Чевенгур. Котлован. Рассказы

Роман "Чевенгур" Андрея Платонова – одно из самых трудноуловимых для определений произведение. Он и утопия, и социально-философский роман; вроде как ясно, что описано разгульное лихое время Гражданской войны, но начинаешь читать, и вообще теряешься в ориентирах пространства/времени. И интерпретациям он поддаётся очень тяжело: многие существенно упрощают восприятие, сводя содержание романа к высказыванию "за" или "против" советской власти; но всё куда сложнее и обширнее. "Чевенгур" – про то, как устроена человеческая природа, к чему люди стремятся, в чём состоит их счастье.

Читать и пытаться следить за событиями – почти непосильная задача. В Чевенгуре, небольшом уездном городе на юге России, наступил коммунизм, случился "конец истории". Здесь больше не нужно излишне "формулировать", нагромождать теорий, не нужно даже работать – за тебя всё сделает солнце, и обогреет, и взрастит пищу; яркое счастливое будущее, принадлежащее пролетариату, наступило – бери и живи! Нет никаких ограничений больше, никто никому не подчиняется, никто не контролирует и не разъясняет; истреблён и выгнан за пределы города "остаточный элемент" буржуазии. Тут даже нет советской власти: "Какая мы тебе власть? Мы – природная сила"

Само движение мира будто остановилось, времени больше нет, стремиться к чему-то, работать ради чего-то уже незачем, нужно только воплощать коллективную жизнь, стереть границы меж братьями-пролетариями и слиться с ними в незыблемом и бескрайнем счастье. Это странное, путанное состояние сознания воплощено в самом языке: для самых простых действий Платонов использует такие формулировки, что вообще не сразу понимаешь, на той же ли ты планете. Такое остранение заставляет тебя увидеть мир впервые, срывает наслоения предыдущих ассоциаций, и ты выпадаешь из очевидных раньше сценариев, можешь постичь жизнь заново. И сразу приступить к тому, чтобы жить правильно, согласно человеческой природе.

Но не долог оказался срок этого коммунистического заповедника, который какое-то время не могла разглядеть центральная советская власть. Да и сам отрезанный от реальности эксперимент начал давать трещины: очень уж непосильной для пролетариата выходит такая жизнь; правда вкупе с безграничным счастьем должна осуществляться под конец жизни, к ней хорошо только стремиться и почти невозможно в ней жить. И начинает из кого вылезать потребность в семье и детях, чтобы был какой-то смысл в текущем существовании (до того было "обобществление жён", лишённых сексуальности матерей/соратниц), а из кого – размышления о том, что мужик всё перетерпит, что живёт хорошо только в горе, потому что оно ему понятно. Но всем чевенгурцам жутко оставаться одним в конце истории, на краю мира. Вот они и переносят дома поплотнее друг к другу, чтобы жить кучно среди степей, чтобы забыть о своём уединённоем сиротстве на земле.

Такое пронзительное состояние неизбывной тоски и неприкаянности держит на протяжении всего романа. Безвременность, бессюжетность, оторванность от земли и полёт мысли – к этому нужно быть готовым. Но с другой стороны, если поймать это настроение, можно оказаться в таком пространстве, где ты очищен от социальных установок, иллюзий, затёртых истин; где можешь взглянуть на жизнь заново, начисто; свежим взглядом увидеть других людей и признать в них человеческое достоинство, глубоко почувствовать их боль и безграничную силу. Прерывистый сюрреалистический сон, в котором ты внезапно оказался, становится наполненным большим смыслом, чем сама реальность. Солнце, объявленное "всемирным пролетарием", не заходит над Чевенгуром, в котором наступил коммунизм, потому что "больше нечему быть". А люди остаются думать и томиться о самом важном, но так и неназванном.

Думаю, что можно и нужно читать "Чевенгур" не один раз; за первый раз (самый первый: я поздно поняла, что начинать Платонова надо было с чего попроще, поразбавленней) невозможно считать всё, смысла здесь в избытке, он не успевает укладываться в сознании. В мой этот первый раз с Платоновым меня больше всего затянул герой Александр Дванов, его особенный путь человека не от мира сего: то, что для него люди и машины были так одинаково любимы, как и одинаково чужды, то, как он с детства потерялся в мире и как бесцельно потом по нему бродил, надеясь заполнить всеобщим братством пустоту, – всё это заставило его полюбить. Юродивого носителя истины.

Напоследок ëмкая цитата для привлечения:
"У меня коммунизм стихией прëт! Могу я его остановить иль не надо?"

Поступательно обреталось сосредоточенное вчитывание в плотноупакованный текст, определительная мощь которого заставляла происходить глухозасиженные остановки и передумывания. Спотыкание таковое щекотало лоб. Вещественно-постигаемые нагромождения-субстраты образовали густой внутренний стержень, отчего уши налились тягучей краской и пульсировало меж бровей. Добросовестное обдумывание влияло на ход обмысливания. Ясные и прочно устойчивые внутренние сноски-размышления приводили к построению крупномасштабной понятийной модели-комка, отчего в окраинных начинательных мыслях возникло целостное умиротворение. Это было действительно одновременно грандиозно-бушующе и плавно-податливо, отчего видилась определенная волнующая правда в деле данном. Доброта и истина исходила, заполоняя.
Всепоглощающее ликование иногда сменялось дребезжащей раздраженностью событийных явлений, накалом предельного разрыва. Этим было огласовано стремление к обретению глубоких внутримышечных сентенций, самого определяющего вещества, глинобитного природного естества.
Понимание присутствовало надежно. Принятие, осознание, направленность витали в густом воздухе тяжелыми подавляющими кирпичами. Серьезная томность и нагнетающая обстановка соглашенности.
Я ринулся строить добротные стены и чувствовать благодать.

Очень интересные образы

– девочка Настя, юная как и новое государство, говорящая «что я обещаю не раскрывать своих корней» – отказ от русской культурной и политической идентичности" во имя новой коммунистической идеи.

– медведь-молотобоец добрый, сильный и в то же время жестокий, ставший инструментом террора – как простой народ России, чьими руками делалась революция.

– котлован для общепролетарского дома, который никогда не будет построен, как символ строительства нового общества на обломках разрушенного мира.

Все эти образы и сюжет очень трагичны, как трагична и судьба писателя. Но вот язык Платонова – это просто ужас. Ну зачем он облек такую прекрасную задумку в такую уродливую форму?

Коммунизм бродит по земле Чевенгура! Какой он? Как выглядит ? Никто не знает. Но 11 сумасшедших уверовали ,что он точно здесь. И ради него убили жителей ,которые этого не видели ,изгнали всех жителей из городка. Причина-недостойны пользоваться коммунизмом. Но для мирового коммунизма 11 человек мало. Поэтому навезли нищих,"прочих" ,как про них говорят. А счастья то нет! В груди томление! А кругом скука!Решили ,что баб не хватает. И с ними как то не понятно какой он коммунизм.
Горжусь тем ,что дочитала эту книгу.После трехсот страниц чтение пошло бойчее. Читала ровно месяц.
Вопросы-
Не рановато изучать такое сложное произведение в школе?
Не отобьет ли у школьников тягу к чтению серьезной литературы?
Сама даже не знала как оценить этот роман. Поставила нейтрально.

Это сюрреализм. Дикая тоска по поиску настоящих людей. В тексте сплошные вурдалаки, нежити с потухшими глазами и с тоской в сердце о бесперспективности жизни. Мрут все, кроме мух, которые жрут свежее мясо резанной скотины кулаков. Котлован – это собственно яма социалистического строя. Это как молить небо зарываясь в землю. Котлован – это братская могила всей страны. Котлован – текст страшно медленного темпа. Корявый и заковыристый язык заставляет спотыкаться на каждой фразе. Депрессивное произведение. Но во всем этом угадывается та самая параллельная вселенная в которой мы не так давно жили…

"Это монархизму люди без разбору требовались для войны, а нам только один класс дорог, да мы и класс свой будем скоро чистить от несознательного элемента" - столь пророческие слова были высказаны Платоновым еще в 1930 гг. Последующие массовые репрессии показали всю жестокость государственной машины, при этом не предав ей сил. В повести показывается беспощадность коллективизации на местах, когда кулаков отправляли на плоту в лучшие миры. При этом постоянная серость будней и мысли организованности существования. Не существует я или ты, существует только непоколебимое мы. И не важно, что нам не становится легче, главное верить, что когда-то будет. Поменялся строй, но при этом осталось зависимое население. Рабочие котлована, которые роют его без выходных. Инженер, который проектирует, живет лишь только этой идеей общей постройки и (где-то далеко) радостного будущего. Новоиспеченные колхозники, которые заранее сделали гробы и лишь ждут момента их применения. Абсурд! И при этом маленький огонек будущего коммунизма и благополучия - ребенок. И неожиданно коммунизм уходит в никуда.