в голосах, никакая другая метафора здесь не годится. Они наполнили меня своими голосами, словно воздушный шар, и даже спуская, я слышу только их.

Хватит вести себя словно ребенок, который, вдоволь наслушавшись сказок о том, как его нашли под капустным листом, вспоминает, наконец, точное место в огороде и жизнь, которую он там вел, прежде чем попал в лоно семьи.

У меня хватит времени взорвать весь этот цирк, где дышать – значит задыхаться, я вырвусь отсюда, все будет по-другому.

Они даже прикончили меня с сочувственным замечанием, что, достигнув предела выносливости, я могу только исчезнуть. Предел выносливости!

Ложь, все ложь, не мне знать, не мне судить и проклинать, не мне, мне только идти. То, что колбасный яд в состоянии искоренить всю мою родню, никогда не устану повторять это, я признаю без всякого усилия, но при условии, что мое собственное поведение от этого никоим образом не пострадает.

Бесконечная пытка, которую не осознать, и не ограничить, и не почувствовать, и не выстрадать, да, даже не выстрадать, и я страдаю-то неправильно, даже страдаю неправильно, как индюшка, умирающая стоя, цыплята облепили ей спину, а крысы не спускают с нее глаз.

И освободить от говорения тоже ничто не может, ничего и нет, нечего открывать, нечего восстанавливать, нет ничего, что может уменьшить то, что остается сказать, я должен выпить океан, следовательно, океан существует.