Собрание сочинений в 3 томах

Нет, я пока не могу говорить о Кафке.
Язык отяжелел, отсох, прилип к гортани, что там ещё...
Я пыталась когда-то читать "Исследования одной собаки", но какой же банальщиной они показались, эти исследования! Ё-моё, почему я тогда взяла не "Процесс"?!

Это даже не литературное произведение, это какой-то определяющий знак.
Потому что о Кафке либо: "ааа, никак, не моё", либо: "аааа, это гениально-гениально-гениально".
Не знаю, как это, и от чего зависит. Может, от характера, или от фазы жизненного цикла, от типа нервной системы, или кровеносной, или пищеварительной, или какие ещё есть.
Потому что это такое ощущение - восприятие мира и жизни, ты либо чувствуешь так, либо нет.

Если попытаться в моих мозгах собрать всё в кучу, то получится примерно следующее:

- это крайне абсурдно, но чрезвычайно логично;

• это очень смешно, но отчаянно больно;
• это фантастический сон, но обыденная реальность;
• всё так, и всё не так.

  Этот сюжет, который сам по себе меня абсолютно не интересовал, совершенно, казалось бы, бессмысленный, но такой необходимый! Можно было бы, наверное, писать отзыв, не прочитав и половины книги.

  Эти слова, которые так просты и обычны, но как же при этом безумно содержательны! Содержательны настолько, что просто не унести за один раз, не упихнуть одним движением, не объяснить тысячами рецензий.

Вообще, всё, что там написано, в книжке в этой, оно переваривается и разворачивается где-то в подкорке души.
Какое-то откровение, какое-то понимание, осознание какой-то сути, какого-то смысла каких-то происходящих вещей.

Нет, я пока не могу говорить о Кафке, я могу пока о Кафке только молчать.

Самые красивые - глубокие, проникновенные, чувственные - истории любви и эпистолярные романы, как известно, пишут не они - мастера слова, признанные стилисты метафор, повелители букв, прирожденные психологи и любимые всеми классики. Вовсе нет. Их пишет жизнь - чернилами из горьких слез, крови, несбывшихся, столь хрупких надежд, разочарований и детских восторгов, чернилами, в которых так много всего перемешано, что не распутать, не развязать: нити симпатии, прочно вплетенные в привязанность и дружбу, и то самое притягательнее слово на букву Л - только не вслух, между строчек...

Поэтому, вероятно, и не питала я никогда особой нежности и слабости к вымышленным романам в письмах. Кому и зачем они нужны, когда есть Марлен Дитрих и Ремарк - протянутые сквозь время строчки, связавшие столь непохожих, столь разных, тех, кому и не суждено было быть вместе - Иван Сергеевич Тургенев и несравненная Полина Виардо (ах, если б однажды добраться и до переписки двух замечательных поэтов двадцатого столетия, Марины Цветаевой и Бориса Пастернака; надеюсь, в наступившем году моя давняя мечта наконец-то исполнится...)?

Теперь же в моем сердце поселилась новая пара и новая - прекрасная в своем пронзительно-трагическом звучании - история любви, соединившая когда-то, уж больше ста лет тому назад, Прагу и Вену. История любимого по книгам, обожаемого со времен моего студенчества Франца Кафки и его возлюбленной Милены Есенской, которым тоже вместе быть - увы и ах! - было не суждено...

Думаю, что все же правильным было мое решение знакомиться прежде с художественным наследием классика, а уж затем - с его биографическими вещами. Так, в 22-м открыла для себя потрясающие по невероятному трагизму, внутреннему надлому его дневниковые записи разных лет. Сейчас же, вместе с "Письмами к Милене", словно открыла для себя новые грани его многообразной, такой противоречивой творческой натуры... Хорошо, что узнала я его изначально по "Замку" и "Процессу", ведь думается сейчас, очарованная его лиричной перепиской, искала бы того же в его прозе - и не нашла. Искала бы ту нежность, легкость, романтичность, придыхание, бесконечное уважение к женщине и восхищение красотой. Искала бы, вчитываясь между строк, как я люблю и умею, но не находила бы все равно: в прозе их по минимуму, по максимум - здесь, в пожелтевших от времени и лет истрепанных страничках ежедневных писем.

Кафка здесь непривычен, не для всех, тот же меланхолик с мрачным взглядом на жизнь, но совершенно иной - глубоко-личный, интимный, точно не для всех. Пишущий то, что никогда не предназначалось для чужих глаз и ушей (подозреваю, что и переписка эта опубликована была вопреки его воле, стараниями того же друга, Макса Брода). Кафка восторженный, улыбающийся, шутящий, радостно ожидающий нового дня - ведь в нем его ждет очередное письмо или же телеграмма от близко-далекой женщины, ставшей в какой-то очень краткий промежуток вечности едва ли не самым родным, близким и, главное, понятным для него созданием. Франц, этот робкий интеллигент, бесконечно деликатный, тонко чувствующий себя и других, едва ли не впервые радуется жизни... Удивительное чувство при прочтении этих страниц небольшой по объему книжечки (думаю, она точно станет для меня главным открытием этого месяца): с настороженностью относилась я вначале чтения к корреспондентке Кафки. Милена не вызывала у меня антипатии, просто нечестным мне казалось (уж слишком я люблю его произведения!) вступать в отношения с мужчиной, не разобравшись прежде в отношениях с собственным мужем. Счастливого финала отчаянно хотелось для этой пары, прекрасно понимала, что желание мое - из сферы невозможного. А к середине и к финалу книги была ей даже благодарна, ведь это была женщина, вдохнувшая жизнь в погребенного под тяжестью проблем, мук, страхов гениального, но такого неуверенного в себе человека. Женщина, подарившая надежду на счастье, показавшая, что любовь может быть вот такой - странной, непостижимой, но все же взаимной...

Им не суждено было вместе идти по жизни, делить одну комнату и дом, растить детей, зато их пути навечно переплелись в столь красивой книге, дарящей надежду на это чувство и всем читателям...

Очень жаль, что Кафка стал персонажем Интернет-мемов, теперь о нём "все слышали", но далеко не все читали, думая, что он пишет о тлене, ужасе и прочих стереотипах. Кафка прекрасен тем, что его просто невозможно трактовать неверно (трактовать очень глупо — возможно, но едва ли возможно доказать, что самая идиотская трактовка будет являться неправильной). На место уродливых и причудливых образований (например, Замка) можно подставить немало какие абстракции и даже кое-какие конкретные вещи, и тут уже разворачивайся, трактовка, на всю катушку.

Но попробуем по порядку. Чтобы ближе проникнуться кафкианской атмосферой, нужно вспомнить его биографию. Кто такой Кафка? Странный гомункул, живущий во враждебной среде и говорящий на несуществующем языке. Его от остальных людей отделяют сразу несколько перегородок. Во-первых, он немец, живущий в Чехии. Чехам он как немец чужероден и враждебен. Во-вторых, он еврей, а значит чужероден и тем немногочисленным немцам, которые приехали в Чехию по служебным управленческим делам. Ну а в-третьих, он вырос уже в Чехии и не связан корнями с Германией, как его родители. Они ещё помнят живой язык и культуру родины, а Кафка вынужден говорить на почти несуществующем бюрократическом немецком языке, на котором способны говорить только чиновники из разных областей Германии, силой втиснутые в одно пространство, где они вынуждены взаимодействовать. И, конечно, нельзя не вспомнить почти гротескную профессию самого Кафки — он занимался тем, что чинил бюрократические преграды тем людям, кто получил производственную травму, чтобы не выплачивать им компенсации. Представьте его существование... И станет понятно, почему он писал то, что писал. Странно считать его слегка двинутым. Я бы его считала двинутым в том случае, если бы он в подобной обстановке писал полные любви и счастья произведения.

А теперь непосредственно к "Замку". Читать его лучше, как мне кажется, после "Процесса". И тогда невозможно не заметить, насколько они похожи. Даже главный персонаж – К., пусть и не Йозеф (хотя в телефонном разговоре он и называется почему-то Йозефом). Можно расшифровывать это К как "Кафка", но это больше абстрактный персонаж, поэтому параллель с автором надо проводить только на уровне ощущений. Ощущений неудобства и неустроенности в этом абсурдном мире. Что ещё роднит "Замок" с "Процессом" – то, что персонаж сразу и безоговорочно принимает абсурдные правила игры, навязанные ему извне. Казалось бы, делов-то: взял и свалил из этого места, которое тебе не нужно и которому ты не нужен. Но главный герой упрямо берётся – зачем? – за заведомо провальный квест "Попасть в замок". Постепенно этот квест ещё больше искажается и разделяется на мелкие подквесты "Поговорить с Кламмом" и "Удержать Фриду", которые вытекают один из другого... Пока не становится ясно, что с первоначальной целью они вообще уже не имеют ничего общего.

Окунуться в эту давящую атмосферу фантасмагории — дело на любителя. И пусть "Замок" не дописан, так даже лучше. Конец мы можем предсказать, исходя хотя бы из того же "Процесса" — пролетишь ты, К., как фанера над Парижем. И только отсутствие финала и погребальная песня, прерванная на полуслове, позволяет хлипко надеяться хоть на какой-то просвет в конце тоннеля. Но принимая во внимание характер (а точнее его отсутствие) у главного героя, он бы всё равно вляпался в какую-нибудь чушь похлеще Замка. Так что отсутствие финала — единственно благополучный на данный момент конец романа.

Кто такой Грегор Замза? Насекомое или человек? Во сне ли он превратился в страшное насекомое или это подсознание совершило такой генетический выверт, чтобы убежать, уйти от мещанского быта и нудной, отупляющей работы коммивояжера. Что это было? Начавшаяся где-то в пространстве и закончившаяся где-то в пространстве история одного исчезновения? А может быть это история изгоя, непохожего на большинство? Или превращение Грегора это история одного одиночества, страшного и мучительного одиночества среди близких людей?
Чем чаще я читаю Кафку, тем все больше и больше убеждаюсь, что все вышеперечисленное верно. История Грегора Замзы – это история изгоя, который в какой-то момент становится не таким как большинство, он отличается, явно отличается, но именно в момент превращения он становится собой, находит себя, но в тоже время страстно желает быть в семье: слушать как играет на скрипке сестра, слушать голос матери, помогать семье, но семья перестает его любить, перестает принимать его, испытывая чувство стыда и желая спрятать, запереть в пустой комнате от чужих и от своих глаз это неведомое создание. В этом противопоставлении и есть главный конфликт или боль и самого Кафки: да, я другой, не такой как все, я, если хотите, насекомое, но я – человек и я хочу быть среди вас, быть таким какой я есть. Посмотрите на насекомое и найдите в нем человека, разглядите человека. А общество и семья не принимает, отторгает, именно потому, что другой. И в этот момент настигает ошеломляющее одиночество клерка из страховой компании…или коммивояжера. Одиночество в собственном вакууме. И дело здесь не в том, что мещанская среда не способна воспринимать иное, как очень любят писать многие литературоведы, а в том, что свойство человека вообще защищать свою психику и жизнь от того, что кардинально отличается от него самого, от его представлений о мире и о человеке в этом мире, если хотите, то это такая защитная реакция, как у родителей Грегора – забыть, как можно скорее о том, что там в комнате жило насекомое, оно исчезло, и наконец-то светит солнышко, а дочь расцвела и стала красавицей - вот и пришло время подыскать ей хорошего мужа. Идеальный вариант: пусть неведомое исчезнет, мы не хотим его понимать и не хотим видеть в насекомом нашего сына и брата. Он – другой.
Наверное, самые мучительно-страшные в психологическом плане моменты - это когда из комнаты Грегора начинают выносить мебель, а он, это отчаянное насекомое, цепляется изо всех сил за портрет.
Храбрый одинокий Грегор, отчаянно пытающийся быть с семьей, но превращение уже случилось. Во сне ли, наяву ли, рождено ли оно подсознанием, но оно случилось.

Эй, что же это вы, а ??? Зачем??? Если вы слышали о Замке, то можете себе его представить, а если можете представить, то понимаете все, что с этим связано, а если понимаете, то должны и вести себя соответствующим образом, а если не хотите вести, то это абсолютно недопустимо и вам бессмысленно объяснять. Также бессмысленно читать, но не бессмысленно читать Кафку. Убедите К. помочь вам, но с непременным условием, что К. не станет обижаться на К. Я тоже не стану обижаться, более того, стану вашим другом. Большим другом. Помогу в чем угодно. Единственное - не смогу оставить вас в живых. А во всем остальном можете на меня полагаться. Лучший гроб с прокатными валиками для музыкальных шкатулок. Место на кладбище. На элитном кладбище рядом с Замком. Ленты, шелковые венки и, конечно же, астролябия. Что за похороны без астролябии. И пусть Господин Землемер нам отмерит земли где-нибудь во Флориде.

Читайте меня внимательно и не смейте хихикать, пропуская слова. Я имею право вам приказывать, потому что работаю в Замке. Заготавливаю туалетную бумагу. Если бы вы знали - как ее много, то сразу бы поняли - насколько я важное лицо. Жизнь моя расписана поминутно. 9-го я должен сделать заказ бумаги до 12 часов, 10-го до 14 часов ее получить, 11-го до 17 часов умереть, чтобы не смотреть этот чертов фильм. Кроме того, весенние инфаркты еще не начались, поэтому в крематории мне будет полагаться скидка. Слушайте аккуратно, нас не должны услышать модераторы. Только зачем вы поменялись местами? А, вас специально прислали за мной следить. Тогда ладно, ибо я все равно когда нужно уйду от слежки и буду писать из-под полы.

Да, Кафка, лопоухий чудак, ты был абсолютно прав. В подобном маразме мы и живем. "Живем" было бы слишком просто. Этот маразм сидит глубоко в нас. Маразм, условности, комплексы, рабство. И это не природа постаралась, а мы сами. Только Кафка был без Замка в голове. Так ЗАмок или ЗамОк? А я вот отказался не только от допроса, но и от пыток и от итогового расстрела. От расстрела - понятно, но от пыток, определенно, зря. Впрочем, российский вариант "50 оттенков серого" уже написан. Двое из ларца!

Если Бог вас наградил (вариант - черт пожалел) неосознанной тягой все анализировать, то при чтении Кафки следует придерживаться нескольких правил.

• По возможности не пользоваться логикой.
• Воспринимать произведение целостно, как данность.
• На время забыть такие термины, как "абсурд", "идиотизм", "бред".
• Если получится - воспринимать все с юмором.

  Если бы 4 года назад я все это знал, случайно взяв в руки "Процесс" Кафки, то ужас, подкравшийся мягкими лапами и накрывший меня с головой, когда я был готов хватать книгу зубами, как минимум, трансформировался бы в кентервильское привидение. В целом же, ничего нового сказать не могу, кроме того, что Кафка - гений, единственный и неповторимый, его произведения очень качественно форматируют сознание и я буду продолжать его читать, хотя бы потому, что он меня пугает. Пугает мой мозг. Буду читать. Но не больше, чем по одному произведению в год.

  p.s. Закончено произведение или нет ("Замок" не дописан) - в случае с Кафкой не имеет никакого значения. Если вы решили пообщаться с великим автором, то получите дозу Кафки, которой вам мало не будет. Недополучить сложно, а переизбыток ощущается сразу.

Побыть бы мухой на стене, пока немецкоязычные школьники или студенты обсуждают это произведение. Я не готова оставаться с Кафкой наедине. В формате романа Кафка такой душнила, что только живое, остроумное обсуждение при помощи знающего преподавателя может спасти от ощущения липких, холодных лап на шее. Никого не осуждаю, кинки у всех разные: если нравится асфиксия, то, конечно, “Процесс” можно и нужно читать в одиночестве, медленно погружаясь в мир полусна, который создал писатель.

В депрессии читать “Процесс” невозможно. Прага изображена без единого пятнышка цвета – серая гора писем, справок и ходатайствований, которая вот-вот обрушится лавиной на главного героя, Йозефа К. Вдруг появляется тревожность, неусидчивость перед лицом смутной угрозы. Возвращается чувство, что нужно к завтрашнему дню написать двадцать пять листов курсовой, ну или обклеить обоями захламлённый коридор. Это магия писательского мастерства, но мне такой магии не надо. Персонажи не радуют (и не должны), сюжет неинтересный (и не должен таким быть), мораль мутная, как вода в забитой раковине. Процесс над К. – это что? Аллегория Страшного Суда, сон, рефлексия авторского опыта?

Если не высыпаешься, прочитать “Процесс” – целый подвиг. У меня слипались глаза каждый раз, когда видела очередной большой абзац на всю страницу. Знаете, вот если засунуть в мясорубку самый серый и убогий канцелярит, сборник стихов Гёте и словарь юридических терминов, да хорошенько провернуть, то получится язык Кафки в “Процессе”. Это какое-то издевательство над концентрацией внимания читателей. Я даже думала, когда в очередной раз откладывала книгу: ну если по-человечески просили сжечь все произведения после смерти, почему, блин, столько опубликовали? Видимо, полного помилования, когда уничтожают всю документацию, не удалось достичь и самому писателю. Надеюсь, Максу Броду в гробу икается. Потрясающе, насколько большое влияние на мировую литературу оказал человек, который не хотел быть услышанным.

Писать рецензию на “Процесс” нереально, потому что уже всё сказано более знающими и тонко чувствующими Кафку людьми. Но я добавлю ценные пять копеек к дискурсу: если вы читаете Кафку и вам так же хреново, как и мне, то напишите – в комментарии, в личку, куда хотите. Давайте обсудим, найдём, над чем посмеяться, погрустим о жизни.

"На этом рукопись обрывается" - эту фразу можно было бы оставить вместо рецензии. Нет концовки - нет и законченного впечатления. Только недоумение.

Хотя я лукавлю. "Замок" мне понравился - это книжка-сон. Такой, что снится в духоте, когда еще и погода шалит: тягучий, долгий, жуткий своей реалистичностью и тяжело давящий на затылок. Сон, который подменяет реальность, и приходится принимать то, что есть. Свою беспомощность и необходимость бодаться со всем миром, заранее зная, что не преуспеешь.
И совершенно закономерно, что книжка ничем не кончается. Так и сон - становится все томительнее, все неяснее, и вдруг обрывается от какого-нибудь телефонного звонка - и ты сидишь на скомканном одеяле, дико озираясь и пытаясь вспомнить, где ты и кто ты, собственно, такой. На этот раз.

Моё погружение в удивительный мир Кафки началось с его известных романов «Процесс» и «Замок», между которыми прослеживается незримая связь. В «Процессе» на передний план выходят психологические проблемы личности, а в «Замке» центральное место отводится духовному поиску. Когда же пути психологии («Процесс») и духовности («Замок») соединяются, возникает более целостное видение жизни. Оба вектора внутреннего развития (психологический и духовный), как и оба романа, дополняют и поддерживают друг друга, формируя вместе более полный подход к пониманию человека, чем каждый из них по отдельности.

Как писал Кафка в «Процессе», «всё на свете имеет отношение к суду». Но если везде и всюду есть суд, то никак не избежать и его приговора. И сразу вспоминается рассказ «Приговор», относящийся к тем немногим произведениям, которые не были "приговорены" автором к забвению после его смерти и заранее объявлялись действительными. Причём «Приговор» стал частью сборника «Кары» («Приговор», «Превращение», «В исправительной колонии»), который не был опубликован при жизни Кафки из-за проблем с издателем. В рассказе нарциссичный отец-манипулятор с ненавистью и гневом неожиданно выносит взрослому, но созависимому сыну двойственный и внутренне противоречивый вердикт: «Ты был невинным ребенком, но в самой своей сущности был ты исчадием ада! А потому знай: я приговариваю тебя к казни водой!». Ну, и безвольный сын автоматически спешит к реке, чтобы привести отцовский приговор в исполнение... В «Приговоре», как и в «Превращении» (где герой чувствовал себя виноватым перед равнодушной и эксплуатировавшей его семьёй), нашёл своё отражение бесконечный внутренний диалог Кафки с отцом.

Широко известное «Письмо отцу» - это реальное письмо писателя своему родителю, так и не достигшее адресата по вине матери. В нём взрослый сын изливает всю свою горечь и боль, вызванную тяжёлым характером отца: «Я потерял веру в себя, зато приобрёл безграничное чувство вины. (Памятуя об этой безграничности, я однажды правильно о ком-то написал: "Он боится, что позор переживёт его")». Автор здесь привёл несколько перефразированные заключительные слова своего романа «Процесс». Далее он добавил, что его убивает «гнёт постоянного страха, слабости, презрения к самому себе». Таким образом, в письменном признании отцу Кафка фактически подтверждает, что в «Процессе» изображён вынесенный во внешний мир внутренний процесс смутных и неуловимых самообвинений, вызванных ненавистью и презрением к самому себе.

Нечто подобное прослеживается и в «В исправительной колонии». И это не удивительно, так как этот рассказ и роман «Процесс» писались Кафкой практически одновременно. И, кстати, оба героя двух произведений сравниваются писателем с собакой, что может означать их отождествление с животным при лишении человеческого начала.

В символических произведениях Кафки видимый, материальный мир служит символом мира незримого, духовного. В них (как и в сновидениях) все события конкретны и кажутся реалистичными, хотя на самом деле говорят о внутренних переживаниях, символизируемых внешними ситуациями.

Итак, в исправительную колонию прибывает путешественник-исследователь для изучения практикуемого там судебного процесса. На месте предстоящей казни гостя вводит в курс дела офицер (он же судья и палач). Интересно, что беседуют они на французском языке, которым находящийся рядом и ничего не знающий приговорённый человек не владеет. «А осуждённый, между тем, выглядел настолько по-собачьи преданно, что, казалось, освободи его от цепей и отпусти бегать по склонам, - потребуется лишь свистнуть его к началу экзекуции». Адвокат-защитник, как выясняется, вообще не предусмотрен в судопроизводстве, так как презумпцией невиновности руководствоваться не принято, а всякие расследования и допросы могут только внести ненужную путаницу. Ведь принцип, из которого исходит суд: «вина всегда несомненна». Но приговор, по мнению офицера, не звучит слишком строго: закон, который преступил осуждённый, будет специальным аппаратом вписан в его тело. Поэтому было бы бессмысленно заранее оглашать вынесенный приговор, так как подсудимый всё равно скоро узнает его собственным телом, а вину свою расшифрует ранами. На эту большую работу ему потребуется целых шесть последних часов жизни. Но зато как же при прежнем коменданте колонии внимали выражению просветления на измученном лице приговорённого все многочисленные свидетели этого наконец достигнутого правосудия...

Несправедливость судебного процесса и бесчеловечность экзекуции были вне сомнения, но шокированный путешественник-наблюдатель всё же не стал ничего предпринимать. Ведь он и «сам не в состоянии себя понять, поскольку путешествует лишь с намерением смотреть, и ни в коем случае не затем, чтобы изменять чужое судопроизводство». Кроме того, он рассчитывал на нового коменданта, который собирался ввести «новые методы, недостижимые для ограниченного мозга этого офицера». Здесь сразу напрашиваются аналогии с «Процессом», где вместо путешественника был священник, который знал, в чём действительно обвиняется задержанный и что его дело кончится плохо, но он тоже не считал возможным вмешиваться. По мнению священника, это была проблема исключительно самого героя, которую тот должен решать только сам. И если он отказывается видеть, пусть остаётся слепым – ибо никто другой, кроме самого человека, не сможет увидеть истину о себе, а также не проделает его внутреннюю работу.

На мой взгляд, сама "исправительная колония", расположенная на острове, вполне может символизировать внутренний мир невротичного человека. Её комендант – это, пожалуй, своеобразный аналог супер-эго, то есть некий внешний авторитет, устанавливающий правила и нормы морали. А в офицере и осуждённом легко увидеть литературных двойников, антагонизм которых основывается на борьбе противоположных начал внутри одной личности. Кто же из них одержит победу? Чем закончится очередной этап вечной схватки добра и зла? Удастся ли новому коменданту (противнику экзекуций) закрепить свою власть или всё-таки вернётся прежний правитель (изобретатель адской машины), которого очень ждут его сторонники? Как это часто и происходит с двойниками, в конце они неожиданно меняются друг с другом местами. И то, что должно было произойти с осуждённым, происходит с офицером, но никаких признаков наступившего освобождения нельзя различить в его лице. Однако зло в исправительной колонии (иначе говоря – в человеческой душе) всё же не преодолено, а лишь затаилось на какое-то время. Финал открыт…

Так как произведениям Кафки свойственна множественность прочтений и трактовок, то, изменив угол зрения, можно увидеть в этом рассказе-притче и черты антиутопии, а в исправительной колонии-острове - модель общества, в котором «бегство от свободы», прекрасно описанное Фроммом в одноимённой книге, стало достигнутым результатом. Но любая тоталитарная система рано или поздно разваливается, как развалилась и адская машина, а сторонников жестоких пыток настигла смерть. Однако шанс на возвращение старых порядков, введенных прежним комендантом колонии, всё же не является нулевым.

В своём творчестве Кафка, испытывая интерес к психологической обусловленности порабощения (как внешнего, так и внутреннего) человека, изображает механизм подчинения людей, подсознательно боящихся свободы. А причины этого страха коренятся в самой природе человека, ощущающего себя песчинкой в огромном и чуждом ему мире.

Очень долго сомневался - можно ли начинать писать. Нет, уверен-то был, что делать этого в зеленых трусах никак нельзя. Но, с другой стороны, никто ведь и не увидит, поскольку зеленые эти трусы находятся под синими джинсами и синий цвет поглощает своей непрозрачностью. Но вдруг - начнешь писать, а кто-то закричит "Ату, хватай его, ребята, он в зеленых трусах пишет". Вроде и один сейчас, но кто их знает, нет той уверенности. Ну вот, трусы сменил и можно смело приступать.

От Карла забеременела женщина и поэтому его отослали в Америку. Ничего подобного. Карл убил эту женщину, съел ее и сбежал. Куда еще бегут все преступники. И зовут его не Карл, а Бен Джойс-Щекотало, который жить не может без овощного мороженого и кружки теплого Будвайзера. Все проблемы Карла несостоятельны. Они же все - Робинсон, дядя, Америка - все намного его старше. Всего-то нужно дождаться, чтобы они умерли от старости.

Америка -страна неограниченных возможностей - хочешь в уборщицы - иди в уборщицы, хочешь в гомночисты - иди в гомночисты, да хоть в парковщики - куда хочешь. Право выбора есть всегда. Демократия же. Только не в президенты. Даже если Негро назваться, как Карл. Жалко, что нельзя и несправедливо. Америка-томатный сок.

Можно дать множество личных определений творчеству Кафки, которые, наверняка, уже когда-то встречались, что-то типа Психологии Крысюка или Профессионального Идиотизма. Этот полнейший абсурд особенно тяжел для тех, кто привык все анализировать и делать выводы. Единственное спасение в этом случае - воспринимать Кафку с юмором, но запасы юмора тоже имеют свои пределы. Медленно вбиваемый в мозг толстый гвоздь и сам факт того, что идешь на это добровольно, объясним врожденной тягой к издевательству над собой и собственным сознанием. Впрочем, Кафка тоже занимался именно этим.