Собрание сочинений в шести томах. Том 4. Повести. Рассказы. Волга впадает в Каспийское море

Прошу вас, проснитесь, вспомните – 80 лет назад, весной, ранней весной, когда рождаются смелые планы, и растут, благоухая надежды, и кровь волнуется от радостного, звонкого пробуждения, был расстрелян без суда и следствия (настоящего следствия) великий русский писатель, который не боялся говорить правду, не сгибался перед власть имущими, выражая свои собственные взгляды, Борис Пильняк. От него отошли почти все, боясь расправы за дружбу с ним, Замятин успел эмигрировать в Англию, так как и над ним сгущались тяжелые тучи. Только несколько человек посмели заступиться за него – это Борис Пастернак и Анна Ахматова.
Борису Пильняку
Все это разгадаешь ты один…
Когда бессонный мрак вокруг клокочет,
Тот солнечный, тот ландышевый клин
Врывается во тьму декабрьской ночи.
И по тропинке я к тебе иду.
И ты смеешься беззаботным смехом.
Но хвойный лес и камыши в пруду
Ответствуют каким–то странным эхом…
О, если этим мертвого бужу,
Прости меня, я не могу иначе:
Я о тебе, как о своем, тужу
И каждому завидую, кто плачет.
Кто может плакать в этот страшный час
О тех, кто там лежит на дне оврага…
Но выкипела, не дойдя до глаз,
Глаза мои не освежила влага.

Анна Ахматова, 1938 г.

«Волга впадает в Каспийское море» — о строительстве канала Москва — Волга, вообще о социалистическом строительстве.
А это была трудная и рискованная задача, но Пильняк предпочитал рисковать.

Казалось бы, банальнее названия не придумаешь. Это как дважды два четыре. Это как для нас, дальневосточников, что Амгу впадает в Японское море. Можно продолжить список банальных подробностей жизни и не заметить то, главное, от чего уводит, заметая «следы» мятежный автор. Вскользь брошенное слово в тексте для тех, кто думает иначе, сомневается и ищет ответы.

«Литература - это как река, куда впадают разные притоки, - как Волга, что ли, в которую впадают и Ока, и Кама, и Караман, и все это течет, спутывает течения, меняет русла, подмывает берега, наносит мели на прежних глубинах, свободно, несуразно, бестолково, - а всю эту реку кормит (всю эту Волгу) подпочвенная вода со всей России».

Борис Пильняк
Лучше и не скажешь.

Припомните- припомните, припомните – четыреста-пятьсот лет назад в низовьях Волги было могущественное государство – Золотая Орда. Ныне там, где была Золотая Орда, - пески, пустыня, смерть.
Что делали люди, когда на них наступала пустыня? Они бежали от пустыни.
А бегство людей, переселение людей – великая беда. Особенно переселенческое нашествие голодных людей, которые и Европу могут проглотить без страха. Вспомните 1921 год. Великий поволжский голод…

А для Пильняка и Замятина переломным был 1929 год, когда началась травля писателей. Замятина травили за роман «Мы», Пильняка за повесть «Красное дерево». Кстати, Пильняк смог завуалировать «Красное дерево» в повести о Волге. Смог. Растворил. Но его уловку заметили и осудили. Еще одна улика не в его пользу.

Мне не очень хочется писать о самой стройке, хотя в тексте много интересных фактов: само строительство уникально, но писать правду при живом вожде было рискованно и трудно. И все же Пильняк сумел донести многие немаловажные детали.

В повести о Волге переплетены так смело для литературы двадцатых годов любовные истории, а их в повести достаточно много. Так писать о любви, страсти и безрассудстве мог только тот человек, который сам все это знал не понаслышке. Пильняк сам переживал и пережил романтические любовные истории, знал, что такое страсть, что

«Ладонь женщины, положенная на мужские глаза, может закрыть иной раз весь мир – не только на основании законов физики для зрения, но так может закрыть мир, что ладонь становится больше мира, - и обнаженное колено женщины может сжимать сердце так же, как раздумье о смерти под пулями в бою, ибо любовь и смерть суть не только нули, но и равенство.»

Каждый мужчина знает счастье обладания женщиной, - и каждый человек знает еще большее счастье владения человеческой душою, всеми помыслами и всеми мыслями, которые – вот тут, на ладони.

В повести любовный треугольник, переходящий в многоугольник отчаянно и стремительно обрывающийся. Потому что, то, что произошло в этой запутанной истории немыслимо в порядочном обществе. Но с другой стороны немыслимо и по-иному.
Это были два друга, Федор Садыков и Эдгар Ласло, которые в ва-банке со смертью остались живы, «командуя миром и волями Московского Кремля, мельники его жерновов». Эти два человека, русский рабочий, ставший инженером, и обрусевший венгр, ставший русским интеллигентом и – по существу - родившийся инженером – они шли достойными людьми, навсегда – один сохранивший, другой – обретший европейскую манеру внимательности, вежливости, чистоплотности и аккуратности.
Федор Иванович был примечателен красотою неправильностей. Ласло слил в себя кровь волжских и придунайских степей, по которым прошли крови очень многих народов.
Одна женщина вошла в их жизнь. Мария. Из того рода женщин, которые имеют величайшую женскую силу – быть бессильными.
И еще одна женщина вошла в жизнь двух мужчин.
Федора Ивановича Ласло и профессора Пимена Сергеевича Палетика. Ольга Александровна, - женщина, которая возникла в жизни Федора Ивановича вместе с его молодостью, отдав ему все свое последнее. Он был репетитором дочери и сына, рожденных от профессора Палетика. Она принесла и отдала ему все, всю свою жизнь. Ему было двадцать три, ей тридцать два.

Для Эдгара она научилась думать по-немецки, и вместе с ним она пошла на штыки гражданских войн. Он жил с ней, но любил другую, растворив в себе две жизни. Обычную и тайную. И когда тайная перестала быть тайной, она потеряла для него всякую привлекательность и стала обузой. Он не знал, что с ней делать. Не знала и Мария. Величайшая женская сила – быть беспомощной – никому не оказалась нужной.

Выход? Выход был один. Уйти. Но мосты были сожжены для всех.

Есть подсказка: не путать разреженный запах наваги, пахнущий фиалкой, с запахом фиалки. Но кому она нужна эта подсказка.

Фиалками пахла навага. Так часто бывает в жизни, когда наважьи запахи превращаются в запахи весны. Бойтесь наважьих фиалок. Но кто это услышит…
Каждый имеет свой путь.

Замечательная повесть, прекрасен язык, книга надолго с тобой и рядом с тобой.

«Мне выпала горькая слава быть человеком, который идет на рожон. И еще горькая слава мне выпала – долг мой быть русским писателем и быть честным с собой и Россией».
Б. Пильняк

Рассказ о судьбе немецкой семьи в годы потрясений. В широком смысле он автобиографичен, ведь и юноша Борис Вогау взял псевдоним Пильняк во время мировой войны.

Фрау Леонтина почти не говорила по-русски. В колоссальном одиночестве (излюбленное немцами слово – колоссал), в чужой стране, в непонимаемой стране, во враждебной стране (ибо, все же, Германия была страною рождения и – в дали – была идеалом), без языка, гордая эта женщина, молчаливая, всегда в белом платье, – неделями, месяцами, одиночествовала в чистоте и порядке поистине уже немецкого под черепицами дома, в коровниках, где пол блестел, в свинарниках, где свиньи утверждали неизвестную в России истину того, что свинья – чистоплотнейшее животное. Вечера проходили у лампы с книгами в напряженном слухе, когда инстинктивно слушали уши – не зазвенел ли уездный колокольчик пары Готфрида Готфридовича (который настоятельно стал к этому времени Федором Федоровичем!), – не крадутся ли погромщики громить ее – немку?.. – Зимами в сумерки уходили лыжные следы: женщина шла ровно, покойно, чуть наклонив вперед и вниз головой, руки ее не по-русски были отброшены назад.
Человеческое всегда человечно: пусть немецкая культура шьет свою вышивку на пооцких суходолах.

Но психология персонажей в Поокском рассказе все-таки хромает. Все влюблены в кого-то не того, изменяют, рожают детей... Для читателя это всегда свалившийся с неба факт: кругом потрясения, так вот вам еще одно.
Нежный юноша Алексей, страдавший неврастенией, вдруг приезжает усмирять голодный бунт. Крестьяне убили и съели комиссара, разбираться с ними Алексей будет очевидно с маузером и опасностью для своей жизни... Волнует ли это его? Нет, молодой красавец с головой ушел в ностальгию и нежности.
Читая, даже не веришь, что скоро Пильняк напишет протестное Красное дерево, где коммунист Аким умеет думать! В противоположность этой книге у Поокского рассказа счастливый конец. Вот только без мыслей.

У Юрия Трифонова во Времени и месте есть персонаж - молодой писатель из 1920х, автор вскоре запрещенного романа Аквариум. Мне запомнился этот отважный, даже отчаянный в литературе герой - и я стала искать, не напоминает ли он кого-то реального? Поиски привели меня к Борису Пильняку.
Пильняк певец провинции, бедной и дикой, с не-пройти-не-проехать дорогами и голодом "хлеб по карточкам, водка по партбилету". На первый взгляд ничего поэтичного в Угличе нет, и все же он привлекает между строк, чем-то неуловимым...

Город – русский Брюгге и российская Камакура. Триста лет тому назад в этом городе убили последнего царевича династии Рюрика, в день убийства с царевичем играли боярские дети Тучковы, – и тучковский род жив в городе по сие время, как и монастыри и многие другие роды, менее знатного происхождения… – Российские древности, российская провинция, верхний плес Волги, леса, болота, деревни, монастыри, помещичьи усадьбы, – цепь городов – Тверь, Углич, Ярославль, Ростов Великий. Город – монастырский Брюгге российских уделов и переулков в целебной ромашке, каменных памятников убийств и столетий. Двести верст от Москвы, а железная дорога – в пятидесяти верстах.

Сложно определить жанр "Красного дерева" - здесь едкая сатира переходит в фантансмагорию; среди реалистических противоречений нового мира оживает история мастеров-краснодеревщиков. "С ухом и стоном падающих в землю колоколов" все, кажется, сливается в одно...

В городе стыла дремучая тишина, взывая от тоски два раза в сутки пароходными гудками, да перезванивая древностями церковных звонниц: - до 1928-го года, - ибо в 1928-ом году со многих церквей колокола поснимали для треста Рудметалторг. Блоками, бревнами и пеньковыми канатами в вышине на колокольнях колокола выстаскивались со звонниц, повисали над землей, тогда их бросали вниз. И пока ползли колокола на канатах, они пели дремучим плачем, - и этот плач стоял над дремучестями города. Падали колокола с ревом и ухом, и уходили в землю при падении аршина на два.
В дни действия этой повести город стонал именно этими колоколами древности.

Предисловие к современному изданию книги обещает: "В этой повести писатель рисует страшную, порой трагическую картину жизни народа, задавленного мертвой, механической машиной бюрократизма, убившего светлые идеи революции". Но повестование разворачивается вширь и вглубь, и если бюрократы-головотяпы в тексте встретятся - и будут признаны недостойными интереса, диктата светлых идей у Пильняка не будет вовсе. Ведь

  Ему-б [Акиму]следовало думать о судьбах революции и его партии, о собственной его судьбе революционера, - но эти мысли не шли. Он смотрел на леса - и думал о лесе, о трущобах, о болотах. Он смотрел на небо - и думал о небе, об облаках, о пространствах. 

В центре повествования семья Скудриных- живое вопрощение старого и нового Углича, с его 'красным деревом', скрытым от посторонних глаз.
Старик Скудрин живет по Домострою, тиранит, как и 50 лет назад, жену. Старшие сыновья пошли в отца, один - бежавший из дома художник - оказывается признан стариком только благодаря превосходству в физической силе. В то же время младший, коммунист Аким, навсегда забывает дорогу домой, и мать навещает его тайно:

Он знал, что отец побьет мать, если узнает, что она приходила к сыну. Сын знал, что мать долгими часами сидит в темноте, когда спит отец, и думает о нем, о ее сыне. Сын знал, что мать от него ничего не скроет и - ничего, ничего не расскажет нового, - старое-ж проклято, - а мать - мать! - единственнейшее, чудеснейшее, прекраснейшее, - его мать, подвижница, каторжница и родная всей своею жизнью. - И сын не ответил матери, ничего не сказал матери.

Язык повести насыщенный, тягучий, а в некоторых сценах телеграфно-простой; отдельные фразы врезаются в память, как стихи. Я слушала чтение Виктора Ткаченко и казалось что со мной из 1929-ого говорит сам автор.
В то время Красное дерево вместе с романом "Мы" было запрещено, прогремело дело Пильняка и Замятина. Можно только удивляются смелости автора - как он мог не предвидеть опасности? Отчасти Пильняк сам дает ответ в рассуждениях Акима:

У тетки Капитолины была – что называется – честная жизнь, ни одного преступления перед городом и против городских моралей, – и ее жизнь оказалась пустою и никому не нужною. У тетки Риммы навсегда осталось в паспорте, как было бы написано и в паспорте Богоматери Марии, если бы она жила на Руси до революции, – «девица» – «имеет двоих детей», – дети Риммы были ее позором и ее горем. Но горе ее стало ее счастьем, ее достоинством, ее жизнь была полна, заполнена, – она, тетка Римма, была счастлива, – и тетка Капитолина жила счастьем сестры, не имея своей жизни. Ничего не надо бояться, надо делать – все делаемое, даже горькое бывает счастьем, – а ничто – ничем и остается.

Хочется, чтобы сделанное Пильняком "Красное дерево" редкое, оригинальное, написанное с сочувствием, тихой любовью к людям и городу, запало в душу не только мне.

В предисловии к "Золотому теленку" прочитала о Пильняке и его произведении, которое одновременно с произведением Замятина "Мы" было издано за границей, миновав СССР. Началась травля, известная как знаменитое "дело Пильняка и Замятина", повесть была признана криминальной.
Публикацию "Золотого теленка" была приостановлена, т.к. вспыхнула психическая эпидемия: эпидемия покаяний.
Стало интересно, что же такого написал Пильняк.
Читала, я читала, и сначала долго не могла понять, о чем вообще? Автор начал с одной темы - "нищие, провидоши, побироши, пустосвяты, пророки", интересно описал сумашедшее поклонение одному из "пророков", а потом так резко перескочил на тему искусства создания русской мебели, о красном дереве, что я долго не могла перестроится и понять. И только когда дочитала повесть до конца, мозайка сложилась. Но всё равно было не совсем понятно, для чего эти длинные отступления в начале о русских юродивых, а второе — о мастеровых по производству русского фарфора, которые мало связаны с основным сюжетом.
Понравилось мнение Дмитрия Быкова, который пишет, что в этих двух отступлениях

подчеркивается кривизна, чудоковатость, неудобность, колючесть русского характера, его юродство, подчеркивается то, что в этой стране чудаков и юродивых, которая не изменилась с XIV века. ... Россия, по Пильняку, это такой жестокий, конечно, страшный, конечно, грязноватый, всегда нищий мир, в котором тем не менее цветут ни на что не похожие экзотические цветы. И вот надо сказать, что образ такой России для 1929 года уже нечто совершенно не приемлемое.

Вообще произведение написано очень сурово, жестко. Не знаю всей правды того времени, но складывается ощущение, что слишком честно и правдиво. Очень смело так писать, учитывая цензуру и суровые времена... На что же надеялся автор?
Всего 32 страницы... Всего 32 страницы, которые сломали жизнь человеку.