To the Lighthouse

Но одно дело - безответственно носиться с идеями вдалеке от холста, и совсем-совсем другое - взяться за кисть и сделать первый мазок. ... С чего начать, вот в чем вопрос; где провести первый мазок? Один-единственный нанесенный на холст мазок толкает на безоглядный риск, ряд быстрых невозвратных решений. Все, что казалось простым, пока мы пробавлялись теориями, на деле оборачивается головоломной сложностью; так волны, ровно бегущие, если смотреть с вершины утеса, пловца бросают в сосущие бездны и окатывают кипением гребней. Но риска не избежать; от мазка не уйти.

К ее досаде на мужа примешалось чувство, что ей не доверяют; что вся ее эта жажда давать, помогать — сплошное тщеславие. Не для собственного ли удовольствия ей так не терпится помогать, давать, чтоб потом говорили: «Ах, миссис Рэмзи! Милая миссис Рэмзи… миссис Рэмзи вообще…» и нуждались бы в ней, посылали за ней, ее восхваляли? Не того ли она втайне желает? И потому, когда мистер Кармайкл шарахнулся от нее, пробираясь в укромный уголок, чтоб засесть там за дежурным акростихом, ее не просто оскорбили в лучших чувствах, ей указали на известную мелкость в ней самой и в человеческих отношениях — что они с червоточиной, недостойны, эгоистичны — даже самые лучшие из отношений.

н сдался; он дрогнул. Вся его суетность, вся уверенность в собственном
великолепии, когда, как стрела, как сокол стремясь во главе своей рати, он
несся долиной смерти - погибла, рассеялась. Под ярый снарядов вой, смело
кидаясь в бой, он несся долиной смерти, над краем беды и вот расстроил
ряды - Лили Бриско и Уильяма Бэнкса. Он дрогнул; он сдался.
Ни за что, ни за что сейчас нельзя было с ним заговаривать, потому что
по некоторым неопровержимым признакам, по тому, как он отводил глаза, как
весь съежился, сжался, будто прятался, чтоб ему не мешали вновь обрести
равновесие, она поняла, что он разобижен и оскорблен. Она гладила Джеймса
по голове; перенеся на него свое отношение к мужу, следя за маневрами
желтого карандаша по белой манишке господина из каталога, она думала, как
было бы дивно, если б он стал великим художником; почему бы нет? У него
такой прекрасный лоб. Затем, подняв глаза на опять проходящего мимо мужа,
она с облегчением убедилась, что беда миновала; победила прирученность;
вновь завела свой баюкающий напев привычка; а потому, когда на повороте он
намеренно остановился возле окна и шутливо нагнулся - пощекотать голую
ногу Джеймса каким-то там прутиком, она ему попеняла, что спугнул "бедного
юношу Чарльза Тэнсли". Тэнсли надо писать диссертацию, - сказал он.

Never did anybody look so sad. Bitter and black, half-way down, in the darkness, in the shaft which ran from the sunlight to the depths, perhaps a tear formed; a tear fell; the water swayed this way and that, received it, and were at rest. Never did anybody look so sad.

But was it nothing but looks? people said. What was there behind it - her beauty, her splendour? Had he blown his brains out, they asked, had he died the week before they were married? - some other earlier lover, of whom rumours reached one? Or was there nothing? nothing but an incomparable beauty which she lived behind, and could do nothing to disturb? For easily though she might have said at some moment of intimacy when stories of great passion, of love foiled, of ambition thwarted what came her way how she too had known of left or been through in herself, she never spoke. She was silent always. She knew then - she knew without having learnt. Her simplicity fathomed what clever people falsified. Her singleness of mind made her drop plumb lika a stone, alight exact as a bird, gave her, naturally this swoop and fall of the spirit upon truth which delighted, eased, sustained - falsely perhaps.

Близилось лето, вытягивались вечера, и полуночникам, бродившим с надеждой по берегу, ворошившим лужи, стали являться фантазии самого странного свойства - будто разъятая на атомы плоть носится по ветру, а в их сердцах зажигаются звезды, а скалы, море, небо и облака на то и сходятся вместе, чтобы собрать в один фокус осколки наших видений. В этих зеракалах, в людских душах, в этих всполошенных лужах, где вечно купаются облака и нарождаются звезды, оседали такие мечтания и невозможно было противиться странным намекам, которые каждая чайка роняла, и дерево, и каждый цветок, и мужчина, и женщина, и сама седая земля,..что верх одержит добро и СЧАСТЬЕ; победит порядок; и подмывало неудержимо рыскать туда-сюда, искать воплощенное благо, совершенную силу, далекую от приевшейся добродетели, опостылевших развлечений, чуждую быту, что-то единственное, твердое и существенное, как блеснувший в песке алмаз, который навеки охранит своего обладателя от всякого зла.

..отдохнуть посреди сутолоки и неразберихи человеческих отношений. Кто знает, кто мы? Что чувствуем? Кто знает, даже в минуту близости: так это знание и есть? И не портим ли мы,.. не портим ли все, вслух его называя? Не лучше ли так-то вот помолчать?..